ибелью империи. Какая уж тут самостоятельность, не стать тебе «дочкой императора». Ты сирота.
Поблагодари отца, девочка. Он позаботился о твоем будущем, прежде чем…
На глаза снова навернулись слезы.
Некому тебя пожалеть…
Лет в пять Элиза осознала, что до ее рождения мир был, в общем-то, точно таким же. С появлением маленькой девочки что-то изменилось только для ее семьи, а другие этого и не заметили. И если Элиза вдруг пропадет, в мире тоже Ничего Не Изменится.
Принять это было сложно. Почти невозможно. Как — не изменится?! Совсем?!
А вот так… — грустно вздохнула про себя Элиза, глядя на празднично-летнюю зелень у дороги. — Совсем не изменится. Рыбаки будут все так же ставить сети на озерах, трактирщики — принимать путешественников, собаки — брехать у заборов, почтальоны — доставлять письма, кухарки — готовить обед… Это твоя жизнь закончилась, девочка, а они об этом и не узнают. Да и какая им разница? До тебя даже жениху дела нет. Исполнит обещанное — и всё.
Скоро они свернули с тракта на проселок, ведущий к поместью Румянцевых. Проехали через лес, мимо раскидистых папоротников по обочинам и древних верстовых столбов, покрытых темным мхом. Пахло грибами. Элиза вспомнила, как в детстве ходила с корзинкой по лесу, а нянька учила ее, как отличить боровик от поганки.
Дорога вышла на опушку леса — почти приехали.
За широким лугом Элиза увидела синюю крышу длинного одноэтажного здания. Над воротами перед ним красовалась вывеска из чугунного кружева: «Румянцевский фарфоровый завод». Кажется, Элиза когда-то слышала легенды о блюдечках, по которым можно катать румяные яблочки из местных садов. И что фамилия ее жениха произошла от тех, кто сумел вырастить те яблочки…
Неважно. Скоро она сама станет Румянцевой и все узнает. Если и есть какая-то чертовщина в роду ее будущего мужа, так это дело привычное. У кого ее нет?
Тень Гетской империи — древнее Тридевятое царство. Оно повсюду: в семейных легендах, в соломенных куколках, в привычно воткнутых в притолоку ножах перед отъездом в дальнее путешествие… Церковь осуждает предрассудки, охранители карают за магию (ах, да, сейчас — только за зловредную магию!), но старые обычаи давно прикинулись суевериями и остались на своей земле. Они в крови у потомков Серых Волков, Иванов-дураков, премудрых Елен и прекрасных Василис. Как ни рядись в платья по последней моде, где-то в тебе жива память о пра-пра-бабушке, выпускавшей лебедей из широких рукавов.
Вот только это совершенно не важно. Не поможет Сивка-Бурка, не утешит ученый кот, у них хватает своих важных дел. Почтовая имперская служба — для лошадок, работа на Официум охранителей — для котов, а ты сама разбирайся со своими проблемами.
Ты была самой завидной невестой столицы, ты воротила нос от жениха и считала, что ему незаслуженно повезло с тобой. Теперь получается, что это тебе повезло с ним.
И — вот оно, самое ужасное! — незаслуженно повезло.
Остаток дня Элиза провела в своих комнатах. Отослала горничную и велела не беспокоить. Не хотелось никого видеть.
Утром она с трудом заставила себя встать. Только когда поняла, что уже несколько минут прикидывает, выдержит ли люстра ее вес и хватит ли длины шнура от гардины, Элиза ужаснулась собственным мыслям и долго пыталась смыть их с себя ледяной водой, не успевшей нагреться с ночи.
Звать горничную все еще не хотелось.
Завтракала она в одиночестве. Слуги сказали, что Петр Васильевич на рассвете уехал в столицу. Элиза кивнула как можно безмятежнее. Он не обязан утешать невесту, Пьер — не любящий жених, он тоже не рад свадьбе. А что ей не по себе здесь одной… Это, увы, не его забота.
Позже она прошлась по коридорам и галереям и постаралась посмотреть на дом непредвзято. Как ни странно, ей здесь даже понравилось. Светло, просторно, уютно. Разве что свежие цветы в вазах были, на вкус Элизы, слишком вычурны.
В гостиной к ней подошел дворецкий и почтительно поклонился. Спросил, какие будут распоряжения у будущей хозяйки. Выслушал замечания о букетах и обещал сию минуту послать за другими.
Элиза сердечно его поблагодарила и вышла в сад. Здесь все было гораздо хуже — садовник в поместье Румянцевых работал не слишком усердно. Хотя в заросшем парке вокруг старинного дома и таилось какое-то очарование, Элизе он показался чуточку жутковатым. Может быть, из-за красных налившихся яблок?
Яблони здесь были повсюду. У дорожек деревья хотя бы иногда подпиливали, а ближе к ограде они разрослись настоящей чащобой, впору заблудиться. Свежий кисловатый запах спелых яблок окутывал все поместье, тяжелые ветви гнулись к земле, казалось, прошепчи — «спаси меня, яблонька, от бабы Яги!» и ветки наклонятся, скроют от всех напастей.
Элиза сорвала ярко-алое яблоко и с хрустом откусила кусочек. Брызнул неожиданно сладкий сок.
«Так, наверное, девица в лесу хрустела яблочком от колдуньи…» — грустно усмехнулась Элиза. Но в глазах не темнело, засыпать мертвым сном Элиза не собиралась, а яблоко было просто яблоком.
