Ты богатая знатная дама, ты можешь себе это позволить. Ты не пойдешь работать письмоводителем, чтобы выжить. Тебе вообще не нужно думать о доходах — о тебе уже позаботились.
Так почему вместо восхищения и благодарности ты еле сдерживаешься, чтобы не закричать?
К чему эти нарочито медленные движения? Боишься схватить яшмовый письменный прибор и швырнуть в окно — чтоб брызнуло осколками?
— Примите мои соболезнования, — негромко сказал Пьер совсем рядом. Элиза и не заметила, как он подошел.
— С-спасибо, — с трудом выговорила она, не оборачиваясь. — И за соболезнования, и за разъяснения. Отец позаботился обо мне, оставив круглой сиротой, дочерью преступника, зато с деньгами и женихом.
Голос Элизы зазвенел, и она выпалила прежде, чем поняла, что лучше бы промолчать:
— Теперь ваша очередь заботиться, так?!
— Так, — кивнул Пьер. — Почту за честь и буду счастлив этому.
Элиза не стала думать о том, сколько вежливой лжи в его словах.
Правда уже давно сказана: «Я не люблю вас, но это ничего не меняет».
— О дите Божием Петре и дите Божией Елизавете, ныне обручающихся друг-другу, и о спасении их Господу помолимся!
— Господи, помилуй!
Мощный, протяжный голос дьякона. Запах ладана, от которого чуть кружится голова. Рука в руке…
Невеста должна трепетать от радости, предвкушения счастливой семейной жизни, может быть, от страха неизвестности. Наверное. Подруги — пока у нее еще были подруги — что-то говорили об этом…
Элизе было все равно.
Красивая кукла в расшитом платье, преданная всеми, кого любила. Заложница чужой чести.
Отец спасал ее состояние ценой своей жизни — зачем? Неужели на самом деле думал, что так будет для лучше?
Она на секунду прикрыла глаза и представила, что нет ни свадьбы, ни богатого поместья, зато отец рядом.
Богоматерь грустно смотрела на Элизу с иконы.
Мужчины не спрашивают нас, когда идут на смерть за свои идеалы. Они уверены — так будет лучше для всех. Нам остается только подчиниться…
Элиза сморгнула слезу.
Прости, Дева. Ты мудрая, а я никак не могу смириться. Пришла ли отцу в голову мысль, хоть на секунду — как я буду жить? Что случится с барышней Луниной, когда его казнят? Думал ли ты о презрении? О косых взглядах? О том, что я стану прокаженной?
Вряд ли. Дело чести важнее девичьей судьбы.
Подружки… Бывшие подружки. Они пропали мгновенно, в тот самый день, когда было объявлено — господин Лунин совершил покушение на канцлера Империи.
Элиза опустила глаза, смотреть на Деву Марию было слишком тяжело. Теперь она видела только дрожащий огонек свечи в своей руке.
Руке с фамильным перстнем Луниных. Красное поле и клинок. Она настолько привыкла к нему, что давным-давно не замечала. Это последний фамильный перстень. И она — последняя. Второй такой же был на отрубленной руке отца.
Павла Лунина гнала вперед честь.
Холодным ударом в сердце, болью и страхом пришло понимание — кое-что ты все-таки унаследовала. То, что не стереть никакой гражданской казнью.
Долг и честь.
Она не принесет тебе счастья, как не принесла ни отцу, ни Пьеру, стоящему рядом с каменным лицом. Обещание о браке давала не ты, но тебе его исполнять. Свобода? Счастье? Что это такое?
Их придумали не для тебя, Елизавета Лунина.
Для тебя — долг и честь.
— Имеешь ли ты, Петр, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пребывать в законном браке с женою Елизаветой, которую видишь здесь перед собой?
— Имею, отче.
— Не обещал ли ты ранее иной жене?
— Не обещал, отче.
…Тебе кажется, или в его словах есть заминка? Крошечная, незаметная, едва различимая?
— Имеешь ли ты, Елизавета, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пребывать в законном браке с мужем Петром, которого видишь здесь перед собой?
— Имею, отче, — негромко, но твердо ответила Элиза. Это был бросок с обрыва, отказ от всего — ради долга. Ради семьи. Пусть и предавшей семьи, но это ничего не меняет. Честь. Остается только честь.
— Не обещала ли ты ранее иному мужу?
— Не обещала, отче. — Этот ответ прозвучал громче и тверже первого.
… Оказывается, у него очень нежные губы…
Когда они вышли из церкви и, по обычаю, раздали милостыню, Элиза — теперь уже госпожа Румянцева — взяла мужа под руку и едва слышно прошептала:
— Простите меня, Пьер. Простите за все. Я постараюсь быть вам хорошей женой.
— Хорошо, Элиза, — так же негромко ответил он, — и я постараюсь быть вам хорошим мужем.
Запах его парфюма уже не казался таким противным. Но она все равно решила завтра же отправиться в лавку, перенюхать все флаконы, предназначенные для мужчин, и подарить Пьеру что-нибудь более подходящее.
Свадебный обед вышел коротким и скомканным. На нем присутствовали только сестра Пьера Ангелина, которая почти все время молчала, и его дядюшка и бывший опекун Густав Дмитриевич. Старший Румянцев произнес пару тостов, посетовал, что родители Пьера не дожили до этого дня и не могут порадоваться за молодых, и откланялся. Ангелина злобно зыркнула на Элизу засобиралась вместе с ним.
