Говорят, врачи считают чрезмерную аккуратность тревожным симптомом…
Господин вежливо поклонился Элизе.
— Здравствуйте, сударыня, — мягко поздоровался он хорошо поставленным глубоким баритоном, — я Георг фон Раух, кавалергард Его Величества. Примите мои соболезнования.
«Предотвратил попытку покушения… Зарубил на месте… Цепной пес императоров…» — эхом отдались в ее памяти перешептывания слуг.
И черное на алом. Запах крови, бой часов, закат…
Вместо ответа на приветствие, вместо заученного учтивого поклона, даже вместо крика: «Вы?! Соболезновать? С ума сошли?!» Элиза, удивив даже сама себя, почему-то сказала:
— Вам должно быть лет пятьдесят, если я не ошибаюсь. Очень молодо выглядите.
Они были почти одного роста. Элиза смотрела на него в упор, не моргая. Ее взгляд — ненависть, вызов, отчаяние, разбивался об утонченную вежливость.
— Повезло с наследственностью, — едва заметно улыбнулся фон Раух. — Я пришел сообщить, что с вас сняты все подозрения. Павел Николаевич действовал один, вы действительно ничего не знали об его планах. Наказание за покушение на высшее должностное лицо в империи — гражданская казнь, она была совершена. Все его имущество подлежит конфискации, подробный перечень в уведомлении. Еще раз — мои соболезнования. Все конфискованные бумаги вашего отца вам вернут.
Он протянул Элизе длинный плотный конверт, коротко поклонился и вышел.
Проходя мимо, фон Раух снова бросил взгляд на портреты. Элиза остро пожалела, что в ее руке нет пистолета. Очень хотелось выстрелить в затылок, точно в основание короткой косички его щегольской прически.
Элиза с трудом разжала сведенные судорогой пальцы, заломившие край конверта, и развернула уведомление.
Ни слова о том, что теперь с Павлом Луниным. Гражданская казнь — это лишение дворянства, переломленная шпага над головой — и казненный становится никем. Это даже не смерть, мертвого можно вспоминать, его имя остается в сословных книгах, есть могила в фамильном склепе, есть дни поминовения. После гражданской казни человек стирается целиком, не «был — и нет», а просто «нет». Так стерли старшего сына императрицы Изольды за попытку покушения на царственную матушку. Теперь и Павла Лунина стерли.
Элиза была уверена, что отец не умер там, в залитой кровью комнате. Когда ее выводили, она чувствовала — жив, и у него хватит сил справиться с раной. Могло, конечно, случиться что угодно. Но если бы его повесили (отрубать голову не-дворянину нельзя), ей бы отдали тело.
Она не получила ни уведомления, ни приказа явиться за покойным, ничего.
Неизвестность страшнее всего на свете.
Элиза медленно подошла к креслу и еще раз, очень медленно, перечитала все уведомление.
Казна конфисковала заложенные и перезаложенные имения, счета в банках, на которых практически ничего не осталось, и дом в Гетенхельме.
По двору простучали копыта сразу нескольких лошадей.
— Барышня, — поклонился ей вошедший дворецкий, — неужели все закончилось? Уехала охрана, и гвардия, и охранители. Оставили вам коробку с бумагами, в седла вскочили — и нет их.
— Да, — медленно проговорила Элиза. — Это — закончилось.
Все счета и закладные были на месте, в черной кожаной папке. Элиза просмотрела их, сверилась с уведомлением, потом еще раз пересчитала цифры…
Конфискация избавляла ее, как наследницу, от выплаты всех долгов покойного отца.
Фактически ей подарили огромное богатство.
Горькая слеза обожгла, сорвалась с ресниц и упала на гладкую, плотную бумагу уведомления из императорской канцелярии. Растеклась прозрачной каплей на строчках со словами «состоялась гражданская казнь» и «все имущество приговоренного подлежит конфискации».
Кто ты теперь, девочка? Без положения в обществе, без приемов в знатнейших домах Гетенхельма? Кто ты, Елизавета Павловна Лунина?
Ты даже траур не можешь объявить, после гражданской казни не бывает траура.
Когда-то давно Элиза видела, как волчонка посадили на цепь. Охотники убили волчицу и других волчат, а его ради забавы привезли в поместье. Собаки рвались растерзать зверя, исходили истошным лаем, а он просто стоял и смотрел. Не огрызался, не пытался убежать. Принимал свою судьбу со всем возможным достоинством.
Она сейчас была таким волчонком.
Сиди на цепи и будь благодарна — свору на тебя пока не спустили.
Не спастись. Но и загонщики не позабавятся. Ты не доставишь им удовольствия смотреть на твой страх.
Помнишь? Он так и просидел весь день. А ночью сумел вывернуться, оставил на привязи клок окровавленной шерсти и ушел в лес.
Может быть, и ты сможешь?
Вот только, при очень похожей судьбе, было у Элизы с волчонком одно отличие.
Мать-волчица сражалась за волчат до последнего вздоха.
Отец Элизы покушался на жизнь канцлера империи, не думая о том, как будет жить его дочь.
То, что она останется одна, окруженная презрением и брезгливым любопытством, не стоило внимания Павла Лунина.
Всего неделю назад Элиза была одной из самых блестящих невест империи. Дата свадьбы назначена, подружки заказали наряды, половина цветочниц столицы готовит букеты для церемонии. Элиза давно разослала приглашения — на точно такой же бумаге, как та, что лежит перед ней на столе. Гладкой, плотной…
Теперь все это — мусор.
