вашей программы наших с вами отношений вы это поняли.
Силин несколько раз качнул головой, и непонятно было, соглашается он или сожалеет, что с самого начала, с первого же разговора все пошло не так, как думалось ему.
— Ну что ж, — сказал он, протягивая руку, — поживем — увидим.
А потом Нечаев застрял в цехе, предварительно позвонив в райком Званцеву. До начала испытаний слишком мало времени. Если он понадобится, найти его можно только здесь. Званцев ответил:
— Хорошо, делай так, как считаешь нужным. Я не буду тебя тревожить. Как у тебя с Силиным?
Значит, вопрос их отношений волнует и Званцева? Он сказал, что пока никаких отношений нет, хотя они видятся ежедневно.
— Почему ты спросил об этом?
— Потому что Силин сразу же должен навалиться на тебя. В этом он весь. Если б он был хоккеистом, то его можно было бы сравнить с Петровым или Филом Эспозито.
Нечаев рассмеялся. Ничего себе сравнение! Но я ведь тоже не вратарь и не стану лишь отбиваться. Он ничего не рассказал об их первом — и пока единственном — разговоре. Зачем? Уж если продолжить это хоккейное сравнение, Силин долго вел разведку, а потом слегка кинул шайбу: пройдет — не пройдет? Не прошла… Званцев ошибся — никакого давления не было. Может быть, это было не в характере Силина, но зато вполне объяснимо. Он изменил самому себе. Он не хочет никаких ссор. Он не пойдет на резкий разговор со мной.
Все это Нечаев снова и снова перебирал в памяти, как бы прокручивая одну и ту же ленту. Он не обманывался относительно того, будто все постоянно будет обстоять именно так. Возможно, где-то когда-то наступит срыв — не его, а Силина. Но потом — и в этом он был уверен — все опять войдет в свое русло. С этим он обычно и засыпал, уже не слыша скулящей в коридоре Юшки и не чувствуя занемевших ног.
Его будили дети и собачонка.
Дети — Сашка и Машка — вставали рядом и начинали петь ту самую «инженерную» песню, которой он пять лет назад укачивал своих двойняшек:
Ах ты, господи прости,
что бы мне изобрести?
Изобрел два винтика,
мне сказали: «Киньте-ка!»
Изобрел веретено,
слышу: «Изобретено…»
Он просыпался, сгребал ребят в охапку и тащил на себя — визг, возня, Юшка норовит вспрыгнуть на диван и пронзительно тявкает оттого, что ей с ее короткими ножонками никак, — пробуждение всегда было счастливым.
— А ты когда выходной?
— Через сто дней.
— А сто — это много?
— Много.
— Значит, ты нас в зоопарк поведешь, когда мы уже вырастем? — это прямолинейный Сашка.
Машка более тонкая натура:
— А я вот своих детей буду водить сразу, как нарожаются.
Он ехал на работу и невольно, а быть может, еще продолжая домашнюю радость, напевал про себя: «Ах ты, господи прости, что бы мне изобрести?..» Но, черт возьми, какой же «арбуз» все-таки может выкатить турбина?
Во второй раз Василий Бесфамильный поехал в таксомоторный парк без Алексея. Так было надо. Лучше поговорить с Еликоевым с глазу на глаз.
Накануне он узнал, когда у Еликоева кончается смена, и все-таки не рассчитал. То ли у того была какая-то дальняя ездка, то ли поломка в пути — ждать пришлось больше часа. Увидев Бесфамильного, Еликоев усмехнулся через стекло и помахал рукой — жест, означавший: «А, опять ты? Ну, подожди меня еще малость». И Бесфамильный ждал еще минут сорок, ждал терпеливо, как кошка мышку; не сукин же он сын, этот Еликоев, не удерет же через какой-нибудь другой ход?
Еликоев не удрал.
Они пожали друг другу руки, и со стороны могло показаться — вот один старый друг ждал другого, а теперь у них свободное время, и они пойдут посидеть где-нибудь, выпьют по кружке пива, потому что давно не виделись и надо поговорить по душам.
Что ж, все правильно. Бесфамильный так и предложил — пойти выпить пивка, только не в бар, где надо выстоять верстовую очередь, а к нему домой. У него в холодильнике полдюжины чешского.
— Сблатовал? — спросил Еликоев. — Чешское днем с огнем не достанешь.
— Будущая теща в гастрономе работает.
— Понятно. Значит, тебе повезло. Пойдем пить чешское.
— Я здесь недалеко живу, — успокаивающе сказал Бесфамильный.
— Занятный ты мужик, — сказал Еликоев. — Неужели все еще надеешься на что-то?
— Так ведь и ты тоже занятный, — сказал Васька. — А я занятных люблю. Вот у нас в бригаде один малый есть — за три дня два слова говорит. Я вас познакомлю. Интересно, что ты про него скажешь…
— Скажу, что немой, — фыркнул Еликоев. — Зато, я вижу, другие у вас поболтать мастера!
— Ты о том парне, об Алешке?
— И о тебе.
— Понимать надо, голуба! — серьезно сказал Бесфамильный. — Алешка два года в погранвойсках отслужил. Полсуток на границе — не очень-то поговоришь. Ну вот и наверстывает за целый год молчания. А я, видимо, от природы, что ли, разговорчивый. Так ведь и тебе за баранкой не очень-то много приходится разговаривать?
