— Запомню, — сказала Ольга.
Они вышли на улицу, и Татьяна Николаевна всхлипнула.
— Что же теперь будет, а? Я к ней и так и этак… Говорю: не хуже других вырастим, а она ни в какую, Ленка-то!..
Очевидно, ее поразило упорство дочери, с которым она столкнулась впервые.
— Значит, Генка оказался сильнее нас с тобой, — сказала Ольга.
— Генка? — зло переспросила Татьяна Николаевна. — При чем здесь Генка? Это Коптюгов ее напугал! Понимаешь — Коптюгов! Дескать, если родишь, не видать тебе Генки как собственных ушей! Только бы до отца не дошло… Если б не отец, я бы этого Генку и Коптюгова…
Она не договорила, что сделала бы с Генкой и Коптюговым. Но Ольга знала и так — шум был бы страшный, характер у Татьяны — не приведи бог, и понимала, как тяжко ей сдерживаться сейчас, лишь бы ничего не узнал Чиркин.
На автобусной остановке они простились, обнялись, Татьяна Николаевна сказала:
— Спасибо тебе, Оля.
— За что же? — удивилась она. — Ты только не реви, пожалуйста.
Потом она вернулась в больницу. Она не могла ждать до завтра.
Наступили ноябрьские праздники.
Впервые торжественное заседание должно было проходить не в театре, а в новом, только что выстроенном концертном зале. Ильин получил два билета, и Надежда, деланно удивившись, сказала:
— Ты здоров? Мы с тобой куда-то пойдем, и ты даже высидишь весь концерт? Просто не верится!
Ильин промолчал. Лучше всего в таких случаях молчать. Тогда не будет длинных знакомых разговоров о том, что все люди как люди — ходят в театры, в кино, в музеи, что в последний раз они были в театре года четыре назад и что единственное развлечение у них — телевизор. Надежда ничего не преувеличивала. Это было действительно так. Сама она ходила на все премьеры и гастроли, потому что редакция всегда получала билеты даже на спектакли «Современника» или ленинградского БДТ, когда те приезжали в Большой город. Но вместе они действительно были в театре года четыре назад, на «Корневильских колоколах», и Ильин отчаянно скучал: ему было неинтересно, он не любил оперу вообще. После спектакля Надежда спросила: «Тебе понравился Кононов? Какой голос!» — «Мне мандариновый сок понравился», — пошутил он и тут же пожалел об этом. Надежда резко сказала: «Есть вещи, которыми стыдно хвастать, Сергей! В частности, невежеством. Многие работают не меньше, чем ты, и тем не менее…» — «Ну, не надо, Надюша, — взмолился Ильин. — Я же пошутил, верно?» Он как бы брал ее в свидетели, что это была всего-навсего пусть не очень удачная, но только шутка! Зачем ссориться по пустякам?
Сейчас Надежда торопливо одевалась, времени было в обрез, и так-то чуть не полдня, пришлось просидеть в очереди в парикмахерской. Ильин попытался вызвать такси, диспетчерша сказала: «В течение часа. Будете ждать?» Он сказал: «Нет». Они явно опаздывали. На троллейбусе вовремя уже не поспеть…
Он вышел на улицу первым, еще надеясь поймать свободное такси, и ему повезло — машина подошла почти сразу же. Он стоял, докуривая сигарету и поглядывая на свои окна: вот погас свет. Снова зажегся — должно быть, Надежда что-то забыла. Мысленно он поторапливал ее. Наконец она вышла, на ходу застегивая пояс пальто.
— Это еще что? — спросила она.
— Скорее, Надюша.
— Это же грузовое такси, фургон, — сказала она. — Ты хочешь, чтоб я на нем ехала туда! Там полно наших, и…
— Ты едешь или нет?
— На этой машине — нет. Ну, не попадем на торжественную часть, подумаешь!
Ильин молча протянул ей один билет, сел рядом с шофером и захлопнул дверцу.
В зал Ильин вошел, когда на сцене появился президиум. Торопливо он добрался до своего места, извиняясь на ходу, и, лишь когда сел, почувствовал, что эта неожиданная, нелепая, упрямая выходка Надежды раздергала его до той усталости, когда хочется закрыть глаза и посидеть одному, а не среди двух с половиной тысяч незнакомых людей.
Он закрыл глаза и попытался выключиться. До него долетали не фразы, а их обрывки: «…новая эра в истории человечества… встречаем трудовыми успехами… объявляю открытым…» Он встал, когда раздались звуки гимна. Там, впереди, на сцене, за длинным столом, тоже стояли незнакомые люди, так ему показалось поначалу, и, лишь приглядевшись, он начал узнавать. Вот секретарь обкома Рогов. Рядом — председатель горисполкома. Потом он увидел Званцева и Нечаева, они были рядом, директор и секретарь парткома ЗГТ. А позади них Ильин вдруг увидел Коптюгова, и ему надо было приглядеться как следует, чтобы убедиться, что это действительно Коптюгов.
Докладчиком был Рогов.
Не так-то просто оказалось заставить себя слушать внимательно, но Ильин все-таки сделал это. Мало-помалу он словно бы отрывался от своего, такого мелкого в сравнении с тем, о чем говорил сейчас Рогов, и вдруг даже почувствовал какое-то нетерпение: должен же он что-то сказать и о нас, о ЗГТ! Он начал ждать этого, уже не замечая пустующего рядом кресла, и дождался наконец:
— Сегодня мы с гордостью можем отметить, — сказал Рогов, — что на газопроводах страны в среднеазиатских пустынях и на Крайнем Севере уже работают первые турбины, выпущенные в нашем городе.
