— Мама, мы замерзли и устали. Знакомься, это Коптюгов. Папа дома? А от Володьки ничего?
Коптюгов стоял, не решаясь снять пальто.
— Ну, чего же вы?
— Раздевайтесь, раздевайтесь, — торопливо поддержала Лизу мать. — Лиза, как всегда, обрушила на меня столько вопросов, что можно растеряться. От Володи телеграмма, прилетает завтра.
— Ура! — сказала Лиза. — А пока у нас зуб на зуб не попадает. Где эти чертовы тапочки?
— Это тоже по-французски? — засмеялся Коптюгов.
— Да, — сказала мать. — Она невыносима! Вот твои тапочки, а я пойду ставить чайник.
Лиза провела Коптюгова в свою комнату — маленькую, с полками, набитыми книгами. Ничего лишнего: книги, магнитофон на столе, диванчик, стул, на полках, кроме книг, — фотографии, и он сразу увидел одну большую — парень в форме летчика ГВФ. Очевидно, это и есть тот Володька, который прилетит завтра.
— Вы что, знаете его? — спросила Лиза, перехватив взгляд Коптюгова.
— Нет, конечно. Кто это?
— Один чокнутый, — сказала она.
— А, — сказал Коптюгов.
— Посидите немножко, — сказала Лиза и вышла, оставив дверь незакрытой. Коптюгов повернулся к другим фотографиям.
Вот ее отец — секретарь обкома партии Рогов. Очевидно, на даче, с удочками… Другая фотография — Коптюгов потянулся к ней. Группа студентов, очевидно, строительный отряд. Лиза сбоку делает кому-то «рожки». Он нашел ее на снимке сразу, и сразу же увидел Сергея Ильина, потому что именно над ним она и растопырила два пальца. Она знает Сергея?
Но, разглядывая фотографии, Коптюгов невольно прислушивался к голосам: сначала слышался голос Лизы, мать что-то ответила ей; потом раздались шаги, и он замер.
— Дочка! Почему не идешь здороваться? Что за непорядок!
Рогов появился в дверях и недоуменно глядел на Коптюгова, словно удивленный тем, что вместо маленькой дочки увидел здесь здоровенного мужчину. Он узнал Коптюгова не сразу, а узнав, протянул руку и добродушно, весело, дружелюбно сказал:
— Сам бог огня! Это какими же путями?
— Здравствуйте, Георгий Петрович. Вот — Лиза затащила отогреться.
Он сказал это так, будто извинялся, что дал себя уговорить прийти сюда в поздний час, но Рогов засмеялся:
— Ничего, ничего! Все правильно, бог огня. Вы что, тоже встречали французов? Ну и как?
Лиза уже шла сюда и услышала вопрос отца. Приподнявшись, она поцеловала его в щеку, и Коптюгов увидел, как нежно обнял ее Рогов.
— Коптюгов прочитал им целую лекцию о рабочем классе, — сказала она.
— Ну и хорошо сделал, — одобрительно кивнул Рогов. — Они ж там совсем мало знают о нас. Извините, я забыл ваше имя.
— Константин.
— Садитесь, садитесь, Костя.
Он был в теплой домашней куртке и никак не походил на того Рогова, которого Коптюгов видел прежде. Здесь, у себя дома, в этой куртке, Рогов казался проще, мягче, спокойнее — или это сказывалась дневная усталость? — но Коптюгов все-таки не мог преодолеть чувства скованности, хотя знал, что она будет. Будет, если он окажется здесь… И вот он здесь, и Рогов сидит рядом на Лизином диванчике и, кажется, даже рад, что пришел знакомый человек.
— Я готова подумать, что ты знаешь в городе всех, — фыркает Лиза.
— Ну, дочка, Костю Коптюгова не знать нельзя! Слушай чаще радио. Значит, сдержали свое слово? На сколько сократили время плавки?
— В среднем на девятнадцать минут, Георгий Петрович. Но это, я думаю, не предел.
— Подумайте хорошенько, — уже серьезно сказал Рогов. — Я инженер и представляю себе вашу работу. Не делайте ничего сверх сил. Нам не надо, чтобы люди работали на пределе, на износ.
Вот оно!
Вот то, о чем еще вчера — нет, еще сегодня утром — Коптюгов даже не мог мечтать, чего не мог предполагать в своих самых смелых мечтах о будущем. Скованность мало-помалу проходила, уступая место тому ликованию, которое он несколько часов назад почти суеверно отгонял от себя.
Лиза опять фыркнула: между прочим, рабочий день у всех давным-давно кончился… Рогов положил свою руку на ее плечо, как бы останавливая дочку.
— Ну, что у вас в цехе? Как новый начальник?
— Все нормально, Георгий Петрович. План дали.
Он нарочно ничего не ответил на второй вопрос. Он не знал, что кроется за ним и что Рогову хотелось бы услышать об Ильине. Если б Коптюгов знал, как Рогов относится к Ильину, — другое дело, а иначе можно попасть впросак. Поэтому он, улыбнувшись, сказал Лизе:
— Мир все-таки тесен. Вон на том снимке вы с Сережкой Ильиным… А он у меня в бригаде, между прочим. Третьим подручным.
— Сын начальника цеха? — спросил Рогов.
— Да, — ответила Лиза. — Мировой парень. Не каждый решится уйти на завод после второго курса. Я же тебе рассказывала осенью.
Рогов, конечно, уже не помнил, что ему осенью рассказывала дочка. Пожалуй, его даже совсем не заинтересовало это. Он снова повернулся к Коптюгову.
— Вы сказали — нормально, план дали, как будто этим все в нашей жизни и исчерпывается. То, что вы дали план, это я по своим обязанностям знаю. Меня интересует обстановка, настроение людей — то, что не выражается в цифрах.
