В чем-то она была права. У меня мгновенно пропало желание обсуждать Настю Иванову, и я быстро проглотил уже вертевшиеся на языке фразы в ее защиту. Стоит ли устраивать никому не нужный спор из-за малоизвестной женщины и портить приятный вечер рядом с собственной женой?
И все же, засыпая, я думал, что Настя почему-то мне симпатична. В ней было что-то такое, что заставило меня мгновенно, как только я ее увидел, понять, почему она стала избранницей обаятельного и умного Гоши. Почему-то при взгляде на Настю я вспоминал «Евгения Онегина»: «Без взора наглого для всех, без притязаний на успех, без… каких-то там… улыбок, без… еще каких-то там… затей». В общем, по Пушкину — живой снимок «хорошего тона». Да по сравнению с Настей моя жена (я был вынужден это признать) тянула в лучшем случае на Ольгу Ларину: «Всегда скромна, всегда послушна, всегда как утро весела…» — масса сбитых сливок и полное отсутствие изюминки…
Я поймал себя на том, что в третий раз за вечер проявляю малодушие по отношению к женщине. В первый раз я злорадно слушал, как Баженов (ради меня же!) клевещет на мою жену, второй раз я не встал на защиту Насти, испугавшись очередной ссоры с Ларой, а теперь, довольный сытным ужином и (хм!) не менее приятным вечером, лежу в постели и поношу собственную супругу, так старавшуюся мне угодить…
Полный угрызений совести, я повернулся на другой бок и уже почти заснул, как в мою полудрему ворвался телефонный звонок. Звонил, как ни странно, Егор, а ведь я до сих пор даже не знал, есть ли у него номер моего телефона:
— Максим, извини, что поздно… — С Егором мы общались на «ты», но это звучало всегда как-то натянуто и неестественно, как между людьми, которым было бы значительно проще «выкать» друг другу, да обстоятельства этого не позволяют…
— Ты, случайно, не едешь завтра на дачу к Александру Николаевичу?
— Нет, — удивился я, — меня он не приглашал…
— Извини, — Егор смутился еще больше, — просто Гоша едет, Баженов едет, я и решил, что вы тоже едете… — Поняв, что получилось совсем уже неудобно, он начал в третий раз витиевато извиняться и откланиваться.
Я положил трубку и попытался убедить себя: мне совершенно наплевать на то, что Александр Николаевич счел возможным пригласить на дачу всех, кроме меня с Ларой.
Проворочавшись полчаса с боку набок, я понял, что убедить себя в чем-либо у меня не получится. Пришлось прибегнуть к давно проверенному и хорошо зарекомендовавшему себя способу. Достав из нижнего ящика секретера бутылку водки, в лучших традициях русского мужичья заначенную от жены, я налил себе 200 грамм и залпом выпил. Убаюкивая себя классической фразой Скарлетт О'Хара «я подумаю об этом завтра», тщательно укутался в щедро оставленную мне Ларой четвертинку одеяла и наконец-то начал погружаться в сон…
Берта нервно курила, стоя у распахнутого окна. В соседней комнате мирно спал Баженов. Берта ушла из спальни, чтобы только не видеть его расслабленное и довольное лицо. Это спокойное и мужественное лицо вызывало у нее острое желание избить его табуреткой. Ненависть на неверного возлюбленного клокотала в ней, как лава в готовом взорваться вулкане.
Она не знала ничего точно, но, собственно, и не нуждалась в этом. Интуиция, выработанная годами жизни с Баженовым без всяких доказательств подсказывала ей, что Олег был с другой женщиной. Пусть на его рубашке не осталось следов губной помады, от пальто не пахло духами и слова, которые он говорил ей сегодня, были самыми обычными, каждодневными, — Берта всем своим существом чувствовала измену. Предательство прожигало ее душу насквозь, но еще ужаснее, чем злость на неверного любовника, было ощущение полной беспомощности. Берта отлично знала, что сам Баженов свои встречи с любовницами изменой не считает. Они не были женаты, и он любил рассуждать о том, что их отношения — это союз двух свободных людей. Но беда в том, что Берте эта свобода совершенно не нужна. Изменять Баженову она не собиралась. Но и перечить ему тоже было ей не по силам. Олег бы просто посмеялся над ее «собственническими» замашками, а вздумай она настаивать, мог просто выгнать из дома. А идти Берте, кроме как в крохотную пятиметровую комнату в огромной вонючей коммуналке, было некуда…
— Ну и как у них дела? — старинные приятели снова сидели в своем любимом ресторане. Странные картины смотрели на них со стен, тяжелая прерывистая музыка доносилась от стойки бара. Все тот же дымно-красный полумрак окутывал их фигуры, придавая пухлогубому лицу брюнета особую резкость и рельефность. Временами кудрявые волосы так странно взметались над головой, что его приятелю казалось, будто в сплетенье черных кудрей он видит змей, подобных тем, что украшали голову мифической Медузы-горгоны.
Блондин хищно улыбнулся, его странные зрачки сверкнули, как стеклянные глаза куклы:
— Лучше некуда. Вчера в доме Александра Николаевича случилась кража. Из секретера исчезли деньги. Валюта. Взять мог только кто-то из своих.
— Ого! А откуда такие сведения?
— Из самого надежного источника. Академик поделился неприятностью с Баженовым, Баженов был достаточно глуп и сболтнул об этом происшествии своей любовнице, а та сразу же решила обсудить ситуацию с моей женой. Они близкие подруги. — Когда блондин произнес последнее слово, в его интонации сквозила явная ирония.
