Элиза догадалась, что по местным обычаям поздравлять еще и с Йолем имперцам неудобно, а угодить клиентам надо. Вот и упоминают только Рождество.
Приказчик протянул ей маленькую, чуть больше ее ладони, корзинку с фигурным печеньем — зайцами, елочками и шишками.
Такое печенье они с мамой пекли на Рождество. Элиза смотрела на смешную заячью мордашку и, казалось, чувствовала мамину руку на своих волосах.
«Все будет хорошо, девочка. Я тебя люблю. Береги себя…»
«И я люблю тебя, мама… — мысленно отозвалась Элиза. — И папу…»
Она подняла заблестевшие глаза на приказчика, сердечно его поблагодарила и вышла на крыльцо, одновременно стараясь не расплакаться и не слишком широко улыбаться. Неприлично для дамы, тем более — вдовы, лить счастливые слезы над печеньем.
Но вокруг был сказочный Гнездовск. Она была здесь одна, своей волей, и ей это очень нравилось.
«Я люблю вас», — неслышно сказала она всем. И умершим маме и тетке — думать о незнакомой Елизавете, как о матери, не получалось. И отцу, отдавшему свободу и честь ради не нужного ей счастья, и неизвестному возлюбленному Елизаветы, который, видимо, и не знал дочери…
Я люблю вас. Но решать буду сама.
Элиза с весело тряхнула головой.
Если не выйдет с наследством — найду работу. Лучше быть письмоводителем или гувернанткой, чем оставаться объектом чьей-то заботы. Год она проживет на то, что Пьер оставил ей, а потом? Либо он воскреснет, либо начнутся дрязги с остальными Румянцевыми. Самостоятельность придется отвоевывать, а ей с ними даже говорить страшно. Так что наследство семья Румянцевых может употребить… любым способом.
На еду для нас с кошкой Гердой я уж как-нибудь наскребу, а без богатых нарядов прожить можно, тем более что мне негде в них блистать. Не зовут дочь заговорщика на светские рауты, вот ведь неприятность какая.
Ну и пусть.
Для закрепления символического эффекта отказа от условностей этикета (или — из детской вредности), она достала из корзинки печенье-елочку и съела прямо на крыльце банка. Вопиющее нарушение приличий для имперской светской дамы, зато для никому не известной гостьи Гнездовска — в самый раз.
Угощение оказалось идеальным — хрустящим, но легко тающим во рту; в меру сладким, с нотками имбиря и малины. Элиза тут же потянулась за следующим.
Вечерело. Фонарщики уже вышли на улицы, переставляли свои длинные лестницы от столба к столбу, зажигали теплые огоньки. Элиза смахнула с рукава несколько снежинок, и с улыбкой смотрела, как падают новые, такие разные, огромные…
Город пах прошлогодней пожухлой травой на присыпанных снегом газонах, лошадиным навозом, сладкими плюшками из лавки на углу, мокрым ветром, дымом из печей и чем-то еще, неуловимым, незнакомым и сладким.
Элиза медленно шла по бульвару, любуясь вечерним Гнездовском — украшенными мишурой елками, разноцветными магическими огоньками в витринах, искусно вырезанными ледяными скульптурами на аллее…
В окне первого этажа солидного каменного дома она увидела мальчишку лет четырех. Парнишка уперся ладошками, прижался к стеклу носом и увлеченно корчил рожи прохожим. Подбежала запыхавшаяся нянька, оттащила сорванца и задернула шторы.
Элиза улыбнулась им вслед.
Афишная тумба обещала «почтеннейшей публике» премьеру новой пьесы «Танец сказок», выступление труппы воздушных гимнастов, соревнование по гонкам на санях и ярмарку зимних разносолов.
— Мы задержимся здесь на какое-то время, — сказала Элиза охране. — Банкиры хотят проверить мои бумаги.
— Билеты на премьеру раздобыть, — понимающе кивнул Эрик. — И к циркачам. Интересно, где они выкрутасничать собираются, неужто под открытым небом?
— Вот и выясни, — попросила его Элиза. — А я поужинаю — и домой, читать книжки и есть сладости. Раз уж послала судьба нежданную передышку, нужно ею пользоваться.
Гнездовск обещал стать жизнью-вне-времени. Элиза была здесь чужой, никто не знал ее, никто не обращал внимания, никто не кривился вслед с брезгливой ухмылкой, не шептал «загово-о-орщица!», не отводил глаза… просто не замечали. Ее это полностью устраивало.
Даже если ничего не получится из безумной идеи с наследством, она уже благодарна Гнездовску за чудесные зимние каникулы. И за коринку с печеньем.
Элиза прошла дальше по бульвару и села поужинать в маленьком уютном кафе. За окном снова повалил густой снег. Он завивался причудливыми узорами, рисовал добрую сказку дороге к теплому дому, горящему очагу и разогретому ароматному вину с травами в высокой кружке.
Вот она, эта кружка. Прямо перед тобой. Возьми в руки теплый фарфор, согрейся, отдохни. Пусть здесь не дом, а всего лишь остановка в пути.
Ты сама построишь свой дом.
Элиза улыбнулась своим мыслям и достала из корзинки еще одно печенье.
Гнездовская традиция Йольских карнавалов уходила корнями в далекое прошлое. Испокон века темным и глухим зимним вечером люди надевали шубы наизнанку, закрывали лица личинами и веселились вовсю, пугая злых зимних духов.
