Мы — добрые дети Божьи и подданные Императора. А вы… Идите, откуда шли. В другом месте сказки об оборотнях собирайте, нечего тревожить добрых людей.
К сожалению, старая чертовщина не всегда оставалась в фамильных легендах. Бывало, кто-то вместо рассказов у камина совершал реальные ритуалы. Тогда приходило время охранителей.
Полгода назад в небольшом городке стали пропадать молодые парни. Никто поначалу не беспокоился — ну, ушел мужик на заработки в большой город, бывает. А что не сказал никому — так что с них, юных-безмозглых, взять? Море по колено, родня мешается, разбогатеет детинушка — приедет с подарками. Или не приедет, тут уж как повезет. Может, его волки съедят по дороге, а может — в столице генералом станет. «Все в руке Божьей», — крестилась между делом семья, а матери тайком смахивали слезинки и ставили свечки за здравие.
Панику подняла невеста одного из пропавших. Умная девка не поверила, что ее любимый Ивасик ушел, не сказав ей ни слова. И оказалась права.
Дело получилось грязным и громким.
Почтенная вдова фон Герреншвейг доживала свой век с дочерью, старой девой, потерявшей жениха задолго до войны принцев. Седая старушка и сухонькая пожилая дама были нелюдимы, хозяйство вели скромно, обходясь одной горничной и лакеем. Их усадьба ветшала от безденежья, древний герб над воротами почти развалился, от прежней славы рыцарской фамилии остались только громкое имя в Золотой книге родов… и традиция жертвоприношений предку — демону.
Отец Георгий с арест-командой застал обеих вдов с поличным, над распятым на тайном алтаре насмерть перепуганным парнем.
Пятым из пропавших.
Тела остальных жертв нашлись в неглубоких могилах под корнями на удивление пышно цветущих розовых кустов.
— Это мой долг, — спокойно сообщила на допросе старшая фрау фон Герреншвейг. — Жаль мальчишек, но я была вынуждена. Фамилия пресеклась, Алиса — последняя, нужно любой ценой продолжить род, а ведь она уже не молода.
— Вы хотели, чтобы ваша дочь забеременела от одной из жертв?
— Что вы! Ни в коем случае! Мешать нашу древнюю кровь с простолюдинами?! За кого вы меня принимаете! — горячилась она. — Алиса должна носить Его ребенка, Предок брал их тела, чтобы набраться сил! Еще чуть-чуть, и Он смог бы воплотиться, как при Мстиславе! — В выцветших старушечьих глазах плескался огонь Геенны. Скупой жест пальцами бывшей придворной дамы стал бы отчаянно заломленными руками, если б не светскость, давно ставшая для нее второй кожей.
— Вы погубили наш род, тупые служаки, — вздохнула она и снова замерла на стуле. Прямая спина, идеально ровная прическа, руки в тонких перчатках сложены на коленях, скромное платье и брошь с гербом — не убийца минимум пятерых человек, а живой портрет «Старость фрейлины».
«Безумна, — отметил про себя отец Георгий. — Безумна, как и дочь».
Охранитель хотел допросить и Алису, но ее разум давно пребывал где-то далеко за пределами реальности. На морщинистом, обрюзгшем лице немолодой девицы сменяли друг-друга разные улыбки — то светлая и радостная, то кокетливая, то по-детски наивная.
Смотреть на ее гримасы было жутковато.
Говорить Алиса отказывалась и только просила позвать давно погибшего жениха — он, мол, все знает, а я… просто жду. Позовете? Он расскажет, правда!
— Вы думаете, я сошла с ума, как моя бедная девочка? — спросила старая дама у отца Георгия. — Возможно, вы правы. Зато я прекрасно знаю, что случается, если смешать кровь древнего рода неизвестно с кем, — она усмехнулась, точно отмерив дозу презрения искривленным уголком рта. — Все гётские беды начались из-за неразборчивости императрицы Изольды, уж мне-то все об этом известно… — Она на несколько секунд замолчала, поджав губы, и закончила — как будто вбивая последний гвоздь в крышку гроба (или кинжал в грудь жертвы?!). — Такая судьба — не для моей семьи.
Вдове хотелось говорить о старых временах. Найти оправдание, рассказать о грязном белье императрицы, пожаловаться — не мы такие, жизнь заставила… Но отца Георгия интересовали преступления, а не давно протухшие сплетни.
Какая разница, что там натворила давно покойная Изольда? Не она закапывала трупы в цветнике.
Дама не возражала. Смерила отца Георгия проницательным взглядом и кивнула — спрашивайте.
Перед подписанием обвинительного заключения выяснилось, что никто не знает даты рождения преступниц. Госпожа фон Герреншвейг на этот вопрос сначала замялась, потом стала путаться и что-то спешно придумывать.
Никаких документов с датами в доме не было. Отец Георгий почти списал это на обычное женское кокетство, чуть было не плюнул на малозначимую деталь, но победила дотошность. Ругая самого себя за занудство и трату времени, он поднял записи о крещениях в церковных книгах и запросил архивы двора.
Вскоре выяснилось, что вдове фон Герреншвейг сто семь лет, ее дочери — шестьдесят три, а выглядят обе моложе лет на двадцать, а то и все тридцать.
