Машина остановилась, но Бесфамильный устроился поудобней. Он даже руку закинул за спинку сиденья, всем своим видом показывая, что вылезать из такси не собирается, а хочет поговорить еще, посетовать на свою жизнь или, наоборот, повосторгаться шофером, который им попался сегодня. Алексей заметил, что Еликоев вынул из гнезда ключ зажигания: на кольце ключа, на цепочке, болтался свисток. Ему стало совсем весело. Вот довели парня! Сейчас он дунет в свою свистульку, подбежит милиционер, и он сдаст их милиционеру как подозрительных.
— Не волнуйся, шеф, — усмехнулся Васька. — Ты только что из парка — стало быть, выручки у тебя еще нет. А я скажу, где встречал твою фамилию. В газете все-таки. Там неделю назад одна статья была… Про Осинина, про меня, про него, — он кивнул на Алексея, — ну и про тебя тоже. Скажешь, не читал?
Сейчас он говорил уже совсем иначе: грустно, с грустной усмешкой в уголках рта, как бы сожалея, что вот — довелось встретиться в одной статье. Еликоев ничего не ответил ему. У него было напряженное лицо, как у человека, ожидающего удар и готового ответить на удар. Но никто его не ударял.
— Я вот о чем хотел спросить тебя, Павел Халидович… Ты, когда эту статью прочитал, хорошо спал ночью? Не крутился?
— Слушай, — сказал Еликоев, — плати и валяй отсюда.
— Нет, — качнул головой Бесфамильный. — Я тебя нарочно разыскал и теперь так просто не уйду. Так как все-таки — хорошо ты спал в ту ночь?
— Да тебе-то какое дело? — крикнул Еликоев. — Ты что, хочешь со мной работу провести? Бодал я таких. — Он уже все понял и сунул ключ обратно в гнездо. — На завод агитировать будешь? Не надо, не на маленького напал. Мне и здесь не дует. Кто-то должен и людей возить.
— А как ты думаешь, — сказал Бесфамильный, — почему я должен деталюхи точить? Или вот он… Потому что больше ничего не умеем? А может, нам лучше было бы на зубного врача выучиться и зубы вставлять — говорят, большие деньги зашибить можно. Но кто-то ведь и деталюхи точить должен, а?
— Вот и точи, — отвернулся Еликоев.
— Ладно, — примирительно сказал Бесфамильный, доставая кошелек. — Держи законный рубль, а на досуге погляди в самого себя. Я еще приду к тебе, поговорим, что ты там увидел.
Он открыл дверцу машины.
— Что, плохи дела на заводе? — понимающе и насмешливо спросил Еликоев.
— Толковых работяг не хватает, — кивнул Бесфамильный. Он не спешил выйти из машины. Он словно бы еще надеялся на что-то. — А мне Федор Федорович говорил, что ты толковый был работяга. Конечно, кто-то и людей должен возить, это понятно, но…
Он не договорил. Еликоев включил зажигание.
— Куда подбросить? — спросил он. — Или дальше не поедете?
— Поедем покупать сиамских кошек, — рассмеялся Алексей. Ему было легко и радостно сейчас. Отчего, почему? Он не задумывался. Просто легко, и все тут. Так с ним бывало всегда, если он соприкасался с чем-нибудь очень светлым, хорошим и по-человечески добрым…
14. ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ ПРОТИВ
В фойе заводского Дома культуры стоял ровный гул голосов. Зал был еще закрыт, и люди прохаживались по фойе, толпились возле книжного киоска, курили, приветствовали знакомых, решали на ходу какие-то дела. Мелькнула и скрылась в служебных помещениях стайка пионеров — сегодня они будут приветствовать делегатов партконференции.
Силин, здороваясь на ходу, успел заметить, что люди пришли сюда как на праздник — все нарядные, даже чуть торжественные — впрочем, так бывало всегда.
Не раздеваясь, он прошел в кабинет директора. Здесь уже был Губенко и, сидя у окна, перелистывал страницы отчетного доклада.
— Ну как? — спросил Силин. — Подложили подушки на бока?
Губенко, чуть заметно усмехнувшись, отложил доклад и не ответил. Даже не поздоровался. Просто сидел и молчал, сложив руки на коленях. Волнуется, что ли? Наверно, волнуется. Впрочем, чего ему волноваться? Уйдет в отпуск, потом вернется на должность главного механика — все решено и, стало быть, волноваться нечего. Силин подошел к нему и сел рядом.
— Честно говоря, я жалею, что вы уходите, Афанасий Петрович, — сказал он. — По-моему, худо-бедно, но все-таки мы сработались. Может быть, это дело привычки. Никогда не знаешь, чего ждать от нового человека.
— Мы не сработались, — тихо, очень тихо отозвался Губенко. — К сожалению, я это понял слишком поздно.
Силин резко повернулся к нему. Вот как? Губенко кивнул несколько раз подряд. Да, да, именно так, как ни печально говорить об этом сегодня.
— Не понимаю, — сказал Силин.
