— Вот что, Серега, — сказал Ильин, — давай-ка сейчас на боковую, договорим после. С утра поезжай на дачу, мать там уже сама не своя…
— Она что же, все время на даче? — спросил Сергей, оглядываясь, будто стараясь увидеть какие-то оставленные матерью следы.
— Да. Старикам уже трудновато — продукты, готовка, огород… — Он сказал это и сам почувствовал, как у него фальшиво вышло.
— Ясно, — сказал Сергей.
— Что ясно?
— Ну вы и молотки, предки! Сколько лет вместе, а ссоритесь, как молодые. На этот раз из-за меня, как я понимаю?
— Что ж, угадал! Только мы не ссорились. Просто мы с мамой по-разному смотрим на вещи.
Ему не хотелось никакого серьезного разговора. Но Сергей уже все замечал и все понимал сам. Он давно не ребенок. Он любит обнять его и мать, сдвинуть своими сильными руками их головы и постоять так — три лица, прижавшиеся друг к другу. Он словно чего-то боится. И то, что он сам завел этот разговор, не обманывало Ильина.
— Мать здорово изменилась, — тихо сказал Сергей.
— Она устала, Серега. Жизнь-то была не очень легкой.
— А ты? — поглядел он на Ильина. — Ты не устал?
— Она женщина.
Нет, подумалось ему, никаких разговоров. Только этого еще не хватало. Все-таки ему вовсе незачем лезть в наши отношения.
— Она изменилась, — упрямо повторил Сергей. — Мне не нравится, как она говорит о тебе.
— Да ты стал сплетником? — засмеялся Ильин и снова почувствовал, что смех-то у него деланный, через силу, лишь бы кончить шуткой этот нелегкий разговор. Значит, когда Надежда ездила к Сережке, она не удержалась и… — Все! Спать! У меня еще целых три часа, а потом трудный день. — Он встал и хлопнул Сережку по голому плечу. — А если хочешь добрый совет — иди ко мне в цех, подручным на печь. Очень нужная профессия. Чего это у тебя рот до ушей?
— А то, — хмыкнул Сережка, — что я сидел и ждал твоего приглашения. Это, между прочим, я и без тебя решил. Только вот завтра поеду на дачу и банку валерьянки захвачу — стариков отпаивать, и мать тоже.
Ильин ушел к себе, лег, погасил свет. Он лежал и слушал, как в соседней комнате укладывается Сергей, и думал, что парень не соврал. Он ждал, что я ему скажу. Быть может, он даже побаивался, что я предложу ему работу полегче. И тогда, как знать, он чуть-чуть переменился бы ко мне. Значит, сегодня он устроил мне что-то вроде экзамена, а я и не заметил.
— Слушай, — крикнул Сережка, — а тебе, однако, повезло больше, чем пушкинскому Гриневу.
— Почему? — не понял Ильин.
— Тот женился на капитанской дочке, а ты все-таки на майорской!
Очень хорошо, подумал Ильин, у него отличное настроение. Это потому, что для него все ясно в жизни и он чувствует себя властным над своим будущим.
Отливка рабочего колеса была, в общем-то, делом нехитрым, но подготовка отняла много времени, и Ильин боялся одного — того, что подавший заявление об уходе Малыгин будет работать эти последние две недели спусти рукава. Он сам ходил к формовщикам, сам следил за тем, чтобы материалы поступали вовремя (должно быть, срабатывала старая привычка зама по подготовке!), сам проверял, хорошо ли легла земля… С Малыгиным он обменивался короткими фразами, и только по делу, но чувствовал, как тот злится на него, воспринимая эти появления начальника цеха на формовочном как недоверие. Да пусть злится, сколько угодно. Не детей крестить. И все-таки Малыгин не выдержал:
— Мне кажется, Сергей Николаевич, у меня достаточно опыта, чтобы справиться с этой работой самому.
— А мне кажется, — в тон ему ответил Ильин, — что и в этой, и в любой другой работе одного опыта недостаточно.
— Ну, разумеется, — скривил по привычке губы Малыгин, — еще надо вложить душу и так далее. Это все для передовой статьи в нашей многотиражке.
Ильин не ответил. Ни к чему было отвечать. Сейчас он легко мог сорваться, а там опять по заводоуправлению пойдет гулять слушок о «силинских методах» нового начальника цеха. Как бывает всегда, одна крайность легко сменяется другой. Стиль работы прежнего директора, быть может, невольно передававшийся другим, теперь сменился спокойной деловитостью, которая подчас граничила с либерализмом. Ильин понимал, что это тоже неверный стиль. Так недалеко и до «клуба интересных встреч», на которых за кофейком да с реверансами будут решаться производственные вопросы: «Как нынче почивали, Иван Иваныч? Как ваша дражайшая половина? Кстати, Иван Иваныч, нельзя ли нам за разработку ПОРа[4] по земледелке сесть?» Ильина бесил этот им самим придуманный разговор. А ведь несколько дней кряду он вел в отделе капитального строительства если не такие, то похожие разговоры и думал: нет на заводе хозяина, нет. Идти к Заостровцеву ему не хотелось, вот и приходилось пользоваться старым знакомством с начальником отдела и разговаривать с отвратительным самому себе спокойствием.
Поэтому, когда в его кабинет вошли двое — Нечаев и Званцев, он облегченно подумал: ну, кажется, разговоры подтвердились. Значит, все-таки Званцев!
