Через два дня, купив конфет, она поехала в интернат — узнать, как устроилась Нина…
Она выросла как-то быстро и незаметно.
В то, что Нина выходит замуж, Ольге было трудно поверить. В ее памяти все еще жила та деревенская, нечесаная, в стареньком тесном пальтишке девчонка, пуще всего на свете боявшаяся за свой фанерный чемодан с замком. Трудно поверить было еще и потому, что, стало быть, прошло семь, нет — почти восемь лет! — и куда девалась та девчонка! Нина была рослой, стройной, с очень ясным лицом, обычно спокойным, но теперь еще будто бы светящимся от того счастья, которое жило в ней. И, глядя на нее, Ольга думала, что для Нины это не просто замужество, это нечто большее — вершина любви, что ли, когда все духовные силы направлены к одному — не только быть счастливой самой, но сделать счастливым другого человека.
Ольга не принимала участия в подготовке к свадьбе: Нина сказала, что все организуют подруги, а сама свадьба будет в ресторане. Ольга спросила: «В каком?» — и вздрогнула. Нина ответила: «В «Волне». А что? Я там была, очень хороший ресторан. Правда, уйму денег придется вкатить, но Костя говорит — такое бывает раз в жизни, так что…»
Ольга не знала того парня, за которого выходила Нина. Знала лишь, что он из монтажного отдела, старше Нины года на четыре, фамилия — Водолажский, так что Нина теперь будет Водолажская. Отца у него нет — погиб на фронте, мать работает буфетчицей. Вот и все, что ей рассказала Нина. Она уже переехала к будущему мужу — у него с матерью двухкомнатная квартира… И первое, что она сделала — со смехом рассказывала Нина, — повесила на стенку моток стальной стружки, которую подобрала, когда в первый раз пришла на завод. Будущий супруг, конечно, хохочет: ты, говорит, вместо тахты какой-нибудь токарный станочек поставь, и картинки тоже будут ни к чему — давай повесим «молнии», а того лучше — график выполнения соцобязательств. Он вообще веселый парень, Костя. Сами увидите.
Пойти во Дворец бракосочетаний Ольга не смогла и жалела об этом — ей никогда не доводилось бывать там на подобных торжествах. Ей только рассказывали: пышный особняк какого-то не то графа, не то князя, кругом мрамор и малахит, свадебный марш Мендельсона, шампанское… Потом обычно молодожены с гостями едут к памятнику народным ополченцам — так было заведено — постоять у вечного огня, положить цветы… Нина огорчилась, конечно: неужели нельзя отпроситься, как же свадьба без вас?
«Глупенькая, — сказала Ольга, — я же все равно буду с тобой вечером».
И только подойдя к «Волне», Ольга замедлила шаг, а потом села на скамейку в маленьком сквере. Не то чтобы ей было страшно переступить порог, нет, просто в ней снова поднялось старое: ее собственная свадьба здесь, малолюдная и скорая, предотъездная, с тем нелепым разговором, который во время танца завел Ильин. Господи, да когда же это все было? И было ли вообще? Так, вроде бы только мелькнуло, приснилось в хорошем коротком сне — и нет ничего, исчезло, развеялось, не вернется… Весь ужас смерти заключен в одном-единственном слове: никогда. Сейчас в сознании Ольги так нелепо, так неожиданно сдвинулись, оказались рядом эти два слова: «никогда» и «свадьба», что она подумала об этом с суеверным страхом.
Очевидно, молодые были уже там, в ресторане. Издали Ольга видела, как к дверям ресторана подходят молодые люди — почти все с цветами, у нее самой был в руках огромный букет роз. Пора идти. Она встала и пошла, с трудом преодолевая острое желание лишь поздравить и тут же уйти.
Нина бросилась к ней так порывисто, будто ждала только ее. В маленьком банкетном зале уже было тесно, молодежь рассаживалась с шумом и гамом. Нина потащила Ольгу с собой, чтобы та обязательно, непременно села рядом с ней — она и слышать не хотела никаких отговорок! Здесь всего-то три или четыре ее подруги, да что они в сравнении с вами! Нет, нет, только рядом!
«А вот это Костя», — сказала она счастливо.
Что ж, интересный парень, ничего не скажешь, подумала Ольга.
«А это Костина мама, — снова сказала Нина. — Екатерина Петровна».
«Екатерина Петровна», — повторила та, суя Ольге сложенную щепоткой руку.
…И тогда на какую-то минуту все поплыло у Ольги перед глазами — зал, людские лица, и лицо Екатерины Петровны поплыло, и понадобилось каким-то чудом превозмочь эту вдруг нахлынувшую слабость, чтобы все вернулось на свои места.
Эта женщина, крашеная, с узкими губами, чуть раздвинутыми в обязательной по такому, случаю улыбке, казалось, избежала перемен, которые искажают людской облик. Только тогда она была совсем молода, вот и все, а волосы и в ту пору у нее были тоже рыжие, крашенные стрептоцидом наверно, и губы такие же узкие, и только этих морщин не было, да еще глаза потускнели, словно выцвели. Она! Конечно, она, тетя Катя, сорок первый год, баржа, горящие Липки, одолженная тридцатка, а потом лейтенант с перевязанной головой…
Только не сейчас, торопливо думала Ольга. Только не сейчас и не здесь. У девочки праздник, и я не имею права… Все потом, после… Значит, тот лейтенант погиб на фронте? А может, и не погиб, может, это она придумала для Кости, должен же человек знать, кто его отец.
