Элиза покрутила на пальце обручальное кольцо.
— Я только что похоронила мужа, — как можно спокойнее сказала она, — мой траур еще не закончен.
— Так траур сговору не помеха, — отмахнулся отец. — Надо же о тебе позаботиться.
Элиза глубоко вздохнула и произнесла — так тихо и спокойно, как могла. Ей даже почти удалось сдержать рычание:
— А чего я хочу, не спросите?
— Замуж тебе надо, чего еще-то? — искренне удивился отец. — За хорошего человека, не вековать же. Приданое у тебя богатое, чай, не успел Пьер все спустить за пару месяцев. Плюс наследство его… Ты составишь прекрасную партию, только выбирай.
— Вы себя вообще слышите? — негромко спросила Элиза.
— Что? — вскинул глаза отец. Так же с недоумением он смотрел на детские картинки Элизы, когда лет в десять она пыталась научиться рисовать доспехи. По его мнению, девочке пристали цветы, в крайнем случае — птицы или фрукты.
— Вы. Себя. Слышите? — раздельно произнесла Элиза. И ответила сама, — видимо, нет. Так я объясню.
— Ты как с отцом разговариваешь?!
— Словами, — отрезала Элиза. — Вы, батюшка, обо мне уже позаботились. Сделали изгоем и прокаженной. Думаете, Пьер хотел на мне жениться? Ему всего лишь хватило чести исполнить обещанное. А потом всему Гетенхельму хватило верноподданнических чувств, чтобы чуть ли не плевать мне под ноги. Хорошо, я понимаю, вы совершенно не думали о том, как я буду жить с клеймом заговорщицы в глазах всей Империи. Вы не знали, что Пьер вызовет на дуэль любого, кто скажет об этом вслух. Вы понятия не имели, что из-за вашего покушения на канцлера я стану одинокой, всеми презираемой вдовой! Что такое судьба какой-то девчонки, когда на кону ваша честь?
— Что ты…
— Подождите, отец. Я не закончила. — Элиза только сейчас заметила, что почти кричит, и чуть сбавила голос. — Я все понимаю. Честь важнее дочери, а данное слово важнее счастья. Но больше «заботиться» вы обо мне не будете. Вы мой отец, и я люблю вас, но со своей жизнью я разберусь без вашего участия. Вы уже испортили всё, что могли.
— Ты… — Павел Лунин зло вздохнул, покачивая головой. Он явно хотел сказать что-то более резкое, но сдержался. — Неблагодарная ты девица. Это все канцлер, — удрученно пробормотал он, — все он, мерзавец. Задурил бабам голову, что им теперь всё можно — и вот, результат. Родная дочь так с отцом разговаривает…
Он тяжело и горестно вздохнул.
Элиза почувствовала укол совести. Отцу и так плохо здесь. Может быть, смириться? Покаяться, сделать вид, что слушаюсь?
Но слова было уже не остановить.
— Канцлер? — крикнула она. — Которого после вас до сих пор еле ходит? Он, значит, виноват? Даже когда вам помилование у Императора добывал?! Да я лучше к нему работать пойду, хоть бумажки писать, хоть кофе носить, да хоть курьером, все равно! Так лучше, чем жить с вашей «забоооотой» и слушаться вашей дури! Вот только не возьмет он меня на службу, да и никто не возьмет — я же Лунина, вдруг начну с ножиком на начальство кидаться?!
Отец зло и удивленно смотрел на нее.
Элиза задержала дыхание на несколько секунд.
— Бельские, кстати, живы-здоровы, — сказала она уже спокойным голосом. — Виктор фон Берген, князь Бельский, сейчас в Гнездовске, служит в страже простым следователем. Захочу — замуж за него пойду. Буду огород полоть, и супы варить. Или вдовой останусь. Одна кошка у меня уже есть, заведу еще десяток.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга.
Павел Лунин горько усмехнулся:
— Порченая кровь. Связалась Лизавета не пойми с кем, вот и получилось… то, что получилось. Я думал, что сумел тебя воспитать, но, видно, кровь сильнее.
— Что? — непонимающе охнула Элиза.
— Я не твой отец, — устало сказал он. — Ты дочь моей сестры от случайного любовника. Мы с Еленой это скрыли, для твоего же блага, но ты теперь взрооослая, — он с сарказмом добавил: — са-мо-сто-я-тельная. Так что ничего ты мне не должна, племянница. Можешь забыть про глупого старика.
Элиза несколько раз открыла и закрыла рот. Потрясла головой, пытаясь скинуть наваждение. Сделала несколько шагов по комнате, развернулась на каблуках и решительно подошла к нему вплотную. Посмотрела прямо в глаза. Выдержать взгляд отца (дяди?) было на удивление легко.
— Неважно, чья во мне кровь, — четко, как будто давая клятву, сказала она. — Меня воспитали вы с мамой. Я — Елизавета Павловна Лунина, и останусь ей до конца дней. Вы — мой отец, и я вас люблю. Можете злиться на меня, можете отказываться. Я — не откажусь.
Павел Лунин долго смотрел на нее. Потом кивнул, отвел глаза и обнял.
— Не наделай глупостей, дочка, — негромко сказал он, гладя Элизу по голове.
На выходе из башни Элиза не заметила ступеньку, оступилась и чуть не растянулась на мокрых плитах двора. Фон Раух подхватил ее, но она успела больно удариться коленом о дверной косяк и испачкать пальто. Как кавалергард умудрился сохранить свою черно-серебряную элегантность, осталось загадкой.