Он подождал, пока смолкнут аплодисменты.
— Сейчас коллектив завода газовых турбин приступил к освоению новой серии более мощных агрегатов. Скажем прямо, накопление опыта в создании таких сложных машин происходило нелегко и непросто. Партийной организации и всему рабочему коллективу пришлось приложить немало сил, чтобы преодолеть старые, привычные формы и методы работы руководства в целом («Это он о Силине», — подумал Ильин) и добиться успеха… На заводе работают опытные, горячо болеющие за свое дело люди, такие, как начальники цехов Пронин, Беспалов, Ильин, инженеры, начальники смен и участков (он перечислил еще ряд фамилий), такие рабочие, как Гаврилов, Умнов, Байборода, Коптюгов… и нет сомнения в том, что завод газовых турбин справится со своими новыми, еще более трудными, ответственными, но и почетными задачами.
Кто-то дотронулся до плеча Ильина, и он обернулся. Оказывается, сзади сидел заместитель директора по производству Кузин, тот самый Кузин, с которым Ильин месяц назад разругался вдрызг, но который сейчас улыбался, открывая золотые зубы, и даже дружески подмигивал.
— Поздравляю! — шепотом сказал он.
— С чем? — также шепотом спросил Ильин.
— В такой доклад попасть!.. — сказал Кузин, и Ильин отвернулся.
В перерыве он пошел в курительную комнату.
То, что Рогов в своем докладе назвал и его фамилию, никак не подействовало на Ильина. Он понимал, что, став начальником цеха, вошел в ту обязательную «обойму», которая поминается постоянно. Он знал, что есть люди, которые хватаются за валидол, если их имя не будет упомянуто на каком-нибудь совещании или заседании, и не спят ночами, думая, что это не иначе как чьи-то козни. Ильин не был тщеславен. Ведь если подумать, то и слава — тщета. Надежда не раз говорила ему, что человек, у которого отсутствует хорошее тщеславие, никогда не пойдет далеко. Он не понимал, как это тщеславие может быть хорошим? Нелепость!
Он курил торопливо: все-таки надо было пойти и разыскать Надежду. Выйдя в огромное, похожее на гигантский аквариум фойе, он остановился, оглядываясь. Искать ее здесь, среди сотен и сотен людей, конечно, бессмысленно. Тогда он отошел в сторону, к стене, и вдруг среди незнакомых лиц мелькнуло два знакомых — Коптюгов и та девушка, Нина… Вот оно что! Стало быть, ночью, там, на проспекте, возле детдома, Коптюгов ждал Нину!
И тут же Нина увидела Ильина. Ее взгляд словно перелетел через пространство, она подняла руку и, что-то сказав Коптюгову, направилась прямо к нему.
— Здравствуйте. Вас тут всюду ищут.
— Меня? — удивился Ильин. — Кто?
— Тетя Оля. Она пошла туда, к газетному киоску.
— Спасибо, — сказал Ильин.
С этой девушкой он разговаривал впервые. Действительно, хороша! Тем временем Коптюгов подошел тоже и, сдержанно улыбаясь, поздоровался, хотя они виделись утром в цехе во время обхода.
— Значит, — сказал ему Ильин, — любите гулять перед сном?
— Врачи советуют, Сергей Николаевич.
Он еще раз взглянул на Нину, — она, конечно, ничего не поняла из этого разговора, — кивнул ей и пошел к газетному киоску — еще одному аквариуму в этом большом. Но все-таки не он первым увидел Ольгу, а она его.
— Ильин!
— Ты меня искала?
— Да. Отойдем в сторону.
— Если ты снова про переживания Лены Чиркиной… — начал было Ильин, но Ольга взяла его за руку, и он успел уловить в ее лице что-то такое, что заставило его оборвать эту недобро сказанную фразу.
— Ты только не волнуйся очень, — попросила Ольга, открывая сумочку. — Вот, посмотри…
Это была большая фотография, и, едва взяв ее, едва взглянув на женское лицо, Ильин почувствовал, как все поплыло у него перед глазами: это лицо, стеклянная стена, Ольга, люди… Ольга взяла его за рукав.
— Ты спокойней, Сережа…
— Откуда? — хрипло спросил он, словно очнувшись.
Ольга не ответила. Да он, наверно, и не расслышал бы ее ответа. Он глядел на снимок не отрываясь. Через столько лет, через всю жизнь вдруг снова увидеть ее — мать! Сейчас для него не существовало ничего, кроме этого лица — молодого, и чуть грустного (хотя, сколько он помнил, мать всегда была веселой); здесь, на снимке, у нее была грустная улыбка, будто бы потому, что из того вечного далека она тоже увидела, но не мальчика, а этого седеющего мужчину.
— Ну вот, — сказал Ильин, отворачиваясь и пряча во внутренний карман пиджака фотографию. — Ну вот… — И быстро пошел в сторону.
Через несколько минут Ольга снова увидела его. Ильин был в пальто и шел к выходу. Она глядела через стеклянную стену, как он спускается по ступенькам, — сейчас он свернет вправо, домой — ему в ту сторону. Но Ильин, постояв на нижней ступеньке, поднял воротник пальто, зябко сунул руки в карманы и пошел влево, медленно, устало горбясь, — туда, к реке, за которой виднелись похожие друг на друга здания Новых Липок…