будто все так и надо…
А потом Гоша и Настя уехали в Тюмень, и казалось, что история с деньгами забылась навсегда…
Санкт-Петербург, август 1996 года.
— Господи, да откуда ты все это знаешь! — информированность Марты меня поражала.
— Ну кое-что папашка рассказывал, кое-какие сплетни в свое время слышала Лариса. А о некоторых вещах я догадалась только сейчас, услышав твой рассказ. Ясно, что Сушко подставил Гошу, хотя на самом деле виноват в краже чертежей и денег был Егор.
Мне стало горько:
— Но почему дед так легко поверил в виновность моего папы! Он же любил его!
Марта пожала плечами:
— Да, говорят, Гоша был любимым ребенком Александра Николаевича. Но, знаешь, может в этом все и дело? Ты не забывай, в каком году Иванов родился… начало века. Он ведь начал создавать свою империю во время войны, потом были сталинские годы… Ты, конечно, знаешь, что он сидел?
— Как сидел? — Я недоуменно посмотрела на собеседницу. Академик и тюрьма казались мне вещами несовместимыми.
Марта вздохнула:
— Вот видишь, ты даже не знаешь о нем таких важных вещей. Впрочем, я и сама узнала недавно. И совсем случайно. Мне отец рассказал — ему Егор как-то по пьяному делу сболтнул, — что Александра Николаевича арестовали, правда, очень удачно, уже в 53-м. Всего-то три дня просидел… Затем выпустили…
— Арестовали-то за что?
— Да какая разница? Шпионаж или вредительство… Кого только в то время не брали под подозрение… А он такой заметный человек… Да еще талантливый… Мало ли кто захотел его подставить… Удивительно не то, что арестовали, а то, что сумел выкрутиться…
— Ну всего-то три дня просидел…
— А страху, наверное, на всю жизнь хватило… Откуда ты знаешь, что он там за эти три дня передумал-перечувствовал… Уж, наверное, всех, кто мог его предать, мысленно перебрал… И ты хочешь, чтобы он после этого не стал подозрительным?
— Даже в отношении близких?
— Может быть… Знаешь, мне кажется, что Александр Николаевич по-настоящему и не верил в виновность Гоши. Но и в невиновность его, не имея на то существенных оснований, он верить не мог…
— Не доверял, получается?
— Скорее, считал нужным проверить…
Глава 7
Москва, сентябрь 1970 года.
Сквозь толстые шторы в окна пробивалось еще теплое сентябрьское солнце. Лиза потянулась в постели, повернула голову, чтобы посмотреть на часы. Ровно семь. Самое время вставать. Через полчаса за стеклянными дверьми раздастся шум, и Александр Николаевич, проведший ночь на широком диване в кабинете, как это часто бывало в последнее время, начнет делать гимнастику. А затем пора будет подавать завтрак.
Лиза быстро поднялась. Ей даже не приходило в голову немного понежиться в постели или вместо обычного, старательно приготовленного завтрака подать бутерброды и чай. Как дисциплинированный боец, она неукоснительно и точно выполняла все свои обязанности.
Два года назад, когда она только стала женой Александра Николаевича, Лиза еще позволяла себе маленькие вольности — долго спала, ограничивала приготовление ужина «быстрой» яичницей или остатками обеденного борща. Теперь все было иначе. Страх, который Лиза пережила весной, полностью изменил ее отношение к своим обязанностям. Тогда, в апреле, видя, как сердится ее муж, узнав о ее провинности, когда она сдала в ломбард фамильные драгоценности, Лиза была почти уверена, что развод не за горами. А это было для нее событием, которое невозможно пережить даже мысленно… Тогда Лиза приняла для себя решение: если он будет настаивать — она покончит с собой. И умрет как его жена. У нее не было сомнений в том, что она сможет осуществить задуманное: расстаться с Александром Николаевичем ей было гораздо страшнее. Расстаться с мужем означало для нее снова стать никем и ничем, жить на грошовую зарплату и бояться всего на свете. А главное, снова ощутить ту мерзкую бессмысленность и бесцельность своего существования, бесконечную собственную ненужность и никчемность в этом мире. Лиза знала, что у нее не хватит сил найти другого мужа или же жить так, как жила когда-то. Слишком силен был страх раньше, слишком спокойно ей жилось потом.
