В типографии были отпечатаны пригласительные билеты, их распределяли по цехам. Получив билет, Алексей подумал, что, скорее всего, он не пойдет. Скверное настроение так и не проходило. Последний разговор с Лидой, вспоминаясь, каждый раз отзывался в нем болью. Он испытывал чувство какой-то несправедливости, допущенной к нему, оно было недоуменным; он не понимал, вернее, не желал понять, почему так произошло. Не мог он и примириться с мыслью, что все, в общем-то, кончено и лучше всего заставить себя не думать о Лиде. Где-то он читал, что человек в силах убить в себе любовь. Но он не хотел ее убивать. Просто он знал, что не сумеет сделать этого.
Потом он решил: пойду. Смешно делать из себя монаха-затворника. Не хватало только надеть вериги и посыпать голову пеплом из пепельницы. У Лиды все пройдет, это чепуха у нее — так, от новизны впечатлений. Рано или поздно она должна понять, где настоящее, а где просто увлечение, короткая вспышка, ерунда. Ну, закружилась у девчонки слабая голова, вот и все. Он долго разглаживал брюки, примерял разные галстуки, свои и отцовские, не выбрал, сбегал в универмаг и купил новый, а заодно и одеколон «Шипр».
Еще накануне он договорился с Глебом, что они трое — Глеб, Надя и он — займут отдельный столик. Глеб удивленно спросил:
— Ты придешь один?
— С кем же? — усмехнулся Алексей. Он ничего не рассказывал Глебу о последней встрече с Лидой, и тот еще ничего не знал.
— Она что же — не хочет пойти?
— Не надо, Глеб, — поморщился Алексей. — Вообще не надо больше говорить на эту тему.
— Понятно, — сказал Глеб.
Они разговаривали на ходу, во время перерыва, но перерыв уже кончался. В цехе зажегся полный свет, и Алексей был рад, что ему пора работать — это избавляло его от необходимости что-то объяснять Глебу.
А на следующий день тот же вопрос Алексею задала мать:
— Ты идешь один?
Наваждение какое-то! Он не сдержался на этот раз и ответил с ненужной резкостью:
— Да, один, и ты прекрасно знаешь, что я иду один.
Мать, которая только что оглядывала его с неприкрытым любованием, не обиделась, не отчитала его тут же за эту грубость. Скорее всего, она не сразу сообразила, почему сын так неожиданно сорвался, и только потом поняла, что ее вопрос — такой обычный в подобном случае — причинил Алексею боль.
— Я тебя подожду, — сказала мать, проведя рукой по воротнику его пальто и поправляя выбившийся шарф. Он уже смущенно и как бы извиняясь за свою резкость, нагнулся и поцеловал ее.
До кафе было недалеко, и он не стал ждать автобуса — пошел пешком и поймал себя на том, что с удовольствием слушает скрип снега под ногами, вдыхает морозный воздух, разглядывает лица встречных. Две девчушки пробежали мимо, одновременно стрельнув в него глазами, и чему-то засмеялись уже за его спиной. Женщина катила коляску — широкую, просторную, — и он заглянул туда, в коляску, где лежали два кулечка — двойняшки. «Сегодня я выпью, — подумал Алексей. — Возьму и выпью как следует. И буду говорить о жизни с кем попало». Он предъявил у входа билет и подошел к вешалке.
В вестибюле было уже людно и шумно. Пока не приглашали в зал, все собирались кучками, знакомились с девушками знакомых, угощали друг друга сигаретами, и Алексей невольно задержался взглядом на нарядных платьях и пышных прическах. Здесь еще не было его знакомых, с кем можно было бы постоять вот так и поговорить. Он тоже закурил и стоял у колонны, озираясь, испытывая неловкое и не очень-то приятное чувство одиночества. Вдруг кто-то взял его под руку. Он повернулся — рядом стояла Нина.
Водолажская улыбалась, и это было сущей неожиданностью. Он впервые видел, как улыбается эта строгая красивая женщина. И то, что она подошла, было хорошо — во всяком случае, хоть один знакомый человек, и уже нет чувства одиночества.
— Ты кого-нибудь ждешь?
— Должен прийти Глеб Савельев. А ты?
Он поискал глазами, словно пытаясь определить, кто же здесь ее муж, но Водолажская тряхнула головой.
— Нет, я тоже одна. Может быть, сядем вместе?
— Давай вместе, — согласился Алексей.
— А пока дай и мне сигарету.
— Ты куришь?
— Иногда.
Что-то здесь было не то и не так. Это Алексей почувствовал сразу. С Ниной что-то происходило, и она курила нервно, длинными затяжками, оставляя на фильтре яркий след помады.
— А знаешь, — сказала она, — я даже обрадовалась, увидев тебя. Ужасно не люблю, когда вокруг никого из своих.
— Да, — кивнул Алексей. — Я тоже не люблю.
— Это я заметила, — засмеялась Нина. — Очень уж крепко ты колонну подпирал. — Она снова взяла его под руку. — Как это вы говорите, когда хотите познакомиться с девушкой: «Давайте поскучаем вместе…»
— Ну, — сказал Алексей, — это уж из твоего личного опыта, наверно.
Он все оглядывался на входную дверь, боясь пропустить, не заметить Глеба и Надю, а их все не было.
