…Отец и мать — оба врачи, очень хотели, чтобы и он тоже стал врачом, а он взбунтовался, и это училище — результат его бунта. Мужчина должен выбирать себе мужественную профессию. Конечно, родители — люди весьма состоятельные, но… Здесь Дмитрий усмехался. Любовь к вещам их самих сделала вещью при мебели, машине, даче, хрустале, коврах и прочей дребедени. Человек должен жить в хорошей простоте, иначе он рискует потерять главное — душевную чистоту. Ольга слушала его, удивляясь тому, что она сама никогда не думала об этом, но где-то внутри точно зная, что это так. Просто она не могла, не умела выразить все это словами.
Она не спрашивала, любит ли ее Дмитрий. Ей было достаточно того, что любила она сама.
Каждый выходной с утра она шла к училищу. Здесь у нее уже были знакомые среди девушек, ожидавших так же, как и она. Зима стояла холодная, девушки ходили взад-вперед по тротуару, пряча носы в варежки. Курсанты выбегали все сразу, и сразу на улице становилось шумно, потом она пустела…
Тот февральский день, когда Ольга подошла к училищу, был особенно морозным, и она подумала, что сегодня не до прогулок, впору забежать в кино, а потом… Потом можно снова в кино. Дмитрий начал отчитывать ее:
«Ты с ума сошла, на таком морозе… Неужели я сам не зашел бы за тобой?»
Она подняла на него счастливые глаза и поцеловала в губы прямо на улице.
«Я не хотел тебе говорить…»
«Что-нибудь случилось?»
«Нет. Просто ты могла не так понять меня. Помнишь, я рассказывал тебе о своей тетке? Ну, которая живет здесь?»
Она плохо помнила, кажется, он что-то рассказывал. Так вот, тетка уехала в Киев, к его родителям, лечиться, а перед отъездом зашла в училище и… словом, ключ у него, можно провести день в тепле.
«Купим бутылку вина».
«Тебе же нельзя».
«Сегодня дежурят свои ребята — обойдется…»
К тетке так к тетке. Действительно, больше некуда. Над улицей висел густой морозный пар, Ольга здорово озябла, ожидая Дмитрия.
«Почему же я могла не так понять тебя?»
«Ну, все-таки…»
«Глупенький!»
И когда там, в чужой квартире, случилось все то, что должно было случиться, она снова и снова прислушивалась к необычной легкости во всем теле и к удивительному, незнакомому ощущению, схожему разве что только со счастьем полета.
Ничто ее не тревожило, о будущем она не думала. Есть Дмитрий и есть она — вот и все. Когда он сказал, что собирается написать о ней родителям, она удивилась:
«Зачем?»
«Все-таки они мои родители, Оля».
«Хочешь, я напишу им сама?»
Дмитрий засмеялся:
«Ты совершенно неподражаема! Да у матери сразу будет инфаркт».
Потом она не спрашивала его, написал он или нет.
Девчонки, те, конечно, сразу же заметили перемену, происшедшую в Ольге, и шуточкам по этому поводу, разумеется, не было конца. Она лишь улыбалась, когда ее начинали расспрашивать о Дмитрии, — что да как там с ним у тебя? Все, все, что у них было, принадлежало только им двоим, и она никого не хотела впускать в свое счастье.
Иногда она приходила в училище — на вечера. В актовом зале остро пахло духами, девушки быстро и оценивающе оглядывали друг друга, тут же знакомились, и Ольга знала уже многих курсантов и их девушек. В основном сюда приглашались студентки педагогического института, и курсанты шутили, что Министерство обороны и горсовет поступили очень мудро, поставив здание пединститута рядом с танковым училищем. Несколько свадеб намечались на конец июня — сразу после выпуска. Ольга услышала об этом случайно и впервые подумала о том, что же будет после — после того, как через несколько месяцев Дмитрий кончит училище. В том, что она поедет с ним, Ольга не сомневалась. Господи! Да разве она сможет жить без него?
Какой он был? Пожалуй, если бы Ольгу попросили описать его, она не смогла бы сделать это. У него было чуть вытянутое лицо, чуть длинноватый нос, чуть выпуклый лоб. Какое это имеет значение! Она любила проводить ладонью по его лицу, лбу, волосам.
«Ты устал за эту неделю?»
Он много занимался в последние месяцы, заметно похудел, побледнел.
«Ничего. Потом все-таки целый месяц отпуска».
«Когда?».
«В июле».
До июля было еще далеко, но весна уже чувствовалась. В снегу, возле подножий деревьев, легли круги, вечера были розовыми.
Однажды Ольга привела Дмитрия на то место реки, где когда-то стояла баржа. Пожалуй, впервые за эти месяцы она начала вспоминать, и то скорее для себя, чем для него. Дмитрий не перебивал ее. Он стоял, засунув руки в карманы шинели, и оглядывался, словно стараясь увидеть здесь ту маленькую девочку. Ольга спохватилась:
«Ладно, что я тебя зря расстраиваю. Зато сейчас счастливей меня человека нет». Он не ответил. «О чем ты думаешь?»
«О том, что тебе хорошо бы снова побежать в школу. Ты же знаешь…»
Она вспомнила, как там, в поезде, Элидка говорила об их, девчонок, образовании. «Это так важно?»
«Видишь ли… Конечно, никакого криминала нет…»
«Митя, — шепотом сказала она. — Значит, ты… ты хочешь жениться на мне?»
Как он улыбнулся! Только улыбнулся — и все. Но она-то знала, точно знала, что это так.
