Полтора часа — а в программе «Время» весь «сюжет» (это словечко он услышал от толстого репортера с какой-то птичьей фамилией) занял минуты три, не больше. Сначала на экране телевизора появился город, улицы, мост через реку, высотные дома в Новых Липках. Потом заводская проходная… Потом движущийся состав и толпы людей. Камера останавливалась на лицах — это были ликующие лица. На секунду мелькнул размахивающий шапкой Алешка Бочаров. Затем во весь экран показали токаря Осинина. «Вы точили вал ротора турбины. С каким чувством вы провожаете готовую турбину в Среднюю Азию?» — «С каким чувством? Да будто часть самого себя уходит». И только потом на экране появился он, Силин.
Ему было интересно увидеть себя со стороны, за своим столом, чуть улыбающегося, уверенного, деловитого. «Вы правы — сегодня у нас действительно праздник. А в будущем году нам предстоит семь таких праздников. Мы уже готовы к тому, чтобы наладить серийный выпуск машин».
Он смотрел на самого себя, а рядом на диване сидела Воронина и прижималась к нему; он чувствовал ее тепло; она улыбалась, она радовалась и, когда «сюжет» кончился, охватила его шею.
— Ну, а теперь что? — спросила она.
— Теперь, орден, — пошутил Силин. — Или даже Государственная премия. Согласна?
— И на то, и на другое. Какой ты огромный!..
Потом, когда он уже собрался уходить, она стояла у окна — тоненькая, стройная — в своем пестром халатике, и в темных глазах была тоска. Он старался не глядеть на нее. Воронина сказала:
— Кажется, я возненавижу и твою работу, и твою славу. Они все время что-то отбирают от меня. И не только они… Ты не понимаешь, как это трудно — любить рядом…
— Ты меня любишь?
Она отвернулась к окну. Силин подошел и обнял ее.
— Хорошо, — глухо сказал он. — Сегодня я никуда от тебя не уйду.
— Какая разница? Не сегодня, так завтра и послезавтра. А ты мне нужен всегда. Но я знаю, что в Новый год я буду сидеть здесь одна, как дура, и реветь, а ты…
— Новый год я должен встречать у Рогова, — сказал Силин. — Ему как раз пятьдесят. Ты же понимаешь, что к нему я не могу не пойти.
— Да, — кивнула Воронина, повернувшись к Силину, и ее печали как не было. Она сказала спокойно и по-деловому: — Конечно, понимаю. И, пожалуйста, не думай обо мне. Тебе обязательно надо пойти к Рогову. Особенно сейчас… когда ты на такой волне.
Когда он с Кирой ехал к Рогову, то вспомнил эти слова: «на такой волне». Ему и впрямь казалось, что какая-то волна подхватила его и понесла — все дальше, дальше, все выше, все стремительнее, — и теперь ее бег был уже неукротим.
Рогов просил приехать к десяти, не опаздывая, и в его квартире было много народу: секретари обкома и горкома, командующий округом генерал-лейтенант Круглов, председатель облисполкома — все с женами. Но в кабинете Рогова собрались одни мужчины; женщины помогали Дарье Петровне накрывать на стол или хлопотали на кухне.
Едва Силин вошел в кабинет хозяина, держа перед собой спиннинг, как один из секретарей горкома сказал:
— Еще один герой дня! Даже похудел, по-моему, а план все-таки выжал.
— Как у нас говорят, — шутливо отозвался Силин, — если план выполнен, значит, хорошо работал ДОСААФ.
— Ладно, — в тон шутке сказал Рогов. — Давай сюда подарок и на всякий случай не забудь поздравить именинника.
Они обнялись и расцеловались. Силин все шутил: ну, как оно, по шестому-то десятку? Может, попробуем рука на руку — чья сильней? Рогов развернул спиннинг и отмахнулся: с тобой бороться — своих костей не жалеть.
— Да уж, гвардеец! — засмеялся Круглов. — Как вошел — сразу же стало тесно.
Рогов ушел здороваться с Кирой и вернулся, подталкивая Бочарова. Меньше всего Силин ожидал увидеть здесь Николая. Было непонятно, зачем его пригласил Рогов. Ну, встречались когда-то в ранней юности, что из того? Тоска по прошлому, что ли?
— Знакомьтесь, — сказал Рогов, держа за плечо смущенного Бочарова. — Николка Бочаров, отличнейший человек.
— Ну, — сказал предисполкома, первым протягивая Бочарову руку, — если уж Георгий Петрович кого-то называет так, это исключение из его правила.
— Какого еще правила? — спросил Рогов.
— Никого не хвалить, — улыбнулся предисполкома.
Бочаров обошел всех, пожимая руки, и Силин видел, что его растерянность и смущение все растут. Казалось, он даже не узнал Силина, здороваясь с ним.
— Садись, — сказал ему Силин, пододвигаясь и освобождая место на диване рядом с собой. — Ты один или с семейством?
— С Верочкой, — обрадованно ответил Бочаров. — Она сегодня с утра здесь, она же у меня мастерица по пирогам.
Он обрадовался тому, что обнаружил хотя бы одного знакомого, подумал Силин. Ах, до чего же все-таки провинциальный мужичок Колька! Пришел со всеми своими орденами и медалями, одеколончиком попрыскался — пахнет за версту, а его Верочка, поди, с каким-нибудь немыслимым волосяным суфле на голове и обязательно в парчовом платье до пят — предел мечты любой продавщицы.