— Да уж, — ухмыльнулся Еликоев. — Сидишь и слушаешь. Почему-то пассажиры совсем не замечают шофера. Недавно даже вашего директора с какой-то бабенкой из Солнечной Горки вез. Сидят сзади и шепчутся, будто я не слышу. Уговорил он ее, кажется…
— Тормозни, — сказал Бесфамильный. — Дальше, брат, начинается сплетня. Мы пришли. Двигай на пятый этаж.
— Занятный ты мужик, — повторил Еликоев, покосившись на него. Очевидно, его удивило, как резко Бесфамильный оборвал его рассказ о директоре. Другой бы на его месте уши развесил и рот варежкой раскрыл, — как же, сам директор! — а этот так и рубанул — «сплетня».
Бесфамильный жил в огромной коммунальной квартире, и, прежде чем попасть в его комнату, надо было пройти длинный, как тоннель, заставленный шкафами коридор. Из-за дверей доносились голоса, детский плач, музыка. Какая-то старуха выкатилась из кухни, держа перед собой сковородку с яичницей, и они вовремя успели отскочить, иначе сковородка наверняка уперлась бы кому-нибудь из них в живот. «И не проси! — громко сказал где-то раздраженный женский голос. — И у соседей чтоб не смел…»
— На маленькую сосед клянчит, — сказал Бесфамильный. — Входи.
Он толкнул дверь, и та открылась. Никакого замка не было, это Еликоев отметил, пожалуй, подсознательно. С порога он быстро оглядел комнату: чисто, пусто и неуютно. Холодильник действительно был. И один-единственный портрет на стене — большая фотография в рамке: белозубый парень в берете с эмблемой десантных войск и в тельняшке, виднеющейся из-под расстегнутого ворота гимнастерки.
— Родственник? — спросил Еликоев.
— Побольше, — сказал Бесфамильный, вытаскивая из холодильника первые две бутылки. — Ты же читал ту статью…
— А, — вспомнил Еликоев. — Значит, это он тебя за стропы ухватил? — Он все смотрел на этого парня, словно удивляясь, как он ухитрился это сделать, и молодчина, что ухитрился, иначе он, Еликоев, не сидел бы сейчас здесь, в этой чужой незнакомой комнате, и не пил бы холодный, горьковатый чешский «Пльзень». — Действительно, побольше родственника… Ну, а девчонку-то свою чего на стену не повесил?
— Зачем? — спросил Бесфамильный. — Она этажом выше живет.
— И здесь повезло! — качнул головой Еликоев. — Друг от верной смерти спас, будущая теща пивом снабжает, девчонку никуда провожать не надо… Ты вообще везучий, наверно?
— Наверно. А ты?
Еликоев не ответил, и Василий не стал ни о чем допытываться. Молчит сейчас — скажет потом. Это-то он знал твердо. Какая-нибудь неудача у него, конечно, была.
— А ты почему того кореша не пригласил? Как его? Алешка? Или разошлась знаменитая бригада по нулям?
— Да всяко у нас, — уклончиво ответил Бесфамильный. — Хотя постой! Вот как бы ты поступил в таком случае? Ты ведь нашего Федора Федоровича хорошо знаешь?
— Еще бы! — ухмыльнулся Еликоев. — И его самого, и его чаевые… Растрезвонили про эти чаевые на всю область.
— Постой, — снова сказал Бесфамильный.
…История, о которой он сейчас рассказывал Еликоеву, произошла в последние дни и мучила Бесфамильного как глубоко забравшаяся в него боль.
Все началось с того, что бюро нормирования ужесточило нормы, и Осинин первый решил, что тут работники бюро дали маху: пришлось пойти по инстанциям, спорить, убеждать, доказывать. О том, куда он ходил и зачем, никто в бригаде не знал. Все это Осинин делал сам, чтобы не усугублять у своих ребят плохое настроение. И получилось так, что почти четыре дня бригада работала без него.
Первым взорвался Нутрихин. Что же это получается? Мы тут вкалываем, гоним норму, а уважаемый Федор Федорович прохлаждается бог знает где? Может, у него в другом цехе прихехешница завелась на старости лет? А ежели по общественным делам — и того хуже: он себе авторитет зарабатывает, а мы ему — денежки. Куда как удобно!
И то ли действительно эти слова как бы легли на плохое настроение, то ли потому, что бригада еще не сработалась как следует, — но когда наконец-то появился Осинин, Алешка, Нутрихин и Лунев старались не глядеть в его сторону. Внешне все выглядело вроде бы по-прежнему, но Осинин, конечно, не мог не заметить, что в бригаде что-то произошло.
На третий день он собрал бригаду. Пятеро сели за «козлодром» возле стенки — за стол, на которое в обеденный перерыв резались в «козла». Он хотел знать, что произошло. Ответил ему тот же Нутрихин, и говорил, не очень-то подбирая слова.
«Так, — сказал Осинин. — Чего не ждал, того не ждал… Ну что ж, давайте тогда будем работать, как раньше, — каждый за себя».
После этого он встал и ушел.
«Еще обижается!» — возмущенно сказал Нутрихин.
Быть может, с опозданием, но Василий начал спорить. Зря обидели человека. И нехорошо, что подняли такой звон: бригада с единым нарядом, злобинский метод в станочном варианте!.. А как дошло до первой трудности — в кустики, да?
Лунев и Бочаров молчали, горячился и отвечал один Нутрихин. Лично он ничего не имеет против работы по-старому. И вообще он вырос из этих штанишек: ах, новаторство, ах, рабочее творчество! Да, как говорится, весь технический прогресс умещается на кончике резца. Умный человек сказал! «Глупый человек сказал, — сердито ответил Бе