Коптюгов, разумеется, не знал и не мог знать, что Рогов если задавал какой-нибудь вопрос, то ждал на него прямого ответа, и сейчас заметил, что гость попытался от его вопроса увильнуть. Этот быстрый переход к другому разговору — о сыне начальника цеха — не обманул его.
Но и Коптюгов тоже сообразил, что вывернуться ему не удалось. Все его чувства были обострены, и это странное, неизвестно как и откуда появившееся ощущение, будто Рогов чем-то недоволен, насторожило и напугало его одновременно.
— Обстановка тоже нормальная, Георгий Петрович. Но я-то ведь что: мое дело рабочее — сталь давать.
«Промахнулся!» — подумал он, лихорадочно соображая, как бы скорее поправить ошибку, потому что лицо Рогова вдруг стало не то строгим, не то скучающим.
— Правда, пришлось тут на партсобрании крупно поговорить… Пьянка в цехе была, заместителю начальника цеха строгача дали… Сергей Николаевич — ну, Ильин, начальник цеха, пожалуй, начал перегибать малость, требует очистить цех, а мы все-таки за воспитательные меры… Живые люди все-таки. Не с ангелами же нам работать!
«Пронесло!» — как бы про себя выдохнул он. Рогов покосился на него.
— Ну вот, — снова добродушно сказал он. — А я уж было подумал, не рассердиться ли на вас. Веди, дочка, гостя чай пить, а мне еще малость поработать надо. Успехов вам, бог огня!
Снова рукопожатие…
Через полчаса Коптюгов уже уходил, до двери его провожала Лиза. Он сказал:
— Знаете, Лиза… Вы разрешите как-нибудь позвонить вам? — И, не дожидаясь ее ответа, начал торопливо объяснять, что у него никогда не было такого вечера, что он совсем один, а с ней так интересно! Лиза фыркнула:
— Звоните, только знайте, что Володька жутко ревнив.
— Тот летчик? — спросил он.
— Тот псих, который отважился жениться на мне, — ответила она.
Он спускался по лестнице совсем разбитый и все-таки счастливый. «Костю Коптюгова нельзя не знать…» Ничего! Все хорошо!
Ну, если не все, то почти все…
Он не чувствовал мороза — лишь спокойную усталость, какая бывает после удачно сделанной работы, и шел неторопливо, наслаждаясь этой усталостью, и тишиной безлюдной улицы, и морозной свежестью воздуха.
Все хорошо! Все как надо!
24
Прошли февраль, март, наступил апрель.
В первых числах Ильин не выдержал — взял отпуск и уехал на заводскую базу. Бог-то с ним, с Черным морем, которого он никогда не видел.
Весна была ранняя, и снег сошел быстро. Лес стоял прозрачный, и березы словно бы опирались на свои отражения в воде. Еще не слышно было пения птиц, только синички пищали под окнами да воробьи затевали весенние драки. Наливался земными соками краснотал, и пушились вербы, временами начинал идти дождь, но Ильин все-таки шел в лес, узнавая и не узнавая его; все здесь было ему знакомо и в то же время внове. Впервые за многие годы он видел вот такую весну, с утренними туманами, встающими из болотных низин, и с еще нежарким, но ласковым апрельским солнцем.
Он попросил директора базы, чтобы тот поселил его в той же комнатке под крышей, где жил несколько лет назад. Здесь все было так же, даже обои те же, даже настольная лампа с отбитым уголком на стеклянном абажуре.
Первые дни Ильин только и делал, что отсыпался и гулял, гулял и отсыпался, не замечая, как сама собой наступила незнакомая ему внутренняя заторможенность. Мысли — и те были медленными, а в лесу и вовсе наступала пора полного бездумья. В резиновых сапогах и куртке он снова вышагивал километров двенадцать, а то и больше, словно нарочно выматывая себя этой спасительной ходьбой. Потом это состояние бездумности начало проходить, и все вернулось: тяжелое настроение, тоскливые мысли о доме, о Надежде и себе, и тот мучительный вопрос: чем же все кончится? — на который он до сих пор так и не мог дать ответа.
И все-таки что-то уже переменилось в нем. Он это чувствовал, и знал, что́ именно переменилось. Все эти месяцы, едва он начинал думать о своих отношениях с Надеждой, рядом с ним словно бы оказывался другой человек — Ольга, и ему становилось легче и спокойней. Быть может, так происходило потому, что тогда, еще зимой, когда они вышли от Водолажской, Ольга взяла его под руку и сказала: «Я очень виновата перед тобой, Ильин». — «Ты?» — «Да. Когда ты позвонил, я не могла встретиться с тобой, хотя догадывалась, что тебе худо… Мне надо было выбирать между Ниной и тобой. Она оказалась более беззащитной, понимаешь? Но теперь у тебя все прошло?» Он покачал головой: что у него должно пройти? «Ты чудак, Ильин, — тихо сказала Ольга. — Я понимаю, ты не хочешь ничего рассказывать о себе. Давно, всю жизнь… Боишься показаться слабым? Но я-то вижу… Ты можешь ответить мне только на один-единственный вопрос?» — «Смотря какой вопрос», — сказал он. «Зачем ты мучаешь себя?»
Он сказал, что все не так просто. Что она не понимает многих вещей. Что есть элементарное чувство ответственности перед человеком, который отдал тебе двадцать лет. «А ты ничего не отдал?» Он вспомнил злые слова Надежды, те самые: «Ты ничего не дал, кроме денег…», — но вовсе незачем было повторять их Ольге, и он промолчал. Ольга права, конечно. Но как-то это не по-мужски — решить, что мы квиты…