Уже смеркалось, а дорога до Гетенхельма займет минимум часа полтора.
Пьер отправился их провожать. Элиза поднялась на балкон второго этажа. Она стояла у ограждения, увитого разросшимся плющом, и пыталась представить, что здесь теперь будет ее дом.
Трехэтажное каменное здание с изящными колоннами на фасаде, опоясанное балконом. Классический особняк в богатой усадьбе, у отца была пара таких же, пока…
Забудь. Не надо.
Лучше разглядывай парк.
Центральная аллея с фонтаном преобразилась по ее приказу. Слуги старательно вымели дорожку, посыпали свежим слоем крупного белого песка. Фонтан почистили, наладили подачу воды, и теперь через края мраморной чаши струился прозрачный водопад, играющий золотистыми отблесками в лучах заката.
Кусты подстрижены, но еще довольно неумело. В монастыре, где из дворянских дочек воспитывали рачительных хозяек таких вот усадеб, Элиза много узнала о парковой зелени. Ветки нужно обрезать регулярно, а не раз в год, формировать силуэт парка…
Ничего. Надо просто поговорить с садовником и навести порядок. Высадить клумбы, убрать кричащую пестроту флоксов, настурций и гладиолусов из палисадника — то, что уместно у дома ремесленника, не годится для дворянского поместья.
Подошла горничная, поклонилась и позвала наверх, в спальню. Элиза кивнула и жестом показала — иди, я скоро.
Новоиспеченная госпожа Румянцева хотела быть полезной. Заняться тем, что умеет, что пристало благородной даме ее положения.
Рыцари доблестью восстанавливают свое доброе имя. Выполняют свой долг.
Элиза выполнит свой.
Внизу, на дорожке от ворот, послышались шаги.
Солнце уже закатилось. В синих сумерках угадывались две фигуры. Пьер и кто-то невысокий, в шляпе с пером. Это точно был не дядя Густав, тот повыше ростом… Сама не зная, почему, Элиза спряталась за колонну, в гущу разросшихся листьев плюща.
Они остановились в паре шагов от центрального крыльца. Их было прекрасно видно, а Элиза могла остаться незамеченной, если не шевелиться.
Сквозь шелест листьев от вечернего ветерка она с трудом различала слова. Замерла, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни звука, произнесенного смутно знакомым голосом:
— Поздравляю со свадьбой. Извини, заходить не стану — это неуместно. Зато я привез тебе роскошный подарок.
— Спасибо. Признаться, я удивлен. — Это уже Пьер, в голосе слышны нотки недоумения.
— А я-то как удивился… — хмыкнул гость. — Будь ты нервной барышней, предложил бы тебе присесть. Но ты выдержишь, — неведомый визитер чуть помедлил и отчетливо произнес: — Ты угадал во всем, как в воду глядел. Это была действительно блестящая грязная интрига ради короны. Джакомо Трескотти счастлив, как мартовский котяра — Кроска сильно потеснили с торговых путей. Барон Кордор в дерьме, Кошицкий герцог прохлопал ушами, Гнездовский князь с умным видом стоит в сторонке, зато Альград весь в белом. А Виктор фон Берген, дурной чистоплюй, строчит протоколы в гнездовской Страже. Шлет всех в разные места и делает вид, что никакой он не императорский кузен. Нашим проще, честно-то говоря.
/об этой истории см. роман «Этикет следствия»/
— Подробнее! — взмолился Пьер.
Элиза с трудом сдержала удивленный вскрик. Пьер что, способен на эмоции?! Так бывает?
— Успеется, — усмехнулся гость. — Парень, ты либо пророк, либо лучший аналитик из всех, кого я видел. А видел я вас немало.
Пьер нетерпеливо дернулся было что-то еще сказать, но осекся. Оба недолго помолчали.
Визитер повернулся боком к Элизе, на его плече сверкнул серебряный аксельбант. Одновременно, горячей волной, пришло воспоминание: «Примите мои соболезнования…»
И слишком легкая пустота в руке — там, где должен был быть пистолет.
У фонтана в парке с ее мужем разговаривал кавалергард Георг фон Раух. Убийца на службе династии. Меч Императоров…
Элиза вздрогнула, зажмурилась, пытаясь унять внезапную резь в глазах, и бесшумно перевела дыхание.
Когда-нибудь она отомстит. Позже. Пусть блюдо окончательно остынет.
«За что мстить собираешься? — грустно спросила она сама себя. — За то, что он предотвратил убийство? Исполнял свой долг? Спас канцлера, которого отец хотел убить за твоё приданое?»
Злость на элегантного господина чуть отступила, подернулась серой пылью, как остывающие угли. Они готовы разгореться в любой момент, если будет хоть одна сухая веточка. Но пока нового топлива нет — понемногу тускнеют.
— Спасибо, — поклонился фон Рауху Пьер, — это действительно самый роскошный подарок из всех возможных.
— Кстати, о пророках, — с резко сменив тон на интонации светского пустослова, сказал фон Раух, — может быть, все намного проще и ты действительно в воду глядел? Налил нужной водички, — кавалергард кивнул на фонтан, — в нужную плошечку из вашего знаменитого костяного фарфора? Такого, в который вместо костной пыли со скотобойни добавляют совсем другую, из человеческих костей?