Кто придет на свадьбу прокаженной? Дочери преступника короны?
Отец, зачем — так? За что?
Элиза медленно подняла глаза на вновь вошедшего дворецкого. Ему было очень стыдно за приступ паники в день покушения — и сейчас пожилой солидный слуга всеми силами восстанавливал привычный уклад.
— К вам господин Румянцев, барышня. Прикажете пригласить?
Элиза осторожно свернула уведомление. Бросила взгляд в зеркало — прическа в полном порядке, а что глаза чуть покраснели… Не важно. Он и не заметит.
— Пригласите, пожалуйста, — негромко ответила она. Постаралась изобразить самую светскую из своих улыбок, но безжалостное отражение показывало только натужную гримасу.
От прежней жизни у Элизы остался только жених. Нелюбимый и ненужный. Сговор о свадьбе — последнее, что ей хотелось бы сохранить.
Расскажи Богу о своих планах…
Петр Румянцев никак не мог служить прообразом героев на обложках рыцарских романов. Невысокого роста, немного сутулый, не худой, не полный, скорее какой-то невнятный. Как когда-то Элиза жаловалась подружкам — Пьер был воплощением частицы «не». «Не красавец», «не урод», «не мечта», не…
Пренебрежительно подшучивать над женихом было привычно.
О свадьбе семьи сговорились, когда Элиза еще была в колыбели, а Пьер катал на веревочке свою первую лошадку.
Знакомство с ним для семилетней Элизы стало жутким разочарованием. Она ждала прекрасного принца, а перед ней был нескладный (снова «не»!) мальчишка старше ее на два года. Жених честно пытался быть галантным, но постоянные взгляды украдкой на гувернера выдавали всю неловкость ситуации. Он явно тяготился своей ролью.
В карете по дороге домой Элиза разрыдалась, уткнувшись лицом в мамину юбку. Елена Лунина гладила дочку по голове и уговаривала, что лет через десять, когда придет время свадьбы, Пьер-лягушонок обязательно станет долгожданным принцем. Просто его надо будет полюбить, и тогда — ты ведь помнишь сказки? — любое чудовище станет красавцем.
Отец тогда усмехнулся непонятно: «Я же стал». А брат — вот зловредина! — добавил, что было бы неплохо сначала Элизе научиться быть принцессой, а уж потом…
Брат… Мама…
Теперь и отец.
Господи, за что?!
Пьер вошел почти бесшумно. Ботинки служащих министерства иностранных дел — это вам не подкованные сапоги военных.
Еще одно «не…». «Не военный». Еще и «не герой», «не возлюбленный»…
— Здравствуйте, Лизанька, — Пьер продуманно, выверенным, многократно отрепетированным движением поклонился ей. Прядь русых волос идеальной стрижки чуть качнулась. Как всегда. С точностью до миллиметра.
Если бы не светские манеры, Элизу передернуло бы от отвращения.
Ей почему-то вспомнился фон Раух. Если бы они познакомились — Пьер получил бы образец недостижимого идеала.
— Здравствуйте, Пьер, — она присела в реверансе, — нам нужно поговорить. И прошу вас, в который раз прошу — не называйте меня так! Я Элиза!
— Вы моя будущая жена, я буду называть вас так, как мне захочется, — спокойно ответил он. — Я пришел сказать вам, что венчание в кафедральном соборе отменено. Дочь государственного преступника не может выходить замуж в главном храме Империи. Нас ждут в церкви Святого Петра в моем имении. Собирайтесь, выезжаем завтра.
— Прошу вас, выслушайте меня! — взмолилась Элиза. Она взяла кольцо со стола и подошла к нему вплотную, стараясь не дышать. Парфюмерная вода, которой от него пахло, вызывала у нее тошноту. Когда-то похожим запахом пользовался ее брат, и он казался даже приятным, но от Пьера…
Жених бесстрастно смотрел на ее запрокинутое лицо.
— Вам не нужно жениться на мне, Пьер! — быстро говорила Элиза. — Это повредит вашей карьере! Союз с семьей преступника… — ее голос сорвался, но Элиза постаралась взять себя в руки. — Откажитесь от брака! Никто вас не осудит, наоборот! Вы были помолвлены с дочерью одного из самых древних родов Империи, а не с отпрыском несостоявшегося убийцы. То, что я не под арестом — странное упущение, но его, скорее всего, исправят в ближайшие дни, — слукавила она. — Зачем вам этот скандал?
Пьер мельком глянул на искрящийся камень кольца. Взял ее за руку — Элиза попыталась вырваться, дернулась в сторону, налетела бедром на угол стола и покорно замерла. На ее глаза снова навернулись слезы, когда ободок из белого золота с проклятым бриллиантом снова оказался на пальце.
Пьер отпустил ее руку и отошел на пару шагов.
— Лизанька, избавьте меня от мелодрам. Да, я тоже не рад предстоящему браку. Еще больше меня огорчает то, что мои дети будут потомками семьи Луниных. Ваш папенька — идиот и бездарность. Он не только не понимал, насколько канцлер Воронцов полезен Империи, так еще и не сумел довести покушение до конца. Ничего, я обдумаю все вопросы правильного воспитания своих сыновей. Насчет ареста не переживайте, кавалергардский корпус оплошностей не допускает. Какую опасность может представлять для империи глупая девочка? Зальет слезами тронный зал?