— Не помешаем? — спросил Званцев. — Впрочем, если человек сидит, с головой зарывшись в бумаги, ему как раз и надо помешать. Давайте знакомиться: Званцев.
Должно быть, что-то такое все-таки мелькнуло на лице Ильина, отчего Нечаев рассмеялся и сказал:
— Сергей Николаевич стоит поди и гадает, с кем это он знакомится: с секретарем райкома или директором завода?
— Ну, — улыбнулся Званцев, — тогда будем объяснять: с секретарем райкома и будущим директором завода. Впрочем, — уже серьезно добавил он, — вы же, наверно, не будете против, если я задам вам несколько вопросов как секретарь райкома?
— Конечно, — сказал Ильин. — Хотя в свою очередь у меня будут вопросы к вам как будущему директору.
Значит, в обкоме уже все решено о Званцеве, подумал он, теперь утрясают вопрос с министерством. Еще неделя-другая…
— Когда вы зальете ту отливку? — спросил Званцев, и Ильин ответил:
— Дня через четыре, когда будет готова форма.
К тому же ему пришлось перекроить график работ на двух печах так, чтобы были одновременно задействованы бригады Чиркина и Коптюгова. Другим он просто не доверит такой заказ.
— Коптюгов? — переспросил Званцев. — Помню. Высокий такой, кучерявый? На днях на бюро райкома утверждали ваше решение о его приеме в кандидаты. Мне бы хотелось присутствовать при заливке.
— Мы сообщим, — сказал Нечаев.
А Званцев, удобно устроившись у окна и не заглядывая ни в какие бумажки, уже задавал другие вопросы: как работают заместители по новой системе, как обстоят дела с планом оргработ по земледелке, когда думаете перевести участки на хозрасчет? И ничего не записывал, но, отвечая, Ильин был уверен, что каждый его ответ запомнится: ведь все эти вопросы, которые задавал ему Званцев, шли, если можно так сказать, от его же, Ильина, докладной записки! И сейчас Званцев словно бы проверял, что уже сделано и как сделано.
— Знаете что, Сергей Николаевич, — сказал он, когда все вопросы и ответы кончились, — если бы я сегодня был директором, я бы передал вам всю свою власть. Скажем, на полгода. Хватит вам времени? И никто ни во что здесь, в цехе, не будет вмешиваться. Вы — единоличный хозяин. Согласны?
— Нет, — сказал Ильин. — «Не вмешиваться» — это, конечно, приятно для любого начальника цеха, потому что все еще помнят, как Силин не доверял никому и стоял у каждого над душой.
— Да уж! — засмеялся Нечаев. — Когда-то у меня с Владимиром Владимировичем Силиным было крутое объяснение по этому поводу.
— Но кроме этого «не вмешиваться», кто-то должен и помогать, — закончил Ильин. — Иной раз добрых личных отношений с отделами бывает недостаточно.
— Мы будем вам помогать, — серьезно ответил Званцев. — Я скажу вам честно: для меня ваш цех будет на первом месте. Но, Сергей Николаевич, не обессудьте: если мы вдруг, не дай-то бог, хоть один разок сработаем враздрай, как говорят моряки… Впрочем, не будем пессимистами. Силин жал, это был его метод. Я буду требовать. Чему это вы улыбнулись?
Ильин действительно улыбнулся, вспомнив тот придуманный им «клуб интересных встреч».
— Принято! — сказал он. — А то, знаете, мне уже начало казаться, что мы скоро будем решать вопросы в родственных объятьях.
Это был его первый разговор со Званцевым, и, когда тот ушел, Ильин подумал: кажется, теперь все действительно будет проще. Не легче, нет, а проще. То нервное напряжение, которое он постоянно испытывал, став начальником цеха, начало спадать сразу же, и он мельком отметил это. От Званцева словно бы исходили какие-то волны ровного спокойствия, и пусть это лишь казалось Ильину, пусть это было только ощущением — он знал, что впереди еще будет достаточно всякой нервотрепки, — само по себе это ощущение было радостным.
Другое знакомство состоялось на следующий день, уже в цехе. Ильин не стал провожать туда Сережку и попросил сделать это Эрпанусьяна. Для Тиграна приход младшего Ильина в цех был неожиданностью, и, когда они вдвоем спускались по узенькой и крутой, как корабельный трап, внутренней лестнице, Эрпанусьян, то и дело оборачиваясь, спрашивал:
— Ты что, упал? Какого черта тебя понесло к нам? Ты вообще понимаешь, что такое работать у печи? А ты попросил бабку связать тебе люмбажник?
— Чего связать? — не понял Сергей.
— Через неделю ты схватишь радикулит! — крикнул Эрпанусьян — По-научному — люмбаго. Нет, абсолютные балды — и ты, и твой милый папаша. Значит, институт побоку? Или хочешь что-то кому-то доказать?
Сергей шел и смеялся: Эрпанусьян сыпал вопросами и не хотел слышать никаких ответов. Нельзя было не любить шумного Эрпанусьяна; для Сергея он с детства был «дядя Тигр» (куда легче было называть его так, чем Тигран), и Сергей смутно помнил, как дядя Тигр жил с ними в одной комнате, а спал под столом — больше было негде. И как потом он, Сергей, закатывал скандалы и тоже рвался спать под столом, как под крышей. «Дядя Тигр мог, а мне нельзя?» Это было, когда Тигран получил свое жилье, уехал от них и в комнате стало пусто и скучно.