— Да, актрисы не бывают бывшими… Твоя Галина спецагент, каких отыскать. Но согласись, что не обошлось и без везения — чистое совпадение, что Берта так быстро позвонила твоей супруге. Да и кто мог надеяться, что Баженов окажется таким идиотом и разболтает обо всем бабе.
— Никакого везения. Все закономерно. Для Баженова Берта уже давно — деталь интерьера. Что-то вроде комнатной собачки. Он так уверен в ее преданности, что ему просто не приходит в голову что-то от нее скрывать. А Берта страдает от его невнимания и совершенно не умеет заводить друзей, а потому очень дорожит вниманием Гали. Ну кто ей посочувствует, подарит новый жакетик или пригласит на вечеринку, как не моя жена? Естественно, как только у Берты появляется какая-то информация, которая может заинтересовать подругу, она тут же спешит ею поделиться… Как-никак лишний повод к общению.
— А Берта, случайно, не знает, кто виновник кражи? — В черных глазах кудрявого сквозила явная заинтересованность.
Берта не знает. Но это скоро буду знать я…
Глава 5
Александр Николаевич стоял у окна, вглядываясь в темный туман на набережной. Размытые пятна белых фонарей напоминали кляксы воды, оставленные на акварели. Тут и там виднелись черные пятна и линии, обозначавшие силуэты зданий, фонарные столбы и парапет набережной.
Было уже поздно, но спать не хотелось. А еще больше не хотелось уходить из своего кабинета. Он любил проводить эти тихие предутренние часы в своем «логове». В эти минуты он чувствовал себя защищенным от всего на свете, даже от смерти. Комната, где в течение всей своей жизни он собирал самые важные, нужные и приятные глазу вещи, казалось, оберегала своего хозяина. Книги и сувениры как будто превращались в сказочные обереги, а высокие книжные шкафы — в волшебные стены пещеры Аладдина.
Здесь было приятно думать. Александр Николаевич любил думать. «Думанье» было для него особым процессом, некоей формой наслаждения, превосходящей наслаждение от вкусной еды и сопоставимой разве что с занятием любовью. Впрочем, с годами он все большее предпочтение отдавал именно «думанью», соглашаясь с воспевшим старость философом — чем больше лет отсчитывало его тело, тем свободнее и счастливее становился дух. Жаль, что их невозможно совместить в одном времени — расцвет души и расцвет тела…
В последние годы у Александра Николаевича не часто возникали проблемы, достойные того, чтобы по-настоящему погрузиться в блаженное «думанье». Много было рутины, суеты. Часть проблем он «разгрызал» молниеносно, как семечки, пользуясь одним лишь жизненным опытом и знаниями и не привлекая интеллект…
Но сегодня перед академиком стоял вопрос, вполне заслуживавший полной концентрации его интеллектуальных усилий.
Александр Николаевич не стыдился признаться самому себе, что хотя с эмоциональной точки зрения кража денег была ему крайне неприятна, умом он воспринимал ее чуть ли не с удовольствием — наконец-то возникло что-то, над чем можно было поломать голову…
Иванов отпил из чашки глоток зеленого чая с жасмином — коньяка и кофе сегодня и так было выпито слишком много. Редкий зеленый чай, привезенный коллегами из Китая, был заначкой «для особых случаев» и хранился непосредственно в кабинете академика. Электрический самовар и подаренный художницей с Ломоносовского завода фарфоровый чайник позволяли Александру Николаевичу заваривать чай, не выходя на кухню и не нарушая своего уединения.
Академик перенес чашку с подоконника на журнальный столик и устроился в низком мягком кресле. Там уже были приготовлены изящный «паркер» и лист белой бумаги — непременные атрибуты его «думанья».
Александр Николаевич начал набрасывать на листке черточки, длинные линии и буквы, соединенные стрелками. Они должны были помочь ему найти ответ на главный вопрос: кто же взял деньги?
На секунду перо застыло над бумагой, а затем в углу листа начал появляться женский профиль, смутно напоминающий его жену, Лизу. Рисовал он неплохо. Еще в юности точный глазомер и уверенная рука помогали Иванову создавать как удивительно аккуратные и красивые чертежи, так и смешные шаржи на однокурсников. Впрочем, он был не силен в живописи — попробовал один раз в жизни, и то неудачно. Мир цвета, как и мир слишком горячих эмоций, был не его стихией…
Иванов рисовал и думал…
Могла ли Лиза взять деньги?
Александр Николаевич вспомнил Лизу такой, какой он увидел ее в первый день знакомства: русоволосая девушка, пришедшая устраиваться на работу лаборанткой. По анкете — 1943 г. рождения, 26 лет. Невысокая, тонкая, ухоженная, но неэлегантная. Чувствуется еле уловимый налет провинциальности. Костюм в сине-белую полоску украшен и разрезом на юбке, и лацканами, и множеством пуговиц. Явно сама придумала. Сшила или заказала у портнихи? К нему блузка — тоже сине-белая полоска, но немного другого оттенка и ширины. Москвичка бы так не оделась — взяла бы однотонную блузку… В синий цвет и украшения — серьги, бусы. Чувствуется — старалась, наряжалась. Хотела выглядеть скромно, но элегантно. Но не вышло, всего получилось слишком много — оттенков, деталей. Впрочем, он ее порыв все равно оценил, понял, что она хотела ему сказать своим внешним видом…