Вдруг он вздрогнул — так неожиданно в вестибюль вошли трое: Лида, Эдька Коган и высокий парень с длинными волосами, без шапки, с трубкой во рту. Билеты предъявил Эдька. Стало быть, как-то раздобыл…
Алексей глядел не на Лиду, а на высокого парня, каким-то чутьем угадав, что это и есть именно тот самый человек… Впрочем, по тому, как он пропустил вперед Лиду, как взял из ее рук сверток, как придержал ее, чтобы на нее не наткнулась другая пара, — все было ясно и без обостренного чутья. Лида не заметила Алексея. Он проводил ее долгим взглядом — и Нина перехватила этот взгляд.
— Знакомые?
— Да, — словно очнулся он. Так вот как скоро довелось увидеться! И все равно — ерунда, пройдет это у нее, не может не пройти… Его начало знобить.
— Явился твой Глеб, — сказала Водолажская. И тут же открылись двери в кафе, — все, кто были здесь, неторопливо пошли в зал, и Алексей сказал Нине:
— Надо занять столик.
Он не оглядывался по сторонам, хотя тут было неплохое местечко, как теперь любят говорить, вполне современное. Разноцветно окрашенные стены, рояль с откинутой крышкой — воронье крыло на терракотовом фоне — и керамические вазы с натыканными в них вкривь-вкось сучками, что тоже очень-очень современно.
Алексей попросил Нину занять один столик, сам сел за другой, соседний. Озноб быстро прошел. Теперь он действовал спокойно и расчетливо: дождался, когда в зале появится Эдька, помахал ему рукой, даже улыбнулся ему навстречу — вот, пожалуйста, садись со своей компанией, будем рядом. Кто это с тобой?
— О, — сказал Эдька, двумя руками пожимая его руку. — Это, брат, гений, сам увидишь. Юрий Кричевский — не слыхал? Хотя да… Короче говоря, кое-кому придется потесниться на своем пьедестале. Представляешь — третий курс, а он еще на втором такую курсовую отгрохал, что хоть сейчас докторскую защищай! Статьи в московских журналах печатает…
— Ну, познакомишь с гением, — сказал Алексей и повернулся к Нине: — А это нашего Бориса Семеновича потомок.
— Может, сдвинем столики? — предложил Эдька.
— Сдвинем, — согласился Алексей. — Плевать на порядок, да здравствует беспорядок. И опять же — союз науки и производства, очень актуально по нынешним временам.
Он сдвигал столики, представлял себе лицо Лиды, когда она подойдет со своим гением, переносил стулья, и внутри его как будто что-то сжималось, скручивалось в тугую пружину.
К открытию кафе Силин опоздал, и, когда вместе с Кирой вошел в зал, Бешелев уже заканчивал свое приветственное слово: «…культурный отдых… нравственный климат… забота о молодежи…» Раздались жидкие, вежливые аплодисменты, и Бешелев, соскочив с низенькой сцены, чуть не побежал к дверям, в которых стоял Силин.
— Пожалуйста, вон тот столик для вас, — торопливо заговорил он. — Вы извините, что вас не дождались, ребята уже начали шуметь… Вы скажете несколько слов? О задачах молодежи на три года пятилетки я им доложил, так что, может быть, какие-то общие пожелания…
— Ну, — усмехнулся Силин, — им сейчас не до речей.
Бешелев проводил его и Киру к столику и был похож на метрдотеля, встретившего знатных гостей. Тут же он помчался к официанткам — должно быть, распорядиться, чтобы тот столик обслужили в первую очередь.
— Кто это? — спросила Кира, показав глазами на Бешелева.
— Комсомольский вождь, — снова усмехнулся Силин. — Непохож?
— Нет, — сказала Кира. — Совсем непохож. Просто другие времена. Я помню одного комсомольского заводилу в гимнастерке со споротыми погонами. Пиджак ему удалось купить только через год…
— Ты права, — кивнул Силин. — Действительно, другие времена.
И не понять было, сказал ли он это с грустью или, наоборот, радуясь, что сейчас другие, совсем другие, ничуть и ничем не похожие на те, давние времена их молодости.
Он разглядывал эти разноцветные стены, вазы, витражи, сидящих за столиками молодых людей и ловил на себе их любопытные взгляды: как же, сам директор приехал с женой! И его жену тоже разглядывали, это он видел. Людям всегда интересно хоть чуть-чуть узнать о личной жизни начальства. Кира переменила очки и уткнулась в меню, она-то не замечала ничего. Она просто приехала посидеть вечерок, подумал Силин. Ей неважно, сколько сил потрачено на это кафе, сколько денег пришлось отгрохать из фонда социального развития. Она признает лишь конечные результаты.
Эта вспышка раздражения быстро угасла. Официантка — славная такая девчушка в ослепительно белой наколке — принесла поднос: бутылка венгерского «Мери Эйзерью», бутерброды с осетриной, салат, плитка шоколада, мандарины… Бешелев, возникший из-за ее спины, попросил разрешения сесть и сел рядом.
— Мне совсем немного, — сказал Силин, когда он взялся за бутылку.
— Понятно, — как-то очень значительно произнес Бешелев.
А Силин все смотрел вокруг. Каждый из этих молодых людей незнающему человеку мог показаться кем угодно: начинающим врачом или учителем, инженером, юристом или журналистом. Но он-то знал, что все они, во всяком случае в подавляющем большинстве, токари, расточники, литейщики или сборщики.