— А ты поешь, поешь.
Повинуясь его настойчиво-ласковой интонации, Николай вонзил зубы в шницель. Шницель оказался жестким, как картон, без вкуса и запаха — а возможно, причина была в том, что Николай временно потерял способность воспринимать вкус и запах. Перерыв на еду дал ему собраться с мыслями. Роланд то и дело посматривал на него сквозь прозрачный верх стакана с грейпфрутовым соком, который поднимал до уровня глаз.
— Это «Метро-2», — расправясь со шницелем, еле слышно произнес Николай.
России досталось огромное подземное наследство. В эпоху торжествующего СССР спецобъекты — бункеры, тоннели под негласно принятым названием «Метро-2» — возводились главным образом для руководства партии и правительства. Однако в девяностые годы прежняя номенклатура оказалась свергнута, новая же не уделяла должного внимания неофициальному метро, продолжающему существовать бок о бок с официальным, доступным всем. В те времена они втроем вдоволь попутешествовали по этому подземному царству, проникая туда через вентиляционные люки. Они так ничего там и не изобразили, не оставили своих тэгов среди пыльных перепутанных проводов и замерших в ожидании запаздывающего спецпоезда рельсов, однако география этого причудливого мира запечатлелась в глазах Николая навсегда. Кое-кто, незнакомый со зрительной памятью художника, счел бы это преувеличением, но друзьям было хорошо известно, что так оно и есть.
— Ты считаешь удивительным, что твои дети проникли туда, где чуть раньше побывал их отец? — с иронией спросил Белоусов, отпивая сок мелкими глотками.
— Я считаю удивительным, — перегнулся к нему через стол Николай, — что они расписывают и снимают на камеру только те места в «Метро-2», где эта линия вплотную подходит к действующему метро. Улавливаешь?
— Коля, извини, твоя логика продолжает ввергать меня в недоумение. Объясни уж нам, сирым, посконно и домотканно, как сказал бы твой любимый Илья.
Николай напрягся, чувствуя, что не в силах выдавить из себя ни звука. Слишком невероятно. Трудно смириться. И его дети в этом замешаны.
Первый теракт, совершенный прошлым летом, наиболее душераздирающий и травматичный: горы превращенных в месиво тел, обожженные или пострадавшие от взрывной волны люди кричат, когда их выносят спасатели. Другой теракт, осенний, тоже кровавый. Взрывчатка, найденная в одном из вагонов поезда, о чем твердили телекомментаторы на протяжении второй половины декабря, до самого Нового года… Николай еще в детстве отвык верить в совпадения. Хотя сейчас ему хотелось поверить в них, как никогда.
— Я тут же скопировал эти фильмы на диски, — кое-как выдавив из себя признание, добавил Скворцов. — На случай, если близнецы сотрут их из компьютера. Удивляюсь, как они их еще не стерли: это ведь улика…
— Эти диски у тебя сейчас при себе?
Что-то напряглось внутри Николая от этого внешне безобидного и такого логичного вопроса.
— Нет, — соврал он. Почему, не сумел бы объяснить, но соврал. — Они спрятаны в надежном месте.
— Жаль. — Лицо Роланда не выдавало его чувств. — Думаю, если бы мы поехали сейчас ко мне и в спокойной обстановке просмотрели их вместе, ты понял бы, что напрасно все это вообразил. Подумаешь, событие: твои близнецы проникли в «Метро-2»! И запечатлели свой подвиг в любительском фильме! Да кто в их возрасте не любил риск?
— Значит, ты считаешь, я зря все это заподозрил?
— Махровая чушь! Давно такой белиберды не слышал! Меня другое волнует, Коля: с каких пор ты настолько отдалился от своих детей, что начал подозревать их в терроризме?
— Я не подозреваю их в терроризме, — попытался объяснить Николай. — Я думаю, они и не подозревают о том, что тем, кто платит им деньги, нужны совсем не их граффити. Заставляя ребят отчитываться о бессмысленной работе по Интернету, заказчики, террористы выбирали места для проведения акций, отрабатывали технологию терактов! Сегодня, спускаясь в метро и проникая на стоянки электричек, молодые райтеры снимают охраняемые объекты на видео, а завтра там же может сработать взрывное устройство…
Но Роланд грубо, директивно перебил его:
— У тебя растут прекрасные мальчики. Лично я на твоем месте не стал бы даже намекать им на такую чепуху: это окончательно испортит ваши отношения. Родной отец считает сыновей террористами! Я замечаю, в последнее время ты чересчур далек от Кирюши и Ростика…
«А ты чересчур близок к ним», — подумал Николай. На него вдруг навалилось воспоминание, что тесное общение Роланда с близнецами началось вскоре после того фатального скандала с невыплатой денег за дизайнерский заказ. Во рту стало сухо и противно.