Теперь Лиза считала, что тогда, весной, ее спасло только чудо. Теперь-то она понимала, как была наивна, когда верила, что сданные в ломбард украшения не могут никуда пропасть, а Александр Николаевич никогда не узнает о ее проделке. Счастье, что гарнитур удалось вернуть, что сумма, потраченная Лизой, показалась академику смешной, а остальные деньги она положила в сберкассу. И еще она вовремя вспомнила про Гошу. Про то, как он заходил и выходил из отцовского кабинета. Когда Лиза поняла, что у Александра Николаевича пропали из кабинета деньги, у нее не возникло ни малейших сомнений относительно того, кто мог быть виновником кражи. Слишком хорошо она помнила события того вечера. Осторожную походку Гоши, внимательный взгляд по сторонам, спрятанную за пазухой руку, когда он выходил из кабинета… Слишком уж все было очевидно…
История с Гошей порадовала Лизу потому, что частично снимала с нее груз моральной ответственности. На фоне кражи, совершенной сыном, выходка Лизы казалась вполне безобидной, и она надеялась, что это обстоятельство заставит Александра Николаевича лишний раз подумать о том, стоит ли выгонять из дома ее…
Самое страшное, что после истории с драгоценностями Лиза еще два месяца жила в неведении относительно своей дальнейшей судьбы. С Александром Николаевичем они почти не виделись. Он практически все время был занят, много ездил по командировкам, и каждый раз, встречая его в аэропорту или на вокзале, Лиза обливалась холодным потом: вдруг именно сейчас он ей скажет то, что она боится услышать?
Александр Николаевич молчал. Он не был ни слишком ласков, ни слишком груб. Привозил Лизе небольшие дежурные подарки, чаще всего что-нибудь по хозяйству — посуду, кухонную утварь, какой-то интересный текстиль… Лиза благодарила его за эти дары, но прекрасно понимала, что, если завтра придется разводиться, все это останется в доме академика… Ей лично за эти два месяца он не привез ничего, и это было плохим признаком…
В июне Лиза серьезно заболела: нервное переутомление и стресс сделали свое дело. Лежа в больнице, она чувствовала себя так плохо, как никогда в жизни. Физическая хворь вкупе с моральными терзаниями делали жизнь тягостной и невыносимой. Александр Николаевич ничего о ее болезни не знал, он как раз был в очередной командировке…
Но через три дня он приехал. И пришел в больницу, и поставил на уши весь персонал, заставив ходить вокруг нее на цыпочках. Тумбочка оказалась завалена фруктами и сладостями, под кроватью в ящике лежали тома Дюма и Дрюона, а для выходов в коридор он подарил ей неземной красоты золотисто-фиолетовый халат. Взглянув на этот халат и почувствовав, как рука академика гладит ее волосы, Лиза расплакалась. Она поняла, что останется женой Иванова навсегда. Однако спокойствие в ее сердце так и не вернулось. Слишком явно показала апрельская история зыбкость ее нынешнего положения, слишком силен был пережитый страх…
Возможно, кто-нибудь, хорошо знающий ее и Александра Николаевича, мог бы объяснить Лизе, что случившаяся с ней история вполне закономерна, что по неопытности и незнанию она бы рано или поздно не могла не совершить что-то подобное… И вряд ли Александр Николаевич стал бы разводиться с ней, даже если бы драгоценности на самом деле пропали…
Злопыхатели, возможно, даже напомнили бы, что один из известных профессиональных приемов академика как раз и состоял в том, что, приняв на работу нового неопытного человека, его поставили в ситуацