Года два назад ему предложили переехать в новый дом — большая светлая комната, правда в квартире двое соседей, зато лоджия, и вид на реку, и горячая вода, и ванна. Он отказался. Бог-то с ним, с видом и ванной! Все ребята в управлении, которые получили квартиры, все равно ходили в баню с веничками.
Здесь, в этой темной комнате, поместились кровать, шкаф, стол и два стула, небольшая — тоже самодельная — полка, на которой стояло пять или шесть подписных изданий. На стене висела большая раскрашенная фотография девочки — должно быть, ее увеличили с маленькой, черты лица были расплывчаты, ретушь и краски только портили его. Это была Олюська, погибшая в сорок первом дочь Ерохина. Валиной же фотографии не было, Ерохин не сохранил ее во время войны, да, и эта, Олюськина, у него уцелела каким-то чудом.
Еще здесь висела вправленная в раму белая мраморная доска, на которой были вырезаны женщины в туниках, простирающие руки над огнем. Один угол доски был отбит. Эту доску несколько лет назад Ерохин подцепил ковшом своего экскаватора, очистил, отмыл и приволок в городской музей — мало ли что? Вдруг какая-нибудь историческая ценность? Но в музее сказали, что никакой ценности в ней нет — обычная каминная доска начала прошлого века, таких в запаснике десятка три наберется, так что спасибо, дорогой товарищ, можете повесить ее у себя дома.
Никакой свадьбы не было. Хотя Ерохин и предлагал устроить пир на весь мир, Ольга не согласилась. Зачем? Не лучше ли пойти в тот же самый ресторан, пригласить несколько человек, посидеть пару часов — и все. Ерохин торопливо и послушно сказал:
«Хорошо, давай так, если хочешь…»
Впервые в жизни на Ольгу обрушилась такая заботливость, что временами она думала: полно, со мной ли все это происходит? Не во сне ли все это? Ерохин еще не работал — порезанная рука болела, но это не мешало ему готовить, убирать, мыть посуду. Ольга воспротивилась. Пришлось пойти на хитрость. Она сказала:
«По-моему, ты не очень-то хочешь расстаться со своей холостяцкой жизнью».
Этого оказалось достаточно, чтобы Ерохин тут же согласился не готовить больше, не убирать дом и не мыть посуду. Но, стоило ей взяться за какое-нибудь домашнее дело, он ходил за ней следом или просто становился рядом. Казалось, он и минуты не мог пробыть без нее.
Вместе с тем это была еще и странная пора. Странным оказалось впервые в жизни заняться мужскими рубашками или носками — господи, да кто же так штопает? У тебя нет зимнего пальто? Обязательно нужно купить зимнее. Странным и неловким было, что Ерохин, протянув ей сберкнижку, сказал:
«Я тут доверенность на тебя оформил, так что давай теперь распоряжайся этим делом сама».
У него оказалось что-то около четырех тысяч. Вот и хорошо. Зимнее пальто — в первую очередь. И еще — ложки, ножи и вилки.
В тот день, когда они расписались, Ольга поверила наконец, что все это не сон, что все это происходит с ней и теперь ее жизнь действительно перевернулась и пошла по-другому, но вовсе не потому, что добавилось забот, а потому, что от нее одной начало зависеть счастье другого человека. Еще не зная, как она может сделать его счастливым, она думала, что должна сделать это.
А пока они пошли в тот же самый ресторан.
Еще накануне Ольга была там и заказала столик на восьмерых. Ерохин пригласил какого-то своего ученика и секретаря партбюро управления (их Ольга не знала), с ее же стороны было четверо приглашенных: Ильин с Надеждой, Анна Петровна и комендантша общежития Марпет.
Она волновалась — как соберутся гости, понравится ли им в ресторане, что потом скажут о Ерохине Ильин или Анна Петровна? Марпет не пришла, постеснялась, должно быть. Секретарь партбюро Максимов — маленький, ей по плечо — начал было говорить долгую, заранее приготовленную речь, потом махнул рукой и засмеялся:
«А, ладно, пусть у вас все будет хорошо. Горько!»
Пришлось целоваться на людях. На них смотрели из-за соседних столиков, кто-то захлопал, и Ольга стояла совсем красная от смущения.
Снова играл оркестр, и Ильин пригласил Ольгу на танец. Они отошли от своего столика, и Ольга спросила:
«Ну, что ты скажешь?»
«Скажу, что тебе видней».
«Не очень-то вразумительно, Ильин».
«А чего ты хочешь?»
«Тебе не нравится мой муж?»
«Достаточно того, что он нравится тебе, — ответил Ильин. Он был хмур. — Ты можешь сказать правду?»
«Правду?» — переспросила Ольга.
«Да. Ты любишь его? Или это… так, лишь бы выскочить замуж? Что ж ты молчишь?»
«Я ему нужна, — сказала Ольга. — Ты должен понять это, Ильин».
И все. Больше никаких разговоров не было.
За столом Анна Петровна вспоминала девочку, сидящую на школьном подоконнике, — ту совсем маленькую Ольгу, и качала головой: как быстро идет время. И Сережу Ильина тоже вспоминала — того упрямого, малоразговорчивого мальчишку, которого в классе все уважали и — чего уж греха таить — побаивались, потому что ребята в этом возрасте признают только силу.
«Когда их взяли в детский дом, Сережа сказал, что ходить будет только в старую школу, в Липки. Господи, какие были скандалы! И никто ничего с ним не смог сделать — настоял-таки на своем. Так и ходили вместе с Ольгой».