Только не сейчас… Она тоже улыбнулась — через силу, и хорошо, что Нина тут же потащила ее за руку на дальний край стола. Так они и сели там вчетвером: жених и невеста, рядом с Костей — мать, рядом с Ниной — она, Ольга…
Только не сейчас… Надо опомниться, прийти в себя, Нина ничего не должна заметить. А она и не замечала! Молодые вставали, когда раздавались крики «Горько!», и через какие-нибудь полчаса свадьба уже гуляла вовсю, все говорили, не слушая и перебивая друг друга, кто-то включил магнитофон с веселой, самыми же ребятами сочиненной песенкой:
В мире жить, в любви и ласке,
И желаем без затей
Нашей Нине Водолажской
Пятерых родить детей.
Была там и другая, тоже своя песенка о том, что жениха-то Нина все-таки провела через БТК, — и девчонки смущенно посмеивались, а парни хохотали вовсю, и шуточки сыпались уже солоноватые, так что девчонки начинали краснеть и одергивать остряков: нашли время языки распускать! Кто-то наконец догадался произнести тост за самых близких жениха и невесты. Ольга и Екатерина Петровна поднялись, и только тогда Нина заметила, что с Ольгой что-то происходит.
«Что с вами, тетя Оля?»
«Ничего, ничего, — торопливо ответила она. — Шумно, голова немного разболелась».
И все-таки случилось то, чего Ольга боялась и не хотела. Молодые встали и пошли вдоль столов чокаться со всеми, а Екатерина Петровна пересела к ней, протянув руку, взяла бутылку с коньяком, налила Ольге и себе.
«Ну, и нам положено, — сказала она. — Чтоб все было добром. А то у нынешних-то молодых как? Было сельцо, да сменял на кольцо, было кольцо, да за женину ласку сменял на коляску. Так еще моя бабка говорила. Чего ж вы не пьете? Водка злит, а коньяк веселит, это я вам точно говорю».
«Не могу», — сказала Ольга, не поворачивая головы. Екатерина Петровна засмеялась. Смех у нее был хриплый, как и тогда.
«Жалеете ее, что ли? А чего ее жалеть? Вон какого парня отхватила! Ничего не скажу — сама-то она девчонка видная, только по нынешним временам все больно самостоятельные стали, да только птица крыльями сильна, а жена мужем красна. Эх, не увидал мой такого красавца!»
Она любовалась сыном. Только им.
«Он что — погиб, ваш муж?» — неожиданно для себя спросила Ольга, и в самой резкости вопроса был уже вызов. Теперь она глядела на Екатерину Петровну в упор.
«Погиб, погиб, — кивнула она. — Большой был человек!»
«Лейтенант, — сказала Ольга. — В голову раненный».
«Что? — не поняла Екатерина Петровна. — Какой еще лейтенант?»
Господи, что же это я делаю? — подумала Ольга. Нине с ней жизнь жить. И так-то сразу видно, что она за человек. Я только все напорчу девчонке. Все-таки она улыбнулась через силу, через отвращение к самой себе и за эту лживую улыбку, и за все то, что она должна, обязана была сказать сейчас только ради Нины.
«А ведь вы не узнали меня?»
Екатерина Петровна глядела на нее своими выцветшими глазами, и Ольга заметила — в них была тревога, быть может даже страх. Ради Нины она должна была успокоить эту женщину. Она не просто чувствовала, она твердо знала, что, если она этого не сделает, плохо будет только одному человеку — Нине.
«Помните, когда в сорок первом Липки горели?»
«Ну, помню», — все так же настороженно, с непроходящим страхом сказала Екатерина Петровна.
«У вас еще шуба сгорела, да?»
«Шуба? Может, и сгорела…»
«А потом вы на баржу пришли. Домик там еще был — на барже?»
«Ольга? — недоверчиво спросила Екатерина Петровна. — Мыслова, что ли?»
Ольга кивнула. И тогда случилось то, чего она меньше всего могла ожидать: Екатерина Петровна обрадовалась! Она плакала и целовала Ольгу, и причитала, и говорила сквозь слезы какие-то добрые слова, будто через столько лет встретила бог знает какого родного человека. А Ольга? Если еще какие-нибудь три минуты назад все в ней кипело, если ненависть к этой женщине боролась в ней с осторожностью, — теперь она растерялась, а потом так же внезапно и неожиданно всхлипнула.
«…Разве тебя узнать? Бегу я сама не своя, а ты лежишь — ноженьки в воде… Думаю — мертвенькая. А ты живая…»
Подошли молодые. Нина с тревогой поглядела на Ольгу, потом на свекровь, не понимая, что произошло, пока она с мужем обходила Гостей. Екатерина Петровна, все еще плача, кое-как объяснила, что это же Ольга! Та самая!
«Какая та самая?»
«Ничего вы не поймете. Вас тогда еще и на свете-то не было. Мы пойдем посидим где-нибудь, душно здесь…»
Ольга пошла с Екатериной Петровной. Они сели в небольшой, пустой сейчас комнате перед банкетным залом, здесь было не так душно и шумно. Екатерина Петровна, красная не то от волнения, не то от выпитого, а может, и от того и от другого, вытирала платком глаза. Казалось, этот неожиданный всплеск памяти потряс ее. Ольга подумала, что, наверн