ь в центр Гетенхельма, к имперской канцелярии. В карету сел сам и с собой взял двух стражников. У канцелярии они какое-то время постояли, а потом медленно покатили по Коронному проспекту. Свернули на Замковую. Отец Василий указал на тощего пешехода и велел смотреть за ним в оба. Если что — соскакивать, хватать и везти в больницу. «Что» случилось почти сразу — тощего сбило каретой, но легонько, не покалечило. К нему тут же какой-то господин кинулся, вот тот господин-то про «насрать те в руки» (простите, Ваше Преосвященство!) и орал вслед вознице, бросившему поводья, когда лошадь понесла.
Отец Василий велел мимо проехать и на подворье отправляться. Всё. Честное слово, всё.
Отец Георгий дружелюбно кивнул конюхам, велел продолжать работу и отошел в сторону.
«Удаляйся от неправды и не умерщвляй невинного и правого, ибо Я не оправдаю беззаконника. Даров не принимай, ибо дары слепыми делают зрячих и превращают дело правых. (Исх. XXIII, 7–8)» — пробормотал епископ себе под нос.
На скучном языке протоколов имперской стражи это называется «попытка убийства и похищения человека».
Оставалась робкая надежда, что отец Василий в процессе расследования вышел на информацию о чернокнижниках в имперской канцелярии и не доложил об операции из-за вполне объяснимой обиды на получившего высокий пост выскочку из захолустья.
Но работа охранителей — и наглая уголовщина? Вряд ли.
Отец Георгий прошелся по подворью, отметил ровно подстриженный газон, ухоженные клумбы у забора и начисто подметенную плитку — даже на заднем дворе, у конюшен. Хозяйство велось исправно, смена высокого начальства мало коснулась простых работников. Епископ подобрал с земли кленовый лист, чуть тронутый алым по краю; покрутил в пальцах и осторожно положил обратно.
Персонажи рыцарских романов, которыми он зачитывался с детства, радостно шли на смерть ради родины, сюзерена, убеждений, веры, любви, клятв… Отец Георгий не равнял себя с легендарными героями, он просто давным-давно привык рисковать жизнью, защищая добрых христиан от нечисти.
Хотелось бы знать, кого и от чего он защищает сейчас. И ради веры в какие идеалы его принесут в жертву борьбе Церкви за независимость и избавление от казнокрадов.
Епископ развернулся и с совершенно беззаботным видом отправился седлать лошадь. Не стоит опаздывать на службу.
Вряд ли «темные делишки» подчиненных будут зафиксированы на бумаге, но всегда можно попытаться взять след. Устраивать отцу Василию допрос с пристрастием пока рано.
Никуда он не денется.
Глава 11. Кошмары
Тьма.
Живая, клубящаяся, завивающаяся вокруг, что-то шепчущая на пределе слуха.
Элиза не видит почти ничего. Даже собственную вытянутую руку.
Под босыми ногами шершавый камень. Бежать больно, остановиться — невозможно. Ведь там, во тьме, злобные твари идут по следу, пыхтят, вытягивают вверх морды, прядают ушами, ловят звук и запах…
Нога подворачивается, она падает, обдирая колени, вскакивает и снова бежит. По голени течет горячее, растворяется во тьме с легким шипением.
Тьма рада крови.
Твари почти рядом. Элиза кричит, но звука нет. Здесь нет ничего — только тьма, бег и неведомые загонщики.
Впереди мелькает огонек. Светится верхушка шеста в руках темной фигуры. Кто-то в бесформенном балахоне стоит на корме пузатой лодочки. В ней есть еще люди — смутно знакомые, но сейчас Элиза не может вспомнить их имена.
Она кричит, машет руками, умоляет подождать… Голос срывается на хрип, но никто ее не видит и не слышит.
Лодка беззвучно ускользает по непрозрачной воде. Тьма снова смыкается вокруг.
За окном гремела ночная осенняя гроза. Косой дождь бил в стекло, в зареве молний ветви качающихся деревьев отбрасывали ломаные тени на штору.
Элиза вздрогнула, очнувшись от кошмара.
Тьма еще здесь. Она растворяется, уходит, утекает в углы комнаты, обещая вернуться вновь.
Рядом, отвернувшись от Элизы, лежал Пьер. Видны только его плечо и затылок. Она приподнялась на локте и долго, пристально всматривалась — дышит ли он? Жив?
Элиза несколько раз протягивала руку — дотронуться до него, и отдергивала в последний момент. Вдруг вместо теплой кожи окажется что-то… другое?
От очередного раската грома Пьер пошевелился, что-то сонно пробормотал и, не просыпаясь, подтянул одеяло.
Ярким проблеском, ударом молнии пришло облегченно-счастливое: он просто крепко спит! Это был всего лишь ночной кошмар, дурочка!
Элиза прикасается к плечу мужа — теплому, живому!
Пьер просыпается мгновенно. Оборачивается к ней.
— Простите, — тихонько говорит Элиза, — мне приснилось…
Он раздраженно качает головой, молча обнимает Элизу и снова засыпает.
Лежать неудобно, шея затекла, руку он неловко придавил, но Элиза замерла и не пыталась повернуться. Ей было тепло и почти не страшно.
Когда Элиза проснулась, Пьера в постели уже не было. В окна било яркое солнце, только мокрые крыши соседних домов напоминали о недавно пролившемся дожде.
Элиза сладко потянулась, откинула одеяло и села на кровати.