«Он и сейчас неудобный человек, — сказала Надежда. — Его и на заводе, я слышала, так зовут. Ну, а насчет упрямства…» — она не договорила и рассмеялась. Это, должно быть, означало — поискать таких или — знали бы вы, какой он сейчас.
«Неудобный человек», — подумала Ольга. Просто у него такой характер. Не все люди любят, когда им в глаза говорят правду, или хотят знать только правду. Даже на сегодняшний разговор во время танца она не обиделась. Ильин хотел знать правду, вот и все.
Неожиданно для Ольги Надежда весь вечер была оживлена, рассказывала о Сережке-маленьком, шутила, что вот и тебе скоро… Ольга смущалась снова и отмахивалась, смеясь: так уж и скоро! Нет, сегодня Надежда очень, очень нравилась ей. А вот ученик, сменщик Ерохина — славный такой паренек Коля, — сидел уставившись в тарелку, словно не на свадьбу пришел, а на поминки. Ольга спросила его, что с ним, и Коля как-то обиженно ответил:
«Будто сами не знаете!»
«Что я должна знать?» — снова спросила Ольга. Ответил за него Ерохин, и от Ольги не скрылось, что сделал он это торопливо, как бы стараясь опередить Колю:
«Да, понимаешь, тут на управление разнарядка пришла — посылают наших кого куда. В командировки, одним словом».
«Разве ты…» — начал было Максимов и тут же осекся.
«Меня вот тоже на партбюро вызывали, — сказал Ерохин. — Говорят, коммунисты в первую очередь…»
«Это куда же?» — спросила Ольга. Теперь Ерохин промолчал, поглядев на Максимова, и ответил уже тот:
«В основном в Среднюю Азию. На канал».
«Я сказал, что надо посоветоваться с женой, — сказал Ерохин. — С тобой то есть».
За столом стало тихо. Максимов начал разливать по рюмкам вино, чтобы хоть чем-то занять себя.
«Так сразу…» — тоскливо сказала Ольга.
«Вместе бы и поехали, — неуверенно сказал Ерохин. — Очень это большое дело».
«А что? — весело сказала Надежда. — И поезжайте! Ты же нигде, кроме нашего города, не была, ничего не видела. Не навсегда же это, верно?»
«На год, — сказал Максимов. — Ну, на полтора — от силы».
«Поезжай, — уже уверенно сказала Надежда. — Я даже завидую тебе, честное слово».
«Я бы поехала, — кивнула Ольга. — Тебе когда надо дать ответ?»
«Он уже дал, — рассмеялся Максимов. — Ну, брат, и повезло тебе! Вот это жена так жена! Я ему говорю: ты посоветуйся с женой, а он мне — чего тут советоваться? Она все поймет, я в ней уверен».
И сразу всем стало весело, только Коля улыбался как-то боком, косенько — ему не хотелось расставаться с Ерохиным.
«Ох, муж ты мой муж, — вздохнула Ольга, с удивлением прислушиваясь к этим словам: мой муж. — Вон ты какой, оказывается! Все рассчитал! А если бы я заартачилась?»
«Взял бы тебя на руки и понес», — ответил Ерохин.
«На вокзал?»
«Да хоть до самой Средней Азии», — сказал Ерохин, нагибаясь к ней и целуя ее.
…Перед отъездом Ольга выкроила часок — купила пирожных и забежала к Анне Петровне. Чай пили на кухне, вдвоем: Кира и ее муж были на Юге, в отпуске.
На какую-то минуту Ольга подумала: как же Анна Петровна была права тогда, в тот день, когда я была у нее! Тогда мне казалось, что жизнь потеряла всякий смысл. Я была словно выпотрошенная рыба, для меня кончилось все. А ничего не кончилось, все только начинается. Быть может, немного поздно, но это ерунда.
«Я рада за тебя, Оленька. По-моему, он очень славный человек. Знаешь, я давно заметила, что сильные люди хороши тем, что преувеличивают слабость других, и это делает их особенно добрыми».
«Спасибо, Анна Петровна…»
«За что же спасибо-то? А вот жена Сережи Ильина мне как-то не пришлась».
«Почему?» — удивилась Ольга.
«Я уже старая, Оленька, — грустно сказала Анна Петровна. — Это ты не понимаешь, почему она так радовалась, что ты вышла замуж, а я понимаю…»
Ольга вспыхнула. Ничего подобного! Почему бы ей на самом деле не радоваться? Нет, нет, Надежда очень порядочная и тоже добрая.
«Это ты порядочная и добрая», — сказала Анна Петровна, поглаживая Ольгу по плечу. Ольга вспомнила это ласковое прикосновение. Оно было таким же, как и тогда, в детстве, и, как тогда, прижалась к руке Анны Петровны щекой.
«Вот я уже и спорить с вами начала. Совсем отбилась…»
Прощаясь, обе поплакали, хотя чего же плакать-то? Через год-полтора командировка кончится, увидимся, и Анна Петровна кивала — ну конечно, увидимся! Ты только пиши, как устроились, как живете, как работаете… Нет, у Ольги даже предчувствия не было, что они видятся сегодня в последний раз.
…Нина ни разу не перебила ее. Она только осторожно перебралась на диван, к Ольге, и села у нее в ногах, кутаясь в халатик. «Поймет ли она меня? — тревожно подумалось Ольге. — Но теперь-то все равно…»
Возвращение Ольги в Большой город было нелегким. Она знала, что рано или поздно встретит Ильина и придется рассказать ему все, что с ней произошло за шесть лет, и уже одно это заставляло ее оттягивать час встречи.