Семейное дело — страница 144 из 160

О том, что случилось на испытаниях головного образца новой турбины, уже знали все, и, когда началась оперативка, Ильину не надо было рассказывать подробно, он лишь сказал, что, возможно, в аварии виноваты они, плавильщики. Малыгин, кривя рот, ехидно заметил:

— Ну конечно, кто же кроме нас? А вы, естественно, промолчали там, у директора?

— У нас с вами разные характеры, — ответил Ильин. — Я как-то не смог научиться вашему умению заранее ограждать себя от неприятностей.

Он распорядился подготовить к приезду комиссии всю документацию, вплоть до сентябрьских плавильных журналов (металл на лопатки цех дал в сентябре), и, наскоро решив текущие дела, отпустил всех, попросив остаться только Штока. О коротком разговоре у директора он рассказал ему подробно, не забыв и многозначительную реплику главного инженера. У Штока было такое страдальческое лицо, будто ему сообщили о смерти близкого человека. Конечно, он представлял себе, что сейчас последует: выматывающая нервы работа комиссии, груз сознания своей вины, долгое и тяжкое ожидание выводов, — хорошо еще, что авария произошла во время испытаний, а не тогда, когда началась бы промышленная эксплуатация турбины!

— Ты-то сам что думаешь по этому поводу? — спросил Шток.

Ильин грустно усмехнулся. Что он может думать? Самое первое, что придет в голову любому, даже не очень-то технически грамотному человеку, — виноват литейный цех. И самое первое, что сделает комиссия, — это запакует «винегрет» в ящики и отправит в Москву, потому что у нас в Большом городе провести экспертизу на высшем уровне негде. Там академики будут смотреть — вот что я думаю по этому поводу.

— Значит, ты допускаешь, что это, может, и мы?

— Я не Малыгин, — ответил Ильин. — Хотя где-то в душе и сомневаюсь, что здесь наша вина. У нас, слава богу, слишком строгий контроль за качеством металла. И потом, почему так скоро произошла авария? Даже если сталь была с дефектом, лопатки должны были выдержать куда большую нагрузку. Не нужен кибер, чтобы сообразить это.

— Там ты об этом не сказал?

Ильин поморщился. И Марк туда же! Мы все-таки инженеры, черт возьми, а не кулинары — здесь переложил сахара, там недоложил варенья, — все равно сойдет!

— Утешайся тем, — пошутил он, — что, поскольку за нас возьмутся первыми, то и реабилитируют первыми… Если реабилитируют, конечно. У тебя есть еще что-нибудь ко мне?

Казалось, Шток расслышал этот вопрос не сразу. Страдальческое выражение так и застыло на его лице, — очевидно, Штоку понадобилось время, чтобы как-то вернуться от своих раздумий, а может быть, даже страхов, к сегодняшним делам.

— Нет, на оперативке я сказал все… Хотя…

Он медлил, тянул, словно колеблясь, говорить ли ему дальше или уйти, и Ильину пришлось уже резко спросить:

— Что еще? Что за манера мямлить, будто кашей рот набил? — прежде чем Шток решился.

— Сегодня ко мне подошел Коптюгов… Понимаешь, какая штука… Твой Сережка у него на новоселье вроде бы хватил лишку… Ерунда, конечно, но все-таки… Короче говоря, наговорил Коптюгову, что тот какие-то деньги давал шихтарям, чтоб ему корзину одними болванками загрузили, — ну, для той скоростной плавки, помнишь? Словом, какая-то история под градусом, я не стал разбираться, а ты выдай Сережке по-отечески, чтоб ерунду не порол. Коптюгова все-таки даже там уважают.

Ильин угрюмо поглядел на прячущего глаза Штока.

— Все?

— Нет. Коптюгов предложил провести две-три показательные плавки с хронометражем. Дельное предложение. Если мы на каждой плавке будем экономить хотя бы по десять — пятнадцать минут…

— Понял, — кивнул Ильин. — Давай действуй. Что же касается моего Сергея, то, во-первых, он не хватил у Коптюгова лишку. Я еще не спал, когда Сергей вернулся домой. А во-вторых, от меня и от тебя тоже он отличается тем, что не задумывается — говорить ли ему правду в глаза или промолчать, где выгодно. И дай-то ему бог сохранить это качество на всю жизнь!

Теперь у Штока было уже не страдальческое, а изумленное лицо, и большие, темные, обычно чуть навыкате глаза, казалось, выкатились еще больше.

— Значит, так оно и было?

— Так и было, — сказал Ильин. — Но об этом догадался я, а не Сергей. И промолчал, потому что, как говорится, не пойман — не вор, а вот Сергей не мог промолчать. Но, — усмехнулся он, — нет худа без добра. Теперь Коптюгов будет так гонять своих ребят, что впору еще одну статью писать о нем, благо в цехе свой писатель имеется.

Он имел в виду Будиловского, но Шток не понял, о каком писателе сказал Ильин, он вообще ничего не понял, кроме того, что Коптюгов сделал что-то не то, а Ильин промолчал потому, что это было ему выгодно!

Когда он ушел, Ильин провел ладонями по лицу, как бы пытаясь снять с себя усталость. Одно к одному, одно к одному… Вспомнилось поддакивание Кузина — там, у директора. Ах Кузин, Кузин, когда меня хвалит начальство, ты цветешь улыбкой, как старый и добрый друг; стоит начальству косо поглядеть на меня, ты готов залаять, как дворняжка из-под хозяйских ног!