— Извините, у вас щетки не найдется? — смущенно попросила Элиза.
— Пойдемте.
Они быстро прошли мимо старого колодца, прикрытого обитой металлом тяжелой крышкой, к еще одной двери. За ней оказался просторный холл, как в гостиницах — зеркало во всю стену, пара диванов, столик с газетами и стойка, за которой сидел опрятный старичок.
— Здравствуй, Отто, — кивнул старичку фон Раух, — помоги барышне почистить платье.
— И вам доброго вечера, ваше благородие, барышня, — обрадовался портье. Он пошарил под стойкой, что-то стукнуло — видимо, ящик, — и достал коробку с целым арсеналом щеточек, ершиков, разнообразных тряпочек и флаконов. Пристально посмотрел на испорченный черный наряд Элизы, на пятна грязи и кирпичной пыли. Удрученно вздохнул.
— Боюсь, щеткой тут не обойтись. Если барышня у нас переночует, к утру и пальто, и платье будут, как новенькие.
— Я лучше домой, — покачала головой Элиза.
— Тогда могу разве что предложить плащ, — развел руками Отто. — Подождите пару минут, сейчас принесу.
Элиза неловко улыбнулась фон Рауху:
— Простите, столько хлопот из-за меня… И… Вы ведь все слышали?
Фон Раух едва заметно кивнул.
— Боюсь, сударыня, слышала вся округа. У вас очень громкий голос. Не беспокойтесь, здесь не бывает сплетников. И еще… — он глядел в сторону, почему-то не желая встречаться взглядом с Элизой. — Я плохо умею утешать, но попробую. Поверьте, все будет хорошо.
Она вздохнула. Какое тут может быть «хорошо»?
— Это… Правда? — зачем-то спросила она кавалергарда. — Я — незаконный ребенок?
Фон Раух кивнул.
— Во всех родословных книгах вы записаны как дочь Павла и Елены Луниных, и по закону неважно, кто ваши… настоящие родители. По сути — да. Елизавета Лунина умерла, рожая вас. Никто и понятия об этом не имел, пока Павел Николаевич не совершил покушение. Он думал, что ваш отец — Воронцов, ходила такая лживая сплетня. Хотел отомстить за смерть сестры, пусть и через двадцать лет, а заодно избавиться от долгов.
— М-да… — вздохнула Элиза. — Это нужно как-то… осознать. Но, в любом случае, мой настоящий отец — Павел Лунин. Он меня воспитывал, гонял перед сном из-под детской кроватки жутких монстров, на руках меня носил, когда я болела… Остальное неважно.
— Вот, барышня, — спешил к ним старичок-портье, — плащик вам, на меху, теплый, как раз на мозглявость ноябрьскую. Надевайте, вам понравится!
Когда они проезжали внутреннее, самое старое кольцо стен Гетенхельма, Элиза увидела за крышами зарево пожара.
— Что там? — спросила она у своего спутника.
— Имперский архив, насколько я понимаю. Простите, вынужден вас покинуть.
Через секунду фон Рауха рядом уже не было. Только порыв холодного ветра от двери кареты бросил в лицо Элизе горсть капель дождя.
Дома, в своей постели, Элиза привычно положила руку на теплый кошачий бок и провалилась в сон без сновидений.
Глава 14. Двое из ларца
Элиза проснулась около полудня. В ноябре над Гетенхельмом небо редко свободно от туч, но в это утро город купался в солнечных лучах. В голове было пусто, мир вокруг казался прозрачным и звонким. Выпал снег, прикрыв привычную каменную серость сверкающей белизной. Он продержится недолго, совсем скоро хрупкая ледяная красота станет привычной грязной кашей, раздавленной колесами повозок и копытами коней.
Это пугающе напоминало Элизе ее собственную жизнь. Тонкий налет ее счастья слишком быстро исчезал, растоптанный чужими, куда более важными делами, стремлениями и равнодушием.
«Нужно создать свой снег…» — невпопад пробормотала Элиза.
Кошка встрепенулась от ее голоса. Открыла глаза, оценила обстановку — все в порядке. Сладко потянулась, мурлыкнула и начала вылизываться.
— Что, Герда, мы теперь с тобой вдвоем, — сказала Элиза, садясь рядом и гладя блестящую шерстку, — и нужно нам как-то самим о себе заботиться. Опереться не на кого, упадем — так сами.
Кошка фыркнула.
Элиза почесала кошке подбородок и отправилась умываться. Жизнь снова стала цветной и яркой, без мучительной серости бессонницы.
Хорошо, когда у тебя есть насущная проблема.
Иван-дурак идет искать Марью-красу, просит совета Бабы-Яги, добывает живую воду и дерется с Кощеем. Выгнанные в лес падчерицы стремятся выжить, царевичи — жениться на царевнах, лягушки — дождаться принца…
Ни у кого из них не возникает странного вопроса: «Что мне делать со своей жизнью?». Им и так все ясно. У них есть цель.
А если цели нет?
Если у тебя есть приличное содержание, ты живешь в хорошем доме, никто тебе не угрожает? Никто не крал у тебя любимого, он сам сбежал. Да и был ли он любимым? Или ты просто благодарна ему за благородство?
Мстить незачем и некому, отец все тебе объяснил. Тебе не за что ненавидеть фон Рауха.
Что делать, если ты никому не нужна, кроме маленькой кошки? И никаких дел у тебя нет.
Никто не придет в гости, не позовет к себе — гражданская казнь тебя не коснулась, но тебя все равно вычеркнули из прежней жизни.