«Да, я совершил плохой поступок, — рассуждал сам с собой Илья, приближаясь к знакомой церкви на склоне холма, где уже пробивалась зеленая травка, — за который карает правосудие… Но поймите ж меня, люди добрые: я не выдержал! Так и для Николки было лучше…»
С каждым шагом церковь становилась все ближе и ближе. Илья различал уже издали знакомых, которых вот-вот придется приветствовать.
«А что мне отец Олег скажет? А я знаю, что он скажет, — вдруг пришло в голову Илье Михайловичу. — Посоветует пойти в милицию и во всем признаться. Надо было бы и раньше это сделать, да как-то страшно было… А теперь — а, пропадай оно все пропадом!»
На глазах у изумленных прихожан Илья Вайнштейн круто развернулся у самого порога храма и двинулся в обратном направлении.
Глава 20 Галя Романова выдвигает версию
— Ведь если хорошенько подумать, Александр Борисович, древнеримского принципа «ищи, кому выгодно» еще никто не отменял…
Турецкий насилу удерживался от неуместного, но трудноподавляемого смеха: старший лейтенант Романова, эта вечная девочка-отличница, любимица генерала Грязнова, стала неузнаваема! Не понять, то ли парень-рокер, то ли молодежная певица-оторва. Волосы из-под съехавшей на затылок банданы торчат в разные стороны, на лбу — зеленая сыпь краски, на правой скуле набухает фиолетовый синяк… Но самый комический момент заключается в том, что Галина Афанасьевна, наплевав на свой внешний вид, как ни в чем не бывало сыплет юридическими терминами и сооружает стройную и убедительную версию убийства Скворцова и Барсукова.
— Галь, откуда синяк? — озабоченно спросил Александр Борисович. — Тебя что, били?
— А, это! — Галя рассеянно потрогала вспухающую часть щеки. — Так, ерунда. Вовсе и не бил меня никто, сама неудачно из машины спустилась… Вы не отвлекайтесь, Александр Борисович, это не главное.
— Главное или не главное, а насчет свинцовой примочки я все-таки распоряжусь, не то завтра ты себя не узнаешь… А ты рассказывай, рассказывай.
Страдания Гали Романовой, захваченной вместе с райтерами, не ограничились синяком. Главная неприятность заключалась в невозможности поговорить с должностными лицами, хотя бы попросить их позвонить Турецкому или Грязнову, которые, разумеется, не ждали беспокойства именно в воскресенье, но, насколько их изучила Галя, готовы встретить неприятность во всеоружии. Турецкий откликнулся оперативнее… Пришлось париться в «обезьяннике» вместе с собратьями по искусству граффити, которым Галя не успела как следует овладеть. Зато кое-какие предварительные выводы она сделать успела.
— Как вы думаете, Александр Борисович, что происходит с вагонами, которые «разбомбили» райтеры?
— Разбомбили? Так они их еще и взрывают?
— Ну разрисовали!
— Полагаю, их перекрашивают.
— Вот и я полагаю. А кто их перекрашивает?
— Фирмы, которые занимаются ремонтом вагонов, — твердо сказал Турецкий то, в чем не был стопроцентно уверен. — Надо выяснить, но, кажется, их немного.
— Вот и я то же думаю! — горячо рубанула Галя воздух ребром ладони и, сморщившись, застонала: запястье пострадало при не слишком мягкой посадке в зарешеченный автомобиль. Тут же, кстати, прибыла и свинцовая примочка. Когда Галя, приложив по клочку ваты ко всем своим повреждениям, обрела дар речи, Турецкий ей помог:
— Так ты утверждаешь, что Скворцова и Бирюкова убили фирмы, которые провоцируют райтеров на перекрашивание вагонов метро?
— Утверждать-то я не утверждаю, — осмотрительно ответила Галя, усердно прижимая влажную ватку к скуле, — но предположения такие напрашиваются. А вот то, что райтерам платят за разрисовывание поездов в определенном отстойнике, я заявляю с полной уверенностью.
— Так вот, значит, откуда у них деньги… — задумчиво произнес Александр Борисович.
— Ну не только оттуда, — вступилась Галя за своих соратников по разрисовыванию стен. — Они ведь не зря делают фотографии.
— Какие фотографии?
— Ну просто фотографии! Один и тот же пис — граффити на стене здания или вагона — фотографируют в нескольких ракурсах, чтобы поместить на сайтах.
— На сайтах — значит, в Интернете? Надо заняться. Это дело Рюрика Елагина…
Галя блаженно откинулась на спинку стула. Стул был довольно жесткий, но даже он казался ей мягким и уютным после нар «обезьянника». Сейчас приключение представлялось ей забавным познавательным эпизодом, чем-то вроде экскурсии к диким племенам, живущим собирательством и охотой. Даже в самые острые моменты она знала, что, несмотря на суровость стражей, в любой момент она может прервать игру — и уйти… Почему же предпочла выбраться незаметно, с помощью переданной записочки, в которой просила позвонить самому Турецкому по указанному номеру его мобильника? Для того чтобы не нарушать конспирацию? Не только из-за этого… Операцию по ее освобождению не удалось провернуть незаметно, и пришлось изобразить сцену, будто Гале стало плохо, и ее повели в медпункт. Галя вспомнила, какими глазами провожали ее члены крю «Витамины» — точно благословляли свою героиню, провожая ее на пытки. А какими глазами посмотрели бы они на предательницу? Галя глубоко вздохнула, точно освобождая легкие от застарелого запаха усталого тела, табачного дыма и мочи, властвующего в «обезьяннике».