Пора было идти на утренний обход, но Ильин не спешил. Он снял трубку, набрал номер, попросил к телефону Ерохину.

— Здравствуй, — сказал он. — Это я. Ты когда сегодня уходишь?

— В пять, — сказала Ольга.

— Для меня это слишком рано. Ты очень занята вечером?

— Очень, — ответила Ольга.

— Жаль, — сказал Ильин. — Тебе неудобно говорить?

— Да.

— Зайдешь ко мне? Лучше всего через час.

— Хорошо, — сказала Ольга и положила трубку.

Ильин все сидел, словно ждал чего-то, ему было просто трудно встать и пойти в цех, включиться в ту привычность дневной жизни, которая была нарушена сегодня с самого начала. Но все-таки надо было идти. Он встал и подумал — почему я позвонил Ольге? Почему вдруг остро захотелось побыть с ней? Потому что пришли действительно тяжелые времена, а с Ольгой всегда как-то легко и просто? Но ведь и прежде тоже случались тяжелые времена… Как это она сказала мне о Ерохине там, в ресторане, когда мы танцевали: «Я ему нужна». Я тогда еще рассердился на нее, не понял, а теперь, выходит, она нужна мне… Эта мысль оказалась странной и неожиданной, будто он вдруг, внезапно открыл в самом себе что-то такое, о чем прежде даже не догадывался, и это открытие поначалу обескуражило его, пожалуй, прежде всего своей неожиданностью.


В последние полтора месяца после того вечера в концертном зале она редко виделась с Ильиным. Иногда он звонил в лабораторию, спрашивал, как здоровье, как дела, но именно сегодня Ольга ждала его звонка и словно бы чувствовала, что он позвонит. О том, что произошло ночью на заводе, знали и здесь, в экспресс-лаборатории, и Ольга с тревогой думала об Ильине. Неприятности, связанные с аварией, могут коснуться и его, и больше всего ей хотелось как-то успокоить Ильина, но как раз сегодня она должна была пойти к Водолажской, хотя Нина всячески отговаривала ее от этого. Зачем вы пойдете? Нарваться на хамство? Да леший-то с ней, с ее квартирой: вполне можно устроиться в общежитии. Ольга не выдерживала и взрывалась: что за нелепая жертвенность! Кого ты жалеешь? Эту хапугу, злую бабу, которая готова судиться с тобой хоть до второго пришествия ради своих квадратных метров? Жилье положено тебе по советскому закону, суд все равно решит в твою пользу. Нина крутила головой: она не хочет никакого суда. Их разведут без всякого суда, раз нет детей. Ольга обрывала ее: вот-вот, твоя бывшая свекровь хочет как раз того же самого — чтоб не было никакого суда. А разговор о деньгах на кооператив — эта, милая моя, только разговор, который кончится сразу же, едва вы с Костей разведетесь. Кто-кто, а я-то давно знаю Екатерину Петровну.

Уговаривая Нину, сердясь на нее, Ольга думала, что на ее месте она, скорее всего, поступила бы точно так же — плюнула бы на эти квадратные метры и ушла в общежитие. Впрочем, зачем в общежитие? Можешь жить у меня сколько тебе угодно…

Ольга поднялась к Ильину, но секретарша сказала, что у него люди; заходить второй раз было уже неудобно, она позвонила — Ильина не было на месте… Обычная история: закрутился, забыл, что хотел встретиться. Тревога за Ильина прибавилась к тревоге за Нину, но ждать Ильина Ольга не могла. Надо было решать как можно скорее — согласится ли Водолажская на размен или все-таки будет суд.

Она поехала к Водолажской.

Хотя три года назад, на свадьбе Нины, Екатерина Петровна и приглашала ее заходить домой или на работу — в буфет Дворца культуры, — Ольга так и не виделась с ней ни разу. Зачем? Плохой человек, плохие воспоминания… Конечно, годы не могли сделать ее лучше. Ольгу передергивало, когда она припоминала последние слова того приглашения: «Посидим, поговорим… У меня и дефицитик бывает».

Сегодня у Водолажской был выходной день — об этом сказала Нина. Лучшего времени не найти.

Прежде чем открыть, Екатерина Петровна спросила, кто там, потом все-таки приоткрыла дверь на цепочку, и в узкой дверной щели Ольга увидела ее настороженные, недоверчивые глаза. Ее не обманула ни последовавшая затем улыбка, ни суетливые слова: «Наконец-то прилетела, ласточка ты моя!», которые, впрочем, тут же сменились на деловые: «Только сапожки сыми, у меня полы натертые». Все это не обмануло Ольгу потому, что взгляд у Екатерины Петровны был по-прежнему недобрый и настороженный.

Она пригласила Ольгу в комнату, сама пошла впереди — маленькая, рыхлая, в замусоленном халатике и с чалмой из полотенца на голове, из-под которой торчали мокрые огненно-рыжие пряди: должно быть, только что красилась.

— Садись, ласточка, — сказала она. — Будь как дома. Я чайку сварганю. А может, чего покрепче для встречи, а? Ведь сколько опять не виделись!

— Нет, спасибо, — сказала Ольга, — ничего не надо. Я ведь по делу.

— Да знаю я твое дело! — махнула рукой Екатерина Петровна, как бы давая понять: зачем тебе это? — Успеем еще с делами-то, милая. От дела сохнет тело. А у меня, между прочим, даже севрюжка найдется, и армянского могу накапать. Так как? С дела начнем или посидим рядком, поговорим ладком?