— Мне нужна Савун, — сказал он.
— Я? — удивилась Лида.
— Это вы Савун? — спросил парень и, вытащив из кармана какую-то книжечку, раскрыл перед Лидой. — Я из милиции. Нам надо с вами поговорить. Вы сможете пройти сейчас со мной?
— Зачем? — спросила Лида, покосившись на соседку. — Говорите здесь. И вообще я не понимаю…
Парень улыбнулся, улыбка у него была славная. Нет, здесь не получится, надо все-таки пойти. Вы переодевайтесь, а я подожду в коридоре, покурю. Через несколько минут Лида уже шла с ним по улице. Парень объяснил — это совсем недалеко, и всего на полчаса от силы.
Он привел Лиду в комнату, где за столом сидел пожилой майор, и майор кивнул Лиде на стул перед собой, а парень сел в сторонке.
Сначала майор спросил Лиду — фамилия, имя-отчество, откуда и зачем приехала. Она отвечала, еще ничего ровным счетом не понимая. Потом майор обогнул стол и разложил перед ней штук пятнадцать фотографий, с которых глядели незнакомые мужчины, хмурые и веселые, молодые и пожилые.
— Пожалуйста, — сказал майор. — Только прошу вас — смотрите внимательно. Знаете ли вы кого-нибудь из них?
Лида нагнулась над снимками. Вот журналист, она узнала его сразу. Лицо физика она помнила плохо, тогда ею уже владел страх. Но все-таки она подняла один снимок и неуверенно сказала:
— Кажется, еще этот. Ученый-физик.
— Кто-кто? — насмешливо переспросил майор.
Потом Лида рассказала обо всем, что произошло вчера в холле гостиницы. Ей уже было ясно, что эти двое что-то натворили, иначе здесь не оказались бы их фотографии и ее не пригласили бы сюда.
— Вот и спасибо, — сказал майор. — Идите, готовьтесь к экзаменам, и — ни пуха ни пера. Можете даже мысленно послать меня к черту, как положено.
Он протянул ей руку, и Лида спросила:
— А как же вы меня так быстро нашли?
— Ну, — усмехнулся майор. — Дело техники.
— А эти двое… — начала было Лида и спохватилась: спрашивать об этом вроде бы неудобно. Но майор снова усмехнулся:
— Вы правильно сделали, что не пошли с ними, Лидия Петровна. Они такие же журналисты и физики, как я шах иранский. Только одна просьба к вам — не рассказывайте, пожалуйста, своим подружкам, о чем мы здесь говорили!
Она ничего не рассказала об этом и Алешке. Не рассказала и о том, что, когда шла из милиции в общежитие, ей очень хотелось снова позвонить ему, почувствовать, что она здесь, в Большом Городе, не одна, есть за кого спрятаться. Но все-таки не позвонила. Она думала; господи, в первый же день вот такое — двое незнакомых, приглашение в ресторан, ее крик там, в холле, потом вызов в милицию, — написать маме, она тут же умрет от страха или, во всяком случае, сразу же прикатит сюда! Конечно, она ни о чем не напишет домой.
Но сейчас она шла рядом с Алешкой успокоенная, ей не надо было никуда спешить и хорошо было идти просто так, отдыхая после целого дня, проведенного над книгами.
— Ну что ты все время молчишь?
— Я могу говорить только об одном, Лида, а ты не захочешь слушать.
— Я же просила тебя, Алеша…
— Да, я помню… Но я буду приходить сюда каждый вечер и…
— Не надо, Алеша, — попросила она. — Ни к чему. Я сама тебе позвоню, если… если мне надо будет тебя увидеть.
— Нет, — упрямо сказал он. — Я хочу видеть тебя каждый день. Неужели ты не можешь этого понять?
Он говорил мягко, но в последних словах Лиде почудился упрек. Что ж, ей все-таки была приятна эта настойчивость, но опять-таки в Лиде срабатывал некий охранный инстинкт, хотя Алешка был свой. Она понимала другое: его надо держать дальше.
— Не надо этого, Алеша. У меня… у меня совсем не твои взгляды на будущее. Смешной ты, честное слово! Не обижайся и иди. Я тебе позвоню.
Она повернулась и быстро пошла обратно. Она знала, что Алешка смотрит ей вслед, но оборачиваться нельзя. Незачем оборачиваться. Если обернешься, он подумает бог весть что и побежит ко мне. А я его совсем не люблю. Просто очень хороший парень, вот и все.
Даже эта короткая встреча с Лидой немного успокоила его. Ощущение, что она рядом и что ее можно увидеть в любой вечер, как бы материализовалось, и это уже само по себе несло успокоение. Но, подумав, он решил, что незачем ездить к Лиде каждый день, дергать ее — пусть сдает экзамены, я должен сдержать себя ради нее самой. Теперь все покажет время.
В эти дни ему работалось необыкновенно легко. Он был и здесь прав, рассчитывая на время. Ему уже не надо было оставаться после смены, чтобы «дотягивать» норму.
— А что я тебе говорил? — хлопал его по спине Нутрихин. — Руки сами работу вспомнили, это уж точно! Давай жми на четвертый разряд, а там и пятый не за горами. Как до пятого доберешься — женись. Это, брат ты мой, уже фирма — пятый разряд!
— Семейная жизнь противопоказана общественной работе, — отзывался Алексей.
Водолажская все-таки взяла его «в оборот», как распорядился тогда, в кабинете, Бешелев, В комитете комсомола она возглавляла сектор организации и проверки соревнования; Алексею предстояло заниматься только цеховыми делами. Разговор с Водолажской был коротким и на ходу — они вместе вышли из цеха, и Водолажская объяснила, что надо делать: завести тетрадку, слева — фамилии, посередине — взятые обязательства, справа — отметки о выполнении. Это раз. Во-вторых, квартальные отчеты. Хорошо бы не только цифры, но и коротенький анализ.