«Митя…» — она даже задохнулась, произнеся его имя.
«Идем, — сказал он. — Там все-таки лучше. Я не хочу, чтоб ты вспоминала».
Теперь Ольга готовила в той, чужой квартире обед и с наслаждением смотрела, как Дмитрий ест. Деньги у нее были — на себя тратила, в общем-то, не очень много. Так что можно было забежать к знакомой в райпищеторг и взять что-нибудь особенное, а на рынке (втридорога, конечно) купить у восточных людей фрукты. Ее очень беспокоило, что Дмитрий так похудел. Может быть, из-за нее?
Прошел апрель, в мае они стали видеться реже, и Ольга, понимая, что у Дмитрия сейчас самая тяжкая пора, все-таки не находила себе места. Единственное, что они могли, — это минут десять поговорить на КПП. Каждый раз Ольга приносила ему сверток со всякой всячиной и с тревогой всматривалась в его лицо.
«Как ты?»
«Ничего, тяну. Кстати, в пятницу мама привозит тетку. Я вас познакомлю. Но чтоб никаких завивок, Оля».
Она перепугалась. Она понимала, что это будет самый страшный экзамен в ее жизни.
Надо было готовиться. Для начала она вымыла окна и полы в теткиной квартире. А на следующий день — в воскресенье — Дмитрий познакомил ее с матерью.
Ни на рынке, ни в магазинах цветов не было. Ольга купила два горшочка цветущих цикламенов, срезала их и пошла на вокзал. Больше всего на свете ей хотелось одного: чтобы поезд не пришел. Или чтобы мать с теткой не приехали. Могли же они опоздать на поезд? Но они не опоздали, и поезд пришел минута в минуту, и издалека, не решаясь подойти, Ольга смотрела, как Дмитрий, смеясь, обнимает двух полных женщин. Потом он обернулся и кивнул Ольге. Ноги у нее были ватные. Все-таки она сделала несколько шагов.
«Это Оля».
«Здравствуйте, Оля. Дима писал мне о вас».
Как ни была испугана Ольга, она все же подумала: «Мы называем его по-разному: мать — Димой, я — Митей. Я называю ласковее». И странная вещь — эта мысль сразу успокоила ее, достаточно для того, чтобы она сумела разглядеть Митину мать.
Ей было под пятьдесят, еще красивая, с очень чистым белым лицом. Митя ничуть не походил на нее. Ольга заметила и то, что Митя непривычно суетлив и разговорчив: хватает чемоданы, озабоченно оглядывается — не видно ли такси? Потом торопливо договаривается с подвернувшимся леваком и так же торопливо укладывает чемоданы в багажник «Победы». Наконец они едут. Тетка — рядом с шофером, они — сзади. Цветы уже в руках у матери. У нее веселое лицо, когда она нюхает цветы. Ольга холодеет: догадалась или нет? Там, в общежитии, она брызнула на цикламены несколько капель «Белой сирени», и сейчас в машине пахнет сиренью.
Нет, у нее доброе, мягкое лицо. Когда вещи разобраны и тетка на кухне готовит яичницу, а Дмитрий побежал за хлебом и сыром, мать садится напротив Ольги, на низенький диванчик, и сцепляет пальцы. На них — несколько колец. А глаза у матери мягкие и добрые, зря Ольга так дико трусила.
«Кто ваши родители, Оленька?»
«У меня нет родителей».
Она рассказывает о родителях — коротко, потому что мало знает о них. Женщина слушает ее с заметной печалью.
«Бедняжка, — наконец вздыхает она. — Скажите мне еще, Оленька, вы… вы не ждете ребенка? Не смущайтесь, это вполне обычная вещь».
«Нет… Наверно, нет».
«Ну и хорошо. Вы не обидитесь на меня, если я скажу вам все, что думаю?»
«Конечно, Софья Григорьевна».
«Вы славная девушка, Оленька, но вы, конечно, понимаете, что я приехала сюда вовсе не для того, чтобы проводить сестру. Я приехала поговорить с вами…»
Она говорит ровно, мягко, ничуть не волнуясь, будто бы каждое слово знает наперед, будто выучила наизусть все то, что ей надо сказать.
«И, как понимаете, речь пойдет о Диме и вас».
«Да, да…»
Она знала, что какой-то разговор у нее с Митиной матерью будет, но даже не предполагала, что он будет так скоро. Все ее существо напряглось, каким-то чутьем она догадывалась, что разговор будет неприятным и тяжким.
«Я хотела просить вас об одном, Оленька. Не портите Диме карьеру».
«Я? Как я могу испортить? Я люблю Митю…»
Это у нее вырывается непроизвольно. И снова на губах Митиной матери добрая, мягкая, не то одобрительная, не то понимающая улыбка: да, конечно, я это знаю, вижу, и это очень хорошо — вот что, должно быть, эта улыбка должна означать. И мягкая, теплая рука ложится на Ольгину.
«Оленька, вы взрослый человек, вы обязаны понять. Через месяц он станет офицером. Огромные обязанности. Семья свяжет его по рукам и ногам — значит, он будет меньше времени отдавать службе и его продвижение приостановится. Во-вторых, вы ничего не знаете о своих родителях… Нет, нет, я не могу даже подозревать… но мало ли что… Вы можете допустить такой вариант? Те, кому положено, докопаются до чего-нибудь, и у Димы будут такие неприятности, что… И третье, Оленька… Дима, в сущности, еще мальчик. Большой мальчик. А он у вас, наверно, не первый?» «Какое это имеет значение?»