А Роланд говорил и говорил, наслаждаясь своим красноречием: поминал вечное разделение отцов и детей, гвоздил Николая, который забыл свою молодость, иронически спрашивал, не обратиться ли ему к психотерапевту… Весь этот бурный, как горная река, монолог преследовал одну цель: убедить Николая в том, что ему все померещилось. Он отчетливо это понимал и в ответ на убедительные словеса морщился, как от зубной боли. Какая боль хуже: зубная или душевная? Зуб можно удалить, а вот душу… Душа удаляется только по смерти. Но с некоторыми, возможно, это происходит раньше? Ходит человек, разговаривает, производит хорошее впечатление, а на самом деле это всего лишь тело без души… Дослушивать, что там еще изобрел Роланд, пожалуй, не стоило:
— Ладно, Рол. Считай, ты меня успокоил. Пойду…
— Иди, иди домой, Коля. Выспись хорошенечко.
— Пойду! — несмотря на попытки сдержаться, вспылил Николай. Весь этот засасывающий круговорот вранья его удручал. — Пойду к своему другу! Единственному настоящему другу! Он не скажет, что это чепуха!
Стеклянная дверь тяжело хлопнула, отсекая его от тепла кафе. Николая охватил морозный воздух, заставивший поежиться.
Глава 35 Илья Михайлович исправляет причиненное зло
Открыв дверь ключом, которым не сразу попала в замочную скважину, и войдя в прихожую, Нинель Петровна не стала включать свет, хотя здесь, вследствие пасмурного дня, было темновато: не хотелось видеть в зеркале свое отражение. Чувствовала она себя как выжатый лимон, а выглядела, надо полагать, и того хуже. Не хватало еще, увидев себя, испугаться! И без того достаточно несчастий выпало на ее долю… Снова, как на похоронах Николая, она укорила себя: «Вокруг тебя мир рушится, а тебя волнует собственная внешность!» Но что поделать, Нинель Петровна оставалась женщиной. Из нее получилась не слишком красивая подруга жизни художника и, как выяснилось лишь недавно, плохая мать, но при этом она была женщиной и, что бы ни случилось, не прекращала быть ею.
Первым делом, не присаживаясь на галошницу, Нинель Петровна сбросила черные строгие демисезонные туфли, в которых было слишком тесно усталым распухшим ногам. Потом швырнула в угол большую сумку, которая тяготила ее, хотя была практически пуста. Думала на обратном пути купить хлеба, но забыла: до хлеба ли ей теперь? Близнецы в прокуратуре. Их допрашивают уже не один час. Домой не отпустили: сказали, будут завтра с утра допрашивать. Может, и сегодня отпустят, если они скажут правду. А какую правду они должны сказать?
Как же это могло случиться? Новое горе оказалось горше, глубже предыдущего. Смерть мужа делала ее вдовой, а вдова — это звание печальное, но преисполненное достоинства, точно траурное одеяние. Совсем другое дело — мать преступника! Двоих преступников… Что бы ни натворили близнецы, с раннего младенчества во всем оказывались замешаны они оба. Неужели не нашлось среди них одного, который оказался бы умней другого и удержал бы своего брата от гибельного поступка? Нет, они всегда были едины — и в хорошем, и в дурном. Родители ничего не сумели с этим поделать… Значит, они виноваты в том, что случилось. Как гласит поговорка, сын за отца не отвечает. Однако отец за сына всегда отвечает. А мать — за рожденных и воспитанных ею детей…
Возвышаясь посреди прихожей, точно объемистый, некстати вкопанный здесь столб, точно скифская каменная баба в начисто вымершей степи, Нинель Петровна не могла придумать, как ей дальше быть, чем заняться. Часы показывали, что скоро закончатся занятия в школе, но Родиона и Таню ждать не приходится: узнав о том, что случилось со старшими детьми, Лариса добровольно предложила временно взять на себя заботу о младших. Вчера договоренность об этом казалась обоснованной: дети и так многое пережили, незачем им оставаться в квартире, где все напоминает об отсутствующих старших братьях, видеть мать, которая с трудом справляется с собой; и у Нинель Петровны, с ее угрожающе высоким давлением, хлопот поменьше станет… Но в данный момент Нинель Петровна почувствовала, что напрасно согласилась. Займись она сейчас приготовлением обеда, встречей детей из школы — возможно, бесконечное пережевывание тяжелых мыслей оставило бы ее? Сыночки мои, сыночки, до чего же вы довели себя и мать?
И — самое худшее, что комом стоит в горле: неужели вы действительно причастны к смерти отца? Вы — его любимцы, его гордость?
Звонок в дверь оглушил ее — возможно, потому, что она так и осталась в прихожей, а значит, он зазвонил в непосредственной, непривычной близости. Или в ее состоянии любой резкий звук бил по нервам? Первая мысль — Лариса все-таки передумала и, вопреки благому порыву, привела младших детей домой. Вторая мысль — Кирюшу и Ростика наконец допросили, удостоверились в их невиновности и отпустили… Избавясь от каменной неподвижности, стремительно, как птица, Нинель Петровна бросилась к двери и поспешно, дрожащими пальцами, еле справилась с цепочкой, задвижкой и замком. Но за дверью не оказалось ее детей. Там стоял Илья. Смущенный, переминаясь с ноги на ногу на резиновом придверном коврике, в точности как три года назад, когда он притащился на годовщину их свадьбы в одиннадцать часов вечера и в извинение принес в прозрачной коробке, перевязанной розовой ленточкой, огромный кремовый торт. Сейчас торта не было, но правую руку Вайнштейн держал так, словно зажимал в ней маленький, но ценный подарок.