— Собираетесь дать мне бой? — усмехнувшись, спросил Силин.
— О чем вы говорите, Владимир Владимирович? — поморщился Нечаев. — Положение тяжелое, и оно касается не только вас. Я знаю, что это временно, нам нужно два месяца, чтобы наконец-то избавиться от старых ошибок в планировании, но эти два месяца надо пережить с наименьшими потерями.
Силин испытующе разглядывал Нечаева: нарочно успокаивает или держит все-таки камень за пазухой? Он знал, что Нечаев заходит утром в партком, а через полчаса его уже там нет. Весь день в цехах. И когда его заставал там обеденный перерыв, шел в цеховую столовую с парторгами участков, чтобы, не теряя времени, поговорить в очереди или за обеденным столиком.
Знал он и то, что в феврале Нечаева свалил грипп. Эпидемия гуляла по городу, и на заводе болели многие. Но Нечаев пролежал только три дня и вышел на работу, даже не удосужившись закрыть бюллетень. Из заводской поликлиники Силину позвонила главврач Раиса Давыдовна и чуть не плача попросила «что-нибудь сделать с Нечаевым». Силин ответил: «А что я могу сделать?» Впрочем, он все-таки зашел в партком и еще с порога сказал:
— Слушайте, вы что — мальчишка? Кому нужна эта бравада?
— Никому, — кивнул Нечаев. — Только заразу разношу по цехам.
— Бросьте, — поморщился Силин. — Честное слово, это мальчишество. Шли бы вы домой и отлежались, как положено. Ей же богу, справимся.
Нечаев развел руками.
— Ну, раз директор приказывает…
Он ушел и пролежал еще четыре дня. Силин не звонил ему, но Раиса Давыдовна докладывала ему каждый день, как Нечаев: это она делала по просьбе Силина. Грипп как грипп. Прошел, и все.
— Как вы спокойно говорите об этом, — сказал Силин. — «Временно», «надо пережить»… Я достаточно поработал на своем веку, чтобы знать то же самое. Но, в отличие от вас, я не склонен к такому спокойствию. Я привык, чтобы план у меня выполнялся по часам. Вас, кажется, никогда не драли на балансовой комиссии в министерстве? Очень маленькое удовольствие, уж поверьте мне…
— Послушайте, Владимир Владимирович, — мягко сказал Нечаев, — вы издергались сами и дергаете людей. Я уже говорил вам как-то, что мелочной опекой ничего не добьешься. А мне в цехах снова жалуются на Силина, и я понимаю, почему жалуются… Когда-то и мне хотелось кому-нибудь пожаловаться. Хотите, скажу откровенно? Мне кажется, вы сейчас испытываете какую-то неуверенность в самом себе.
— Посоветуете начать с валериановых капель?
— Я не врач, Владимир Владимирович, у меня другая профессия. Но я знаю одно: вы привыкли к постоянному успеху в жизни, малейшие неудачи нарушают эту привычность. Вы скажете — неудач не должно быть? Они были, есть и будут. Конечно, руководству завода, и вам в том числе, в свое время не удалось строго научно обосновать план, вот сейчас это и сказывается, да тут еще и освоение новой продукции… Будем бороться, — уже совсем весело закончил он. — Помните, у Лермонтова: «Как жизнь скучна, когда боренья нет».
Эта неожиданная веселость резанула Силина. Какой оптимизм! «Будем бороться», да еще со ссылкой на Лермонтова! Как будто до сих пор я сидел сложа ручки.
Потом он долго думал, зачем вообще приходил Нечаев? Сообщить, что вопрос о плане будет поставлен на ближайшем парткоме, а заодно и пожурить, и успокоить? Хватит мне борьбы, я не мальчик, не юноша, я хочу жить спокойно и уверенно. Я хочу забывать обо всем на свете, когда рядом Катя, — и не могу. Она часто спрашивает: «О чем ты задумался?» — и это ревнивый вопрос. Ей кажется, я мечусь между ней и женой, глупенькая! Она не понимает, что, если у человека на плечах такой завод, он не может уйти от своих раздумий, даже оставаясь наедине с любимой женщиной…
С Ворониной он виделся реже, чем ему хотелось бы. Каждая встреча была действительно спасением от трудных дневных забот. Несколько часов, проведенных вместе, приносили тяжелую физическую усталость, он возвращался домой и сразу ложился спать, порой даже не отвечая на тревожные вопросы Киры. Видимо, она что-то узнала о заводских неполадках, скорее всего, от Заостровцевых — и это хорошо!
Но чем дольше он встречался с Ворониной, тем больше привязывался к ней, тем острей становилась тоска без нее. Как-то раз он подумал: а если я уйду к ней совсем? Будет шум, будут всякие разговоры — ну и что? Потом все уляжется, и лишь злоязыкие люди, увидев их вместе, будут язвить: «Вон Силин с молодой женой».
Кира? Кире можно все объяснить. Конечно, ей будет плохо, потом тоже все уляжется. Он не жалел ее в своих раздумьях о будущем, и там, в этих раздумьях, для нее уже не было никакого места.
Сегодня после разговора с Нечаевым он решил: уйду раньше, поеду к Кате. Действительно, надо немного успокоиться. Он позвонил в редакцию и, услышав голос Ворониной, на секунду замер.
— Наконец-то, — сказала Воронина. — У меня уже нет никаких сил ждать.
— Очень трудно вырваться, — сказал он.