— А чего здесь понимать, Владимир Владимирович? Вы, наверно, еще не знаете… Меня вызывал к себе Рогов и сказал одну фразу, которая словно перевернула меня: «Вы удобный секретарь». Понимаете? Удобный! Очевидно, удобный для вас. Что ж, в общем-то, это так и было. У вас огромный авторитет, огромная власть — иногда это давит на людей. Давило и на меня. И даже если бы в партийных органах не пришли к выводу, что я работал слабо, я все равно не согласился бы снова остаться на этой должности… Поймите меня правильно, Владимир Владимирович: нет ничего хуже, когда человек перестает уважать самого себя. А я вот — перестал…
Это было и неожиданно для Силина, и неприятно. Все-таки он попытался пошутить: ну и ну! Конференция еще не началась, а неприятный разговор уже состоялся. И хотя Губенко сказал все это мягко (было заметно, что он подбирает слова, чтобы ненароком не выпалить что-то особенно обидное для Силина), в самой этой мягкости уже крылись и горечь, и недовольство. Но Силин был спокоен. Губенко не из тех людей, которые уходят хлопнув дверью. Доклад он уже знал — его обсуждали на бюро парткома. Кое-какие замечания в адрес руководства завода там были, без этого не обойтись. Но сам тон доклада был ровный, спокойный — и хорошо: такой доклад не разожжет страсти.
— Вы куда-нибудь едете? — спросил Силин, вставая. Губенко, казалось, не расслышал и снова не ответил. — Я советую вам хорошенько отдохнуть и заодно освободиться от комплексов. Нам и дальше придется работать вместе, хотите вы этого или нет. Если, конечно, вы не думаете подыскать себе более покладистого директора.
Он поймал себя на том, что начинает раздражаться. Сейчас это было совсем некстати. Еще минута, и он сказал бы Губенко что-нибудь более резкое, но приехали Рогов и Званцев.
Появление Рогова было неожиданным. Силин знал, что секретарь обкома в Москве, на Пленуме ЦК, и, хотя Пленум закончился вчера, Силин думал, что Рогов задержится по делам области, как это бывало всегда. Значит, или у него не оказалось в Москве никаких дел (что трудно даже предположить), или он вернулся специально для того, чтобы принять участие в работе заводской партконференции. Уже одно это настораживало само по себе, и Силин ощутил давно знакомое неприятное чувство скованности и предчувствие очередных неприятностей. И тут же, как он делал обычно в таких случаях, торопливо начал думать, какие же неприятности могут грозить ему и откуда. Он снова подумал о докладе. Нет, тут все спокойно. Выступления делегатов? Конечно, кто-нибудь да непременно скажет в его адрес какие-то, быть может, даже резкие слова. Но приезд Рогова!..
Впрочем, Рогов казался даже веселым. Силин не раз видел его таким после возвращения из Москвы.
— В ЦК меня подробно расспрашивали о вашей работе, — говорил Рогов, пока они шли в зал. — Кое-что я расскажу сегодня делегатам. Вот уж воистину, Москва — как гора: поднимешься, и, как писал Гоголь, становится видно во все концы света.
Губенко отделился от них: ему предстояло открывать конференцию.
Втроем они сели в первом ряду. Сзади шумно рассаживались делегаты. Силин не оборачивался. Нет, кажется, и с этой стороны — со стороны Рогова — никаких неприятностей ждать не приходится. Тогда откуда же это непроходящее чувство настороженности? Совсем как тогда, много лет назад, на фронте, в напряженном ожидании опасности. И то, что он не мог сейчас ответить на этот вопрос, угнетало его еще больше, и тревога росла.
Избрали президиум. Они пошли в президиум и сели рядом. Рогов сразу вытащил из кармана и положил перед собой маленький блокнот, отодвинув в сторону нарядный, в красной обложке, приготовленный для делегатов конференции.
Все было привычным. Силин видел десятки знакомых и незнакомых лиц, обращенных сюда, к президиуму. В середине зала, возле самого прохода, сидел Николай Бочаров, рядом с ним Коган. Он перевел взгляд на своих соседей. Неподалеку от него сидел Бешелев. Будет выступать от имени заводского комсомола. Торжественный, подумал Силин. А сел так, чтобы я его сразу увидел. Бешелев перехватил его взгляд и улыбнулся, Силин еле заметно кивнул в ответ. И снова почувствовал близость каких-то неприятностей. В это время Рогов, повернувшись, пожал кому-то руку за его спиной, и Силин, тоже повернувшись, увидел Нечаева.
Нет, это не было для него ни неожиданностью, ни началом тех мучительно ожидаемых неприятностей. Он уже все знал. Знал, что на первом же заседании нового парткома районный комитет будет рекомендовать Нечаева секретарем. Знал, что Рогов приглашал к себе Нечаева и долго разговаривал с ним, потом беседа продолжилась на секретариате обкома. И когда Рогов позвонил ему и сказал, что есть мнение, он не стал ни возражать, ни тем более спорить. Он сразу понял, что любой спор с его стороны будет принят как проявление личной антипатии — это раз, а во-вторых, он слишком хорошо знал Рогова и знал, что, если уж тот что-то решил, спорить бесполезно. Он только злился на секретаря райкома за то, что тот как бы остался в стороне, не позвонил сам, не встретился, не предупредил… Впрочем, он понимал Званцева: такие вопросы должны решаться на самом высоком уровне. Но все-таки должен был позвонить сам.
Да, с Нечаевым ему будет непросто. Это Силин уже предчувствовал. Что ж, я не намерен изменять самому себе и своим правилам. Если дело дойдет до открытых конфликтов, пойду и на это. Пока что я один отвечаю за весь завод.
Губенко уже выступал с отчетным докладом, а Силин не слушал его. Он вспоминал, как год назад встретился в Москве с директором одного завода — они вместе приехали тогда на коллегию министерства и вечером ужинали в гостиничном ресторане. Директор был стар — под семьдесят, но на пенсию даже не собирался. Крепкий мужик, хитрый, тертый, битый, знающий все до тонкостей. В тот вечер он много пил, и не заметно было, чтобы сильно захм