— Правильно, — поддержала она разговор с Турецким, — одни добывают сведения ценой собственного здоровья, другие, вроде Елагина, наводят на них окончательный блеск… Чему удивляться? Да я не жалуюсь, Александр Борисович. Спасибо, что так быстро явились на мой зов.
Закончив разговор, Галя посмотрела на Турецкого влажными глазами, с мольбой, которую он не разгадал.
— Ну что, старший лейтенант Романова, — благодушно сказал Турецкий, — задание выполнено успешно, марш домой.
Галя резко вдохнула и выдохнула, как перед прыжком в воду.
— Александр Борисович, — заявила она, — а теперь я пойду обратно в «обезьянник».
Чего-то похожего Турецкий ожидал, поэтому не удивился. Зная Галочкину преданность делу… Однако сейчас он почувствовал, что эти замечательные качества начинают его раздражать.
— По-моему, Галя, — мягко начал он, — все, что могла, ты уже узнала. Дальше — работа следователя. Сегодня воскресенье. Отдохни, подготовься к рабочему дню…
Губы у Гали дрогнули, зато победно засиял синяк, от которого отняли ватку.
— Александр Борисович, уж если я внедряюсь в среду райтеров, так внедряюсь. Если я вошла вместе с ними в тюремную камеру, значит, только вместе с ними обязана и выйти. А иначе это все детский лепет. Поэтому я должна сейчас вернуться. Должна. Этого требует мой служебный… и, если хотите, человеческий долг.
Турецкий улыбался, как будто в самом деле прислушивался к детскому лепету. С одной поправкой — это лепетал умный и храбрый ребенок…
Глава 21 Иван Козлов разыскивает одноногого нищего
Ну и странное же имечко — Бусуйок Иванович! Будучи образовано путем слияния двух несоединимых частей, как имя какого-нибудь сказочного или былинного персонажа (Добрыня Никитич или Тугарин Змеевич), оно не могло не привлечь внимания Ивана. Неизвестно, какие показания обещал дать Алексей Дубинин, но из бумаг, которые накопил покойный Бирюков в папке под грифом «Нищие», упомянутый Бусуйок был личностью в высшей степени примечательной.
Первым номером программы «Нищие» шел протокол с записью слов, или, точнее, исповеди потерпевшего Сенякина В. М. Сенякин исповедовался долго и подробно, вознамерясь, кажется, изложить всю свою горькую судьбинушку, начиная с того момента, когда он, работник железнодорожной станции «Востоково», попал под поезд, лишивший его обеих ног. Получил инвалидность по трудовому увечью. Бывшие сотрудники поначалу помогали, то носили продукты, то подбрасывали деньжат, но надолго их милосердия не хватило, и Сенякин В. М. остался совсем один, со своим увечьем и не такой уж большой по нашим трудным временам пенсией. Тут-то и заехал на станцию «Востоково» обаятельный мужчина знойной наружности и с ходу предложил Сенякину работу в Москве. Непыльную, сидячую. Он, мол, основал свою фирму (ворох бланков с малоразборчивыми синими печатями) и нуждается в персонале, с каковой целью захотел привлечь инвалидов. Они — старательный народ. И ему польза, и людям благотворительность. Сенякин клюнул… Так ему понравился заезжий черноволосый благодетель, что опомниться не мог, пока не привезли его в Москву и не швырнули в подземный переход, где он должен был клянчить деньги. Кормили его какой-то зэковской баландой, держали в комнате на десять человек. «Ах так! — сказал Сенякин. — Тогда я обратно поехал». Но вот поехать ему никуда не удалось, потому что документы его остались у обаятельного брюнета, который представился как Александр Васильевич Васильев, но потом Сенякину не однажды доводилось слышать, как к нему обращались «Бусуйок Иванович».
Подобных историй в папке скопилось немало. Не все из них имели официальное оформление в виде протокола; некоторые представляли собой расшифровку диктофонной записи или просто тетрадные листки, исписанные крупным малограмотным почерком. Объединяли их все, во-первых, общая схема действия мошенников, которые завлекали в свои сети ничего не подозревающих людей (некоторых намеренно калечили), а во-вторых, частое упоминание Бусуйока Ивановича или весьма схожего с ним гражданина. Задержать Бусуйока Ивановича и близких его помощников ни разу не удалось, так как при первых признаках опасности главари преступного сообщества и эксплуататоры нищих смывались, бросая своих жертв и невольных работников на произвол судьбы.
Судя по словам, которые обронил Дубинин во время короткой встречи с Козловым, местонахождение неуловимого Бусуйока он установил. Вероятно, Бирюков не давал ему никакой информации о собственных розысках и он не знал, что в его дальнейшем шпионстве, в общем, отпала надобность. Пора сворачивать дело, брать Бусуйока Ивановича и предоставлять Дубинину… убежище? Или помочь ему добраться до места жительства, если он не москвич? А если он москвич, не пошел ли он на нищенство добровольно? Какова была его жизненная ситуация? Документы о том молчали.