Прежние гнездовцы приносили жертвы богам и звали весну; их потомки просто развлекались, делая вид, что совсем не помнят старые обычаи.
Крынка с молоком и свежий хлеб у печки? Цветные ленточки в венике? Не ваше дело. Вот, плюшку возьмите, да отщипните очагу. Вкусно? Славно, славно… А теперь шагайте, нечего по хате шастать. Идите на площадь, там гулять будут до утра.
На одну, самую длинную в году ночь, от синего заката до блеклого рассвета во всем княжестве пели, плясали, пили, угощались и напрочь забывали, кто здесь крестьянин, кто рыцарь, кто знатная госпожа, а кто — прачка из портового квартала.
Говорят, даже старые духи лесов и полей… Да мало ли, что говорят? Сказки всё. Хотя, кто ж их знает, может, вон тот, с синей рожей, не краской размалевался, а вовсе даже омутник?
В веселой толпе забывали и звания, и родословные. Мелодично смеющаяся дама в лисьей маске могла оказаться и княжной, и шлюхой, а ее кавалер в черной повязке — военным, старьевщиком, рыбаком, купцом, разбойником…
Вам-то какая разница? Лучше медовухи выпейте — пряной, густой… Осторожно! Горячая! Поберегите губы — их, коли повезет, обожжет поцелуем незнакомка…
Это была ночь-между. Между Явью и Навью, между старым и новым, между жизнью и жизнью.
Невозможная, нереальная ночь.
Элиза читала об этом обычае, но самой принять участие было страшновато… Или это просто старая привычка бояться всего, что может не понравится кумушкам в светских салонах?
Элиза отодвинула портьеру и посмотрела на улицу. Окна выходили на широкий бульвар, ведущий к площади у Гнездовской ратуши. Там, на заметенном снегом газоне, человек пятнадцать в масках играли в снежки. Хохотали, как дети, кидали снежными комками друг в друга и в проходящих мимо. Невысокая девушка закинула кусочек льда за шиворот зазевавшемуся кавалеру. Тот весело взвыл, погнался за ней…
Портьера в руке Элизы задергалась. Это кошка Герда прыгнула на качнувшуюся кисть гардины, вцепилась в нее зубами и когтями и увлеченно, с рычанием драла добычу. Дворовая гетенхельмская кошка лапой скребла на приличия. Она хотела играть.
Элиха вздохнула и отошла от окна. Еще примерно четверть часа она провела, пытаясь вникнуть в сюжет занудного романа из «Дамской библиотеки». Перевернула очередную страницу, пробежала глазами строчки от слов: «синий взор прекрасной темноволосой девушки» до «его сердце колотилось как колокол».
«К-к-колокольня высокая, а я одинокая…» — фыркнула Элиза словами глупой песенки, передразнивая пристрастие автора романа к букве «к».
Герда тем временем наигралась со шторой, стребовала с Насти угощение и, довольная собой, разлеглась на диване.
— Там все гуляют, — простодушно отозвалась на песенку Настя. — Вот выйдете на улицу, так и одиночество развеется, и хандра пройдет. Это же ночь-которой-нет, все творят, что в голову взбредет… — Настя украдкой вздохнула. Ей явно хотелось не сидеть в гостинице, а плясать под кружащимися снежными хлопьями.
Элиза чуть было не сказала: «Иди!» — но осеклась. И Настя обидится, и…
«И мне тоже хочется веселья, — призналась Элиза самой себе. — Не соблюдать приличия, не сидеть с вышиванием, как подобает даме… Просто жить»
Она осторожно, боясь спугнуть сладкую мысль, закрыла книгу и пересела к зеркалу. Маски нет, зато косметики предостаточно. Можно нарисовать на лице любые узоры — и никто ее не узнает, и местные традиции будут соблюдены.
Настя расцвела.
— Барыня, — чуть смущенно сказала она, — краска от снега поплыть может. Вот, я вчера вам запасла, — и протянула Элизе шелковую маску.
Несмотря на холод, на площади у ратуши стояли столы с россыпью угощений. Рядом дымились бочки с горячим вином, пивом и сбитнем, на вертелах запекались молочные поросята. Семейство дородных полевиков в плотных куртках, раскрашенных под доспехи, выдавало всем желающим по ароматному, дымящемуся куску мяса на тарелке из куска бересты.
Неподалеку построили ледовый городок — лабиринт и горки, от маленьких, о пояс Элизе, до огромного склона высотой с большой дом. Толпа ряженых с веселым визгом, воплями и хохотом каталась по ним, устраивала кучу — малу. Среди горок солидные гнездовцы, забыв о заботах, как в детстве играли в салочки.
Карнавал затягивал. Элизе хотелось бежать сразу во все стороны — смотреть на глотателей огня, закружиться в хороводе, кататься на санях, запряженный тройкой коней со звонкими бубенцами и съесть горячий рогалик из уличного лотка, запивая медовухой. Слиться с веселой толпой, стать частью праздника, веселиться, как будто не было никаких бед!
— Эрик, сегодня я хочу остаться одна, — сообщила Элиза охраннику. — У вас с Настей выходной. Отдохните, повеселитесь.
— Барыня! В такой толпе — одна? — Вскинулась Настя. — А ну как споткнетесь? Или обидит кто?
— Не обидит, — отрезала Элиза. — Уж не ты ли мне рассказывала, что по традиции все местные бандиты и жулики забывают о своем незаконном ремесле на время карнавала? Да еще и за порядком следят, чтобы разгоряченные обыватели дров не наломали?