», и он купил сразу два — себе и Рогову. Вещь эта была скорее красивая, чем нужная. Кира, повертев «Абу» в руках, сказала, что на такую снасть надо ловить не щук, а русалок.
— А вообще-то, стареем помаленьку, Кира, — сказал Рогов. — Впрочем, я говорю это только о нас, мужчинах. К тебе, разумеется, это никак не относится. Ты не меняешься.
— Спасибо, — грустно отозвалась Кира, — но ты просто-напросто галантен. Знаешь, кто такой настоящий джентльмен? Это человек, который всегда помнит день рождения женщины, но никогда не знает, сколько ей лет. Ты ведь тоже не знаешь, верно?
— Даже не представляю, — засмеялся Рогов. — Что-то около тридцати трех? Все это ерунда, Кира. Я часто начинаю оглядываться назад, и, как ни странно, меня это успокаивает. Хорошо, что в прошлом все было правильно, хотя и нелегко. А главное — не зря. Ты молчишь, значит несогласна со мной?
— Нет, почему же, согласна. Только все это относится лишь к тебе. Нельзя же сравнивать твою жизнь и мою. Что у меня было? Школа, институт, работа и Володька — вот и все. За сорок-то восемь лет…
— Ну, ну, ну! — сказал Рогов. — Что за декадентские настроения!
Да, жаль, что Свиридов уехал, так и не повидавшись с ним. Впрочем, с чем он уехал, расскажет Силин. Он достал из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, записную книжку и записал два слова: «Позвонить Силину». Выше была запись: «Званцев». Он собирался поговорить сегодня с секретарем Октябрьского райкома, да вот эти похороны…
Жена позвала его ужинать. Дочь еще не вернулась из института, а может быть, сидит в кино с каким-нибудь воздыхателем. Некрасивая девчонка, а крутит парнями как хочет. Каждый вечер не менее трех-четырех звонков по телефону, и все разные голоса: «Будьте добры Лизу». Скоро выходить в деды — забавно!..
— Я говорил с Кирой Силиной, — сказал Рогов, садясь на кухне за стол. — Тебе привет. Славная она женщина.
— Славная? — переспросила жена. — Вернее было бы сказать — несчастная.
— Кира? — удивленно сказал Рогов. — А, ну да, конечно… Ты не любишь Владимира и поэтому считаешь, что она несчастлива. А она, по-моему, до сих пор влюблена в него, как девчонка.
Он знал, что жена невзлюбила Силина сразу, едва он познакомил их, и это удивляло его. Дарья Петровна была вовсе не из тех людей, которые придумывают в других какие-то дурные качества. Это было давно, года двадцать два или двадцать три назад, когда Силин уже работал комсоргом ЦК на заводе и женился на Кире, а он, Рогов, был одним из секретарей горкома комсомола и ухаживал за Дашей. Впрочем, что значит «ухаживал»? На ухаживание у него попросту не было времени. Даша работала тогда на швейной фабрике закройщицей и была секретарем фабричного бюро ВЛКСМ. Они встречались по делам, раза два или три были вместе в театре на культпоходе. Только он, Рогов, норовил быстрее сесть рядом с ней, опережая других. А через несколько месяцев — о, как любила вспоминать это Дарья Петровна! — после заседания бюро горкома он сказал: «Все свободны, Гулину прошу остаться». Она осталась, ожидая неприятного разговора, потому что до сих пор при фабрике не были открыты ясли и молодые работницы жаловались всюду. «Вот что, Даша, — строго сказал ей тогда Рогов. — Хватит тебе быть притчей во языцех». — «Не понимаю». — «Великолепно понимаешь! Я же сам видел, как вокруг тебя всякие пижоны мухами вьются. И другие тоже видят. Плохой пример подаешь». Она еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Она-то здесь при чем? «Что же мне делать?» — спросила она, и Рогов по-прежнему строго поглядел на нее: «Как это что? Выйти за меня замуж, вот и все». Так и вышла в порядке комсомольской дисциплины, говорила Дарья Петровна. Это была, конечно, шутка: она-то уже тогда любила Рогова, и он тоже любил ее, просто оба почему-то скрывали друг от друга свои чувства.
Вот тогда Рогов и познакомил Дашу с Силиным. И тогда же она сказала Рогову, что этот его друг ей вовсе не по душе. Даже больше — совершенно не нравится! Она не могла толком объяснить почему. Может быть, какое-то чутье? Рогов рассердился на жену. Чутье — самое ненадежное средство в работе с людьми. «Нравится — не нравится» — хорошо лишь в кулинарии. Володька вкалывает на заводе с утра до ночи, подумать только — за два с лишним месяца своими силами отстроили разрушенный термо-прессовый цех, еще через два месяца пустят его. «А ты заметил, как он говорит об этом? — сказала Даша. — «Я сделал, я заставил, я решил… Я, я, я…»
Переубедить ее было невозможно.
Сейчас, ужиная, Рогов вспомнил эту давнюю размолвку с женой и подумал, что никогда и ни к кому Даша не была так категорична в своей неприязни. Кандидат педагогических наук, заведующая кафедрой — сколько самых разных людей прошло за многие годы перед ней, с какими только ни приходилось работать, но ни о ком ни разу он не слышал от нее таких уничижительных слов, как о Силине. Впрочем, она старалась редко говорить о нем, зная, как относится к нему Рогов. Все-таки друг детства.