— Я знаю, Володя. Кое-что слышала краем уха. Дома поговорим.
Вот как! Стало быть, и до редакции уже добрались какие-то слухи? Он не выдержал и спросил, что же именно слышала Воронина.
— Мне неудобно говорить отсюда, — тихо сказала она. — Сегодня на летучке редактор предупредил всех, чтобы завод не хвалили.
Он мгновенно выстроил цепочку: Нечаев — обком партии, может быть даже Рогов — редактор газеты. Что ж, пусть не хвалят, лишь бы не ругали. Но эта мысль не успокоила его.
Надо было подумать, чтобы решиться… То, что он мог сделать, он не должен был делать, но другого выхода, видимо, уже не существовало. Он ходил по кабинету, и старые часы медленно и мерно вторили его шагам.
Риск? Да, конечно, риск… Внеплановая ревизия была месяц назад, плановая будет в июне… Так что с этой стороны все спокойно. Начальник ОТК пойдет навстречу, в этом я уверен. Начальник планового отдела в отпуске, а его заместительница подпишет все, что я скажу. Зам по коммерческой части любит повторять: «Живи сам и давай жить другим», а заодно строит дачку, и премия ему вот как нужна. Остается главный бухгалтер Притугин…
Он подошел к двери и, открыв ее, сказал Серафиме, чтобы она вызвала Притугина.
Что он знал о Притугине?
Тихий человек — таким он показался Силину много лет назад. Бумажная душа. Но однажды Силин шел по улице и увидел толпу, осадившую лоток с книгами. Продавали небольшую книжицу «Советы рыболову-любителю», и он тоже купил ее. На обложке, над щучьей пастью, из которой торчала блесна, стояла фамилия автора: Притугин. Это могло быть простым совпадением, но на завтрашний день он позвонил главному бухгалтеру и сказал, что приобрел вчера одну любопытную книжку… «Разрешите, я к вам зайду?» — спросил Притугин. Он принес другую книжку — со своим автографом. Силин не скрывал своего удивления. Он даже не предполагал, что Притугин может не то что книжку написать, а вообще любить рыбалку! Притугин сидел перед ним и как-то косенько улыбался. «Не сочтите за хвастовство, Владимир Владимирович, но ко мне очередь стоит за консультацией. По вечерам советы в обществе охотников и рыболовов даю…» С того дня они ездили на рыбалку вместе. Это устраивало обоих. У Силина была машина, у Притугина — знание мест. Вот и не верь после этого в поговорку, что рыбак рыбака видит издалека.
На заводе поговаривали, что Притугин потихоньку выпивает. Конечно, на рыбалке, да под уху выпить «маленькую» сам бог велел, — и Силин не раз видел, как его спутник раскупоривал заветную четвертинку. Но говорили, что у Притугина каждый день — «маленькая», а в субботу и больше. Так, слухи…
Сейчас Притугин вошел в его кабинет с той косенькой улыбкой, которая запомнилась Силину с их первой встречи. Он протянул главбуху руку и, не выпуская ее, повел Притугина к дивану.
— Ну что, Константин Иванович, — сматываем зимние удочки, разматываем летние?
— Рановато вроде бы. Я до апреля еще на ледке посижу. В прошлое воскресенье плотва чудесно брала. А вы так и не выбрались ни разу за всю зиму?
— Сами знаете, не до того.
— Знаю, — кивнул Притугин.
— А что делать будем, Константин Иванович? (Притугин промолчал). Надо же что-то делать, а?
Молчание главного бухгалтера насторожило Силина. Оно могло означать: ни на какие приписки я не пойду. Силин тоже замолчал и, отойдя, отвернулся к окну. Но он знал, чувствовал, что Притугин наблюдает за ним.
— Вы вроде как бы наживку кинули, Владимир Владимирович.
— Ничего я не кинул, — сказал Силин. — Вот только что разговаривал с одним корреспондентом, он сказал: «Завод хвалить запрещено». Не дадим план — люди останутся без премии. Посыпятся и другие шишки. Все это вы понимаете не хуже меня.
— Понимаю, — тихо отозвался Притугин. — Что же вы предлагаете?
— У меня нет другого выхода, Константин Иванович. — Силин старался говорить мягче и в то же время словно жалуясь. В другую пору и другому человеку он просто приказал бы — и все. Но сейчас надо было говорить с Притугиным только так. — Придется нам с вами взять в промежуточный отчет продукцию не строго по стандарту.
— Это распоряжение, Владимир Владимирович?
Если бы это было распоряжением, главный бухгалтер должен был написать служебную записку. Тогда директор дает второе распоряжение, и главный бухгалтер обязан его выполнить, но сообщить о нем в главк. Сейчас Силин понимал, что Притугин ждет от него так называемой «второй подписи», он даже встал с дивана.
— Владимир Владимирович, но это же…
— Я тоже не мальчик, Константин Иванович, и все понимаю сам. Но вы учтите и то обстоятельство, что у нас есть обоснованные нормы погрузки крупногабаритных изделий — до полутора месяцев. В отчете их можно сократить. Надо, Константин Иванович. И, разумеется, без всякой огласки…
Он видел: Притугин еще сопротивляется. Конечно, риск есть, но риск минимальный. Через несколько месяцев уже никто не станет копать, ехала ли продукция в ящиках к потребителю или еще испытывалась на заводе.
— Ну, а потом, — пошутил он, — сдобрим это дело тройной ухой! Век не забуду вашу уху.