Она вышла из зарослей обратно к аллее, присела на ажурную кованую скамеечку и глубоко вздохнула. Наверное, здорово было Пьеру играть в этом парке…
Элиза вздрогнула, услышав хруст гравия — кто-то шагал в ее сторону. Она встала и сделала пару шагов навстречу. Солнце стояло высоко над усадьбой и светило Элизе в глаза. Она прямо на свет, в ярких, горячих лучах. Смотреть было трудно, она сощурилась, приближающийся человек стал черным силуэтом, размытым в закипевших слезах. Элиза отвернулась, несколько раз моргнула, смахивая слезы…
— Здравствуйте, Элиза, — сказал жених, целуя ей руку, — как вам усадьба?
— Здесь очень мило, — тихонько, чтобы голос не сорвался, ответила она. — А как ваша поездка?
— Все в порядке, благодарю за беспокойство. Надеюсь, вам здесь понравится.
Пьер слегка замялся, глядя на Элизу. Она отвернулась — скрыть слезы от яркого солнца и (за что ей еще и это?!) чтобы не чувствовать тошнотворного запаха его туалетной воды.
— Простите, что прервал вашу прогулку, — продолжил Пьер через несколько секунд. — Нам нужно поговорить. Пожалуйста, пойдемте в мой кабинет.
Кажется в его голосе — сочувствие? Неужели? Тебе точно не показалось?
Они вошли обратно в дом. Букеты в гостиной уже заменили, теперь в вазах стояли несколько белых гортензий. Не слишком изящно, но слуги явно постарались угодить будущей хозяйке.
Элиза грустно усмехнулась про себя.
Кабинет Пьера находился на втором этаже. Небольшое помещение, все стены заставлены книжными шкафами, по центру — резной письменный стол, покрытый светло-зеленым выцветшим сукном с тусклыми, до конца не выведенными пятнами чернил. На нем в кажущемся беспорядке разложены стопки бумаг, в массивном письменном приборе рядом с карандашами в стакане стоит миниатюрный стилет с витой рукоятью.
На углу лежат счеты, ровно по линии сукна — видимо, ими давным-давно не пользовались.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — Пьер подвел ее к диванчику у стены. Отошел к окну, чуть постоял, вернулся к Элизе, сел рядом и взял ее за руку.
Она только глаза распахнула от удивления.
— Елизавета Павловна, я должен перед вами извиниться.
Элиза удивленно вскинула на него взгляд и, наверное, впервые посмотрела на жениха не как на объект насмешек или проблему, а просто — на человека. Увидела высокие острые скулы, серые глаза, раньше казавшиеся бесцветными, высокий лоб, прикрытый светло-русой прядью волос и синеватую тень усталости на веках.
Она смутилась и опустила голову. Наткнулась взглядом на его сапоги, припорошенные дорожной пылью.
— Пожалуйста, Елизавета Павловна, выслушайте, — негромко попросил он. — Я только что прискакал из Гетенхельма, разбирал там бумаги… Неважно. Важно совсем другое. Идиот и бездарность не ваш отец, Павел Николаевич, а я. Простите меня за те резкие слова, я очень виноват перед вами обоими.
— Я н-не понимаю, — пролепетала Элиза.
Он встал, налил стакан воды и подал ей. Пристально посмотрел в ее глаза.
— Ваш отец пожертвовал собой ради вашего будущего, — веско сообщил ей Пьер. — Я им восхищаюсь.
У Элизы перехватило дыхание. Слезы покатились сами — не страшной волной истерики, как вчера, а светлым облегчением боли. Она могла дышать и говорить, но молчала.
— Павел Николаевич Лунин стал государственным преступником ради гражданской казни и конфискации. Так были списаны все его долги. Понимаете? Да он гений, — горячился Пьер, меряя шагами кабинет. — Он нашел дыру в имперских законах и сумел ею воспользоваться!
— Подождите, — окликнула она, — вы можете объяснить? Что вы узнали?
Пьер подошел и снова сел рядом с ней. Начал медленно, как если бы объяснял ребенку что-то сложное:
— Послезавтра истекает крайний срок платежа по его основной закладной. Платить, как я понимаю, нечем. В этот же день началась бы процедура банкротства, и обязательства по долгам перешли бы на его ближайшую родню, то есть на вас. Даже если бы он пропал или умер, вы все равно были бы обязаны отдать все. Но вашего приданого недостаточно для полной выплаты.
— И долги Луниных разорили бы еще и вас, — закончила за него Элиза.
— Нет. Это было бы неприятно, но не критично. Видимо, Павел Николаевич не хотел, чтобы вы начинали семейную жизнь без приданого и с долгами. И решил проблему. В статуте о гражданской казни есть формулировка: «никто не может ему наследовать», а наследуют не только имущество, но и обязательства.
— Вот почему он не дождался нашей свадьбы, — прошептала Элиза. — Нужно было успеть до срока выплаты.
Она встала, подошла к окну. Погладила пальцами шитье гардины и стала смотреть на растущую неподалеку яблоню. Мелкая птица выклевывала зернышки из почти созревшего яблока, терзала клювом розовый бок, кусочки мякоти летели во все стороны. Тонкая ветка подрагивала, но черенок пока держался. Под яблоней было чисто, видимо, дворник только что убрал падалицу. Газон засеян небрежно, трава растет кустами, а не ровным ковром, особенно по краям… Нужно это исправить.