— Будет сделано, — сказал Алексей. — Тетрадка нужна в клеточку или линеечку?
— Мне казалось, ты серьезнее.
— Ну что ты! — засмеялся Алексей. — Я после работы как теленок на лугу.
— Это заметно. Но я тебя прошу…
— Да что ты волнуешься? Все усек. Фамилии слева, обязательства посередине, хорошо бы анализ. Не волнуйся, пожалуйста. Когда замужняя женщина волнуется по пустякам, у нее подгорают котлеты или ломается стиральная машина. Я тут домой поздно пришел, так мать ухитрилась борщ сжечь. Честное слово! Вся водичка выкипела, ну и… Три часа дверь открытой держали, проветривали.
— А ты не приходи поздно, — сказала Водолажская. — Мне на автобус.
Алексею тоже надо было на автобус, но он махнул рукой вдоль улицы и сказал, что пойдет пешком. Ему не хотелось ехать с Водолажской. Действительно, красивая женщина, мужики на нее оборачиваются, это он заметил. Но какая-то сухая, на шутку не идет, и словно на ней не шерстяная кофточка, а на все пуговицы застегнутый мундир. «Я думала, ты серьезный». Как будто любую работу нельзя делать весело. Нет уж, лучше идти одному пешком, чем ехать с ней в набитом битком автобусе. А заодно зайти в магазин канцелярских товаров и купить за полтинник клеенчатую тетрадь в клеточку.
Кто-то догнал его и взял под руку. Он повернулся — это был отец. Обычно он уходил с работы позже, и Алексей не ждал его.
— Тебя что, уволили? — удивился Алексей.
— Голова болит, решил кончить дела и пройтись. Гляжу, впереди башня шагает. Пригляделся — ты. Странно все-таки. Мать невысокая, я тоже, а ты в кого?
Он говорил переводя дыхание — должно быть, спешил, прежде чем нагнал Алексея. Но в этой его скороговорке Алексею чудилось что-то недосказанное. Он достаточно хорошо знал отца. Если он говорит, глядя в сторону, — значит, что-то не то.
— Ты никуда не спешишь?
— Никуда.
— Зайдем в парк, посидим, пивка выпьем?
— За твой счет или мой?
Его не покидало хорошее настроение. Конечно, у отца к нему какой-то серьезный разговор, это ясно. А ему не хотелось никаких серьезных разговоров. Летний день, теплынь, завтра выходной, он договорился с Глебом махнуть за город (втроем: третья — Надя), и серьезный разговор сегодня вроде бы совсем ни к чему.
— Вот что, — сказал отец, когда они зашли в павильон и взяли по кружке пива. — Я давно хотел поговорить с тобой, Алешка, но все как-то не удавалось…
Он мялся, будто подыскивая слова, и Алексей, стукнув своей кружкой о его, сказал:
— Давай сначала выпьем. А то ты сидишь, как на дипломатическом приеме.
— Что-то с тобой происходит, Алешка, — сказал отец, глядя в сторону. — Конечно, это твое личное дело — поделиться со мной или промолчать, но как-то нам с матерью неспокойно.
— Ты прав, — ответил Алексей. — Это мое личное дело.
— Жаль, — сказал отец. — Раньше у нас не было никаких секретов. Я даже немного гордился этим. Ну хорошо… Можешь ты ответить хотя бы на такой вопрос: то, что происходит с тобой, очень серьезно?
— Да.
— Понятно, — сказал Бочаров. Он все глядел в сторону, будто боясь встретиться взглядом с сыном, и Алексею передалась его тревога. — Я шел сегодня за тобой и Ниной и подумал…
— Мимо, батя! — усмехнулся Алексей. — Нина — мое высокое начальство и учит меня комсомольскому уму-разуму. К тому же — серьезная замужняя женщина. И прошу тебя — не надо меня ни о чем расспрашивать. Волноваться тоже не надо, все пойдет путем. Вы, наверно, еще не заметили, что я совсем вырос. Ну, а в таком возрасте всякие житейские бяки уже положены. И чем больше живешь, я полагаю, тем больше их будет. А?
— Да, в общем-то, так…
— А вы хотите закрыть меня собой? Чтоб никакой посторонний ветерок не дунул?
— И это так. Ты нам не чужой все-таки. — Он залпом выпил свое пиво. Видимо, ему не хотелось кончать этот разговор. Он еще надеялся, что Алексей хоть что-то скажет ему. — Возьмем еще по кружке?
— Возьмем, — сказал Алексей. — Хорошо холодненького.
Он принес еще две кружки.
— Знаешь, — сказал отец, — я бы сам не начинал этот разговор, но мать извелась. Надо же — борщ поджарила! Ну ладно, ну хорошо… У меня к тебе только одна просьба, Алешка: побереги мать.
Ко второй кружке он даже не прикоснулся. Встал и ушел, сутулясь, и, глядя на его спину, Алексей подумал, что отец уже не молод и, может быть, зря он ничего не рассказал родителям о Лиде — им было бы легче. Глебу рассказал, а им нет. Но как, каким чутьем они могли догадаться, что со мной что-то происходит?
Через несколько дней Алексею и Нутрихину дали точить «стаканы». Работа была легкая и, конечно, для Нутрихина невыгодная. На этих «стаканах» много не заработаешь, расценка на них была низкой. Нутрихин психанул, пошел к Бочарову и вернулся туча тучей.