Каждый год весной дамы уезжали в гости к дальним родственникам — и возвращались удивительно посвежевшими. Фамилия их гостеприимной родни тоже была внесена в Золотую книгу.
Родственники тоже сплошь оказались долгожителями, а в их парке цвели такие же прекрасные розы, как и в палисаднике Герреншвейгов.
И тоже — на трупах.
Вместо двух костров отец Георгий сложил восемь, неустанно благодаря Господа за то, что Он щедро наделил свое непутевое дитя занудством и педантичностью.
Две фамилии в Золотой книге родов перешли в раздел «пресеклись».
Примерно через месяц после казни отец Георгий получил вызов в Гетенхельм, к архиепископу.
Отей Георгий положил принесенные викарием папки на стол. Прошелся по кабинету, потирая пальцами лоб. В голове крутилось: «Ты теперь на острие таранного удара кавалерии, Жар-Птица. Тобой будут ломать строй. Выживешь и победишь — молодец, не выживешь — станешь предметом торга между Владыкой и Императором. Поганая перспектива, но другой нет».
«К чему этот пафос? — ехидно ответил он сам себе. — Все посвященные, что порученец, что твой собственный заместитель, на тебя смотрят, как на покойника. Какой удар, какая кавалерия, тебя принесут в жертву ради величия Церкви — и что, ты не согласен?»
Из глубин памяти всплыла старая солдатская песенка: «Лу-учшая наша судьби-ну-шка перебить их всех во славу короля!»
— Ничему меня, старого дурака, жизнь не учит, — вслух с сарказмом фыркнул епископ.
В углу кабинета раздалось жалобное бульканье. Мохнатого кота Дымка тошнило собственной шерстью. Дело житейское, но кот выглядел донельзя смущенным. Он постарался забиться подальше за тумбочку, чтобы спрятать следы конфуза.
Отец Георгий взял со стола свежий номер «Гетенхельмскиех новостей». Оторвал кусок страницы, как раз по тяжеловесному абзацу: «Его преосвященство провинциал-охранитель отец Георгий был назначен на высокую должность главного охранителя столицы после блестящего завершения расследования о человеческих жертвоприношениях…» где-то там же в статье было: «ранее отец Георгий не одобрял наказания для незловредных колдунов, за что при прежнем правлении был сослан в провинцию. Сейчас он вновь служит в столице, обеспечивая исполнение закона «О магии», воплощая в жизнь свои давние убеждения». И еще что-то про «доброго служителя» и «охранника веры».
Охранитель по прозвищу Жар-Птица смял лист с восхвалениями в адрес собственной персоны, отодвинул тумбочку (Дымок пристыженно отбежал подальше) и стал собирать газетой последствия кошачьей тошноты.
Красивая история возвышения честного служаки, воина Церкви, годилась только для этого.
Скрытые мотивы назначения на должность и мрачные перспективы жертвенности — это, конечно, очень интересно, но повседневные дела никто не отменял. Пора было отправляться читать проповедь в церкви Святого Себастьяна. Была такая обязанность у столичных епископов — раз в неделю служить в храмах на окраине.
Ехать в возке не хотелось. Посылать секретаря на конюшню, велеть седлать лошадь? Вот еще…
Отец Георгий махнул служке — сиди уж, сам спущусь. Не сахарный, чай, не развалюсь, если собственными епископскими ручками подпругу затяну.
Конюхи подворья охранителей чинили дверь в денники. Старший отдавал распоряжения, а младший бестолково, но старательно прилаживал доски. Они были заняты работой и не заметили, как подошел Провинциал-охранитель.
— Насрать те в руки, чтоб прилипало! — прокомментировал старший конюх очередную неловкость подчиненного. Но вместо извинений младший резво подскочил и низко поклонился отцу Георгию.
Старший конюх стоял спиной к епископу. Пару секунд он с недоумением пялился на смущенного коллегу, потом догадался обернуться — и тоже почтительно склонился.
— П-простите, В-ваше П-преосвященство, — пробормотал конюх. — Мы вас н-не заметили…
— Прежний епископ в конюшни не ходил, — с ноткой неодобрения протянул младший.
Жар-Птица смотрел на смущенных конюхов без осуждения. Он уже почти было махнул рукой — забудьте, лучше седлайте-ка мне коня, — но тут старший начал оправдываться:
— Я эту фразочку два дня назад услышал, вот, запала в душу, теперь и к месту, и как попало… Это, когда мы за тем тощим приглядывали, там такой чиновник был… Солидный, а как ругается!
Жар-птица чуть склонил голову набок:
— Каким таким тощим?
— Этим, ну, канцелярским… Велели мимо проехать — я проехал. Ежели б с ним чего не так — надо было хватать и в больничку Святой Марии везти, но не мне понятно, я на козлах, а парням из стражи хватать. Зато везти — мне… А он резвый, ну. Вы простите за ругань, я, это… грешен.
Отец Георгий понимающе улыбнулся.
Конюх был так напуган пристальным интересом высокой персоны и так искренне стремился угодить Провинциал-охранителю, что в потоке его слов, заверений и извинений было сложновато разобрать смысл. Но отец Георгий привык вычленять главное из запутанных показаний свидетелей.
Позавчера, ближе к вечеру, отец Василий, заместитель епископа, велел заложить карету и ехат