Мир снова становился цветным. Тусклая серость, навалившаяся на Элизу в день, когда развалилась ее жизнь, немного отступила. Она глубоко вздохнула, чувствуя, как воздух расправляет легкие, как уходят напряжение и безнадежность.
Она даже не представляла, насколько тяжелый груз давил на ее плечи в последние месяцы. Этот камень никуда не делся, но почему-то стал немного легче.
День прошел в хлопотах. Элиза выбирала новую обивку для стен, листала каталоги с мебелью, представляя, как будет смотреться гарнитур с кружевной резьбой в обновленной гостиной. Так и не решила, на каком варианте драпировки портьер остановиться, но об этом можно будет подумать чуть позже.
Надо же было чем-то себя занять! Пьер прав, не нужно сидеть и сходить с ума от одиночества и безделья. Пусть это будет обстановка дома. Потом придумаем что-нибудь еще. Может быть, и правда пойти в вольные слушатели университетских лекций?
Пьер приехал к ужину.
Сначала все шло, как обычно:
— Вам понравились тарталетки?
— Да, спасибо, дорогая, очень вкусно.
И снова молчание до перемены блюд.
— Пьер, я попрошу подать чай в южную гостиную, — сказала Элиза, вставая из-за стола, — хочу обсудить с вами новый интерьер.
Муж встал следом за ней.
— Хорошо, дорогая.
Элиза уже почти наяву видела, как светло и просторно станет в этой старой комнате, когда мрачный, темно-вишневый цвет сменится голубым, и больше не будет громоздкой мебели.
Но прежде, чем она успела начать рассказывать, Пьер, как всегда, бесстрастно сообщил ей:
— Мне жаль, Элиза. Я уверен, что вы, с вашим прекрасным вкусом, выбрали для этой комнаты наилучший вариант. Но насладиться им я смогу не скоро. Через неделю я должен поехать в Кошиц примерно на месяц. Если захотите, поедем вместе. Думаю, что вы и там сможете приложить свои таланты.
Элиза ошарашенно молчала.
— Не сердитесь, пожалуйста, — попросил он. Сел рядом с ней на низкий диван и поцеловал ей руку, — я очень ценю ваши старания. Мне только сегодня сообщили о новом назначении.
У Элизы перехватило дыхание. Просьба? Вместо обыкновенного вежливо-отстраненного равнодушия?
— Я н-не сержусь, — с трудом выговорила Элиза, больше всего боясь, что он отпустит ладонь. — Бог с ней, с гостиной. Я буду рада уехать из Империи.
От него пахло кофе, с легкой ноткой табака и черного перца. Приятный, почти родной запах. Элиза улыбнулась своим мыслям — ведь это она же ему и подарила флакон туалетной воды…
Сама удивившись своей смелости, она уткнулась лбом в его плечо и почувствовала, как муж ласково гладит ее по волосам.
На столе горели свечи. Элиза уютно устроилась в кресле с купленным сегодня заозерским журналом мод. Нужно будет заказать что-нибудь элегантное, красивое и в стиле новейших веяний, чтобы не ударить в грязь лицом перед кошицкими дамами. Возможно, даже отказаться от корсета…
Звякнул колокольчик над входной дверью. Элиза встала и вышла в холл, встретить мужа — ему давно пора вернуться, ночь на дворе, кухарки не могут вечно подогревать ужин.
— Елизавета Павловна, к вам посетитель, — пробасил дворецкий, шедший ей навстречу, — кавалергард.
— Просите, — удивленно произнесла Элиза.
Сердце пропустило пару ударов. Ее сначала бросило в жар, потом в ледяной холод, но Елизавета Павловна Румянцева, солидная дама и хозяйка дома, вышла навстречу позднему гостю, не потеряв ни толики самообладания.
Она ожидала увидеть человека, сделавшего ей лучший подарок на свадьбу. Но вместо невысокого быстрого господина перед ней стояла печальная дама средних лет в черном мундире с серебряным аксельбантом.
«Она-то точно корсет не носит», — невпопад подумала Элиза.
— Здравствуйте, Елизавета Павловна, — поклонилась дама. — Я Виктория Александровна Бельская, кавалергард Его Величества. Прошу вас поехать со мной. Петр Васильевич ранен и очень плох.
Элиза не глядя приняла из рук горничной шляпку и подождала несколько секунд, пока ей на плечи накинули плащ.
— Едем.
В карете Элиза пристально посмотрела на спутницу совершенно сухими глазами.
— Это была дуэль, Елизавета Павловна, — мягко сказала дама-кавалергард, — Вечером ваш муж отправился с сослуживцами в ресторан, все довольно много выпили. Там он повздорил с лейтенантом Николаевым. Слово за слово… Петр Васильевич сделал вызов, они решили не ждать, вышли во двор и обнажили шпаги. Ваш муж получил колющее ранение в брюшную полость.
— Пьер почти не пьет, — ровно, без эмоций проговорила Элиза, — он не мог ввязаться в пьяную дуэль.
— Он-то был трезв, а вот Николаев… что-то сказал о вас. Простите, я не знаю, что именно. Наверняка какую-то глупую бестактность, которую ваш муж счел оскорблением.
— Понятно, — кивнула Элиза. — Почему за мной приехали вы?
— Петр Васильевич работает на Кавалергардский Корпус, так что я в некотором роде его начальник… К тому же мне показалось, что с пожилой дамой вам будет легче, чем с кем-то из мужчин.