— Плохо, что у них нет детей, — сказал Рогов. — Что-то Кира хандрит, по-моему.
— Ты совершенный младенец! — ответила жена. — Если я сказала, что Кира несчастна, значит у меня есть для этого какие-то основания.
— Какие же?
— Ребенка не хотел Силин. У них должен был быть ребенок, но он не захотел и сказал, что малыш будет мешать, а ему надо работать и учиться… Кира послушалась. Аборты тогда были запрещены. Короче говоря, потом у нее уже не могло быть детей.
— Откуда ты все это знаешь? — спросил он. То, что рассказала Даша, было для него неожиданностью, и неожиданностью неприятной. Он, Рогов, тоже работал и учился, но как они ждали тогда ребенка! И какое это было счастье — маленькая Лизка! «Лиза, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это…»
Жена отвернулась.
— Иногда нам, бабам, хочется поплакаться кому-нибудь тайком от мужей. Вот «счастливая» Кира и поплакалась как-то.
Рогов молча допил чай и так же молча ушел в свой кабинет. На душе было гадко. Зря Дарья рассказала мне эту историю. Что-то тяжело переворачивалось в Рогове — не то какая-то тревога, не то раздражение, и надо было заставить себя успокоиться. На глаза попалась записная книжка, и он потянулся к ней. Самое лучшее сейчас — заняться делом. Он набрал домашний номер Званцева и уже совсем спокойно сказал:
— Не спите еще, Александр Иванович? Это Рогов. Я хотел просить вас вот о чем… У нас сложилось мнение, что Губенко на ЗГТ — работник слабый, пусть возвращается на инженерную работу. Партконференция на заводе будет в конце октября, так что есть время подумать.
— Мы уже подумали, Георгий Петрович. Мы тоже считаем, что ошиблись с Губенко. Директор завода подмял его под себя, и, кажется, такое положение вполне устраивает обоих.
— У вас есть конкретное предложение?
— Есть, Георгий Петрович, и мнение секретарей на этот счет единодушное.
— Кто же?
— Начальник двадцать шестого цеха Нечаев, — ответил секретарь райкома.
11. ДУРОЧКА
Если бы Алексею предложили выбор — день не есть или день не видеть Лиду, он отказался бы от еды. Для него наступила пора, когда он не мог не видеть ее. Это чувство необходимости видеть было и сладким и мучительным одновременно. Когда после работы он ехал к институтскому общежитию, ему было страшно: вдруг Лида еще не вернулась, вдруг пошла с девчонками в кино, в библиотеку, вдруг заболела, вдруг… И вздыхал облегченно, когда она появлялась на лестнице общежития — ровно в половине шестого, как и было условлено накануне.
Это была его маленькая победа. Сначала Лида протестовала — зачем ты будешь приезжать каждый день? Потом заупрямилась и сказала, что не будет выходить, и действительно три дня кряду не выходила. Потом вышла — и будто смирилась с этой необходимостью.
В свой черед она настояла на другом: все разговоры — десять, ну пятнадцать минут. Времени в обрез, надо заниматься, читать приходится горы книг. Никаких кино. Только в выходной она согласна куда-нибудь пойти. Выходные дни стали для Алексея праздниками. Они ходили по улицам, прятались от осенних дождей в кино или музее, сидели в стеклянном павильоне городского парка… Театры еще не работали, но Алексей уже достал программы на месяц.
Он не замечал, что временами Лида идет с ним как будто по некой обязанности. Когда он предложил ей заглянуть к нему, познакомиться с родителями, Лида запротестовала. Нет, она не хочет заходить к нему. Зачем? Это вовсе не обязательно.
— Но ведь рано или поздно это все равно придется сделать.
— Почему?
— Ну хотя бы потому, что ты будешь жить там, у нас.
Лида вспыхнула. Опять он за свое! Как он уверен в том, что именно так и будет! Она говорила резко: если хочешь, чтобы мы встречались, прекрати подобные разговоры. Алексей испугался, что они поссорятся, и согласился: хорошо, никаких подобных разговоров больше не будет. Но ведь все равно…
— Что «все равно»? — спросила Лида.
— Все равно ты будешь со мной, а я с тобой, — спокойно ответил он, и такая убежденность была в этом спокойствии, что Лида поняла: с ним бесполезно спорить, бесполезно что-то доказывать, даже ссориться. Это не человек, а скала.
Ей даже понравилось такое упорство: оно льстило, оно было приятным. Девчонки — соседки по общежитию, которые давно все приметили, — единогласно согласились с тем, что Алешка — настоящий парень, а не какой-нибудь там «поматросил и бросил», которых в нынешнее время пруд пруди. У каждой девчонки уже была своя печальная история, а то и не одна, и, грешным делом, каждая чуть завидовала Лиде.
Споры возникали, как правило, перед сном.
— Господи, — говорила маленькая рыженькая Галя Ильина, третьекурсница с математического, — ты, Лидка, совсем дурочка какая-то. Да на твоего Алешку только поглядеть — сразу видно, что и влюблен по самую маковку, и парень порядочный. Он для тебя в лепешку разбиваться будет.
— Что же, прикажете выходить замуж?
— А почему бы и нет? Институт кончишь через пять лет, пошлют тебя учительствовать бог знает куда, и ни дома, ни счастья — ничего.