— Вы, оказывается, знакомы? — спросил генерал, сидевший рядом, на том же диване, и Силин ответил торопливо, чтобы предупредить ответ Бочарова:
— Он у меня начальником участка. Главный по турбинам, — добавил он, чтобы как-то смягчить свою поспешность.
Пришел еще один человек — долговязый, с вытянутым лошадиным лицом и грустными, умными глазами — редактор областной газеты Вдовин. Поздоровавшись, он сразу подошел к Силину и сказал своим таким неожиданным для его тощей фигуры раскатистым басом:
— Ну, поздравляю, поздравляю! Придется еще один очерк о директоре завода давать, а?
— Я тебе дам еще один очерк! — сказал из другого конца кабинета Рогов. — Хватит Силину славы. Можно подумать, он один эту турбину сделал.
Дарья Петровна стояла в дверях и слышала конец этого разговора.
— Кажется, именинник начинает бушевать? — спросила она. — Тогда прошу всех за стол, а его посадим на кухне.
— Видали, как здесь обращаются с вашим секретарем обкома? — шутливо проворчал Рогов, жестом приглашая гостей а соседнюю комнату.
За столом Силин оказался рядом со Вдовиным. Чуть дальше — за Кирой — сидел генерал Круглов. Садясь, генерал перегнулся к Силину:
— Берегитесь, Владимир Владимирович. Я здесь один, так что буду ухаживать за вашей супругой.
— Дуэли, не будет, Корней Игнатьевич.
Он разглядывал всех. Дочка Рогова — маленькая, некрасивая, рыжая — разносила хлеб, и, когда она подошла к нему, Силин пошутил:
— А ты почему не выросла?
Лиза кокетливо передернула плечами:
— Теперь маленький рост — самый модный, только поэтому и не выросла.
— Значит, я не модный?
— Увы.
Миленький разговор! Лиза пошла дальше.
А Вера Бочарова вообще не садилась, ей было некогда: вместе с Дарьей Петровной она все еще хлопотала у стола, и Силин подумал: Вере сейчас за сорок, а как хорошо выглядит, — и никаких там волосяных суфле, никакой парчи. Даже в переднике! Когда Вера оказалась рядом с ним, он спросил — где же Алешка, и Вера ответила, что у Алешки своя компания.
— Я тоже скоро удеру, — сказала Лиза, проходя за его спиной. — Хотите, прихвачу вас? Посмотрите, как веселится современная молодежь.
— Увы, я не модный, — ответил ей Силин.
Кто-то сказал, что надо нарушить традицию и дать слово самому молодому мужчине. Именно мужчине, потому что все женщины всегда одинаково молоды.
— А кто у нас самый молодой? — спросил Рогов. — Кажется, ты, Николка?
Все поглядели на Бочарова, а он залился краской, да так, что даже слезы выступили на глазах. Так с ним было всегда, когда он смущался или чему-то радовался. Силин подумал, что это уж совсем ни к чему и что первое слово должен был сказать кто-нибудь посолиднее, чем Николай. Но командующий округом одобрительно кивнул Бочарову:
— Давай, рабочий класс!
Бочаров поднялся. За столом стало тихо.
— Я не очень-то умею говорить, — сказал Бочаров, — но раз уж пришлось, то скажу… Все ли знают, как прожил пятьдесят лет Георгий Петрович Рогов? Вы уж простите меня, я буду говорить долго…
Силин откинулся на спинку стула. Сейчас он испытывал острое чувство досады оттого, что первым говорит Николай, — в такой-то день! — и злился на него, сам не понимая за что. Сидел бы себе тихо и пил «столичную», так нет — «я не очень-то умею говорить», — великолепно умеет, только прикидывается этаким простачком, пиджачком!..
— Должно быть, мне очень повезло в жизни, — сказал Бочаров. — Повезло потому, что с самых малых лет у меня были Роговы.
Он говорил о Роговых. Об отце, погибшем в сорок первом. О том, как было тяжко и как Георгий Рогов в сорок втором отдал ему свой станок, а сам ушел на фронт. И потом вернулся — раненый, без руки. И начал работать в комсомоле — какие это были времена! Голодные, трудные, да что трудные — тяжелые были времена. Но ничего — все вынесли, все выдюжили, все сделали, что надо было сделать…
— Я хочу предложить тост за коммуниста, — указал Бочаров. — За то, что он сделал в нашей жизни и еще в ней сделает.
Тогда встали все, и Силин встал тоже.
Потом поднимали тосты за Дарью Петровну, за Лизу, за этот дом… Наконец слово попросил Рогов, и снова за столом стало тихо.
— Спасибо тебе, Николка, — сказал Рогов, — что ты поднял тост не просто за пятидесятилетнего Рогова, а за коммуниста Рогова. На днях я был в ЦК, встречался с одним из секретарей. Он мне рассказывал о планах на десятую пятилетку, и вдруг я подумал: а ведь мне пятьдесят! Сбросить бы мне годков так двадцать, сколько бы можно было еще сделать! Но ничего. Так уж мы, видимо, устроены, что и в пятьдесят, и в шестьдесят можем работать без остатка. Есть у нас еще люди, которым кажется, что они достаточно дали Советской власти и поэтому им положен остаток. А для меня остаток — это то, что я оставлю людям. Вот и давайте выпьем за это. За то, чтобы без остатка! Чтобы не жалеть, что тебе пятьдесят, а не тридцать.
Он перевел дыхание. Рогов волновался! Это было уже совсем неожиданно для всех. Он махнул рукой, как бы предупреждая, что еще не кончил говорить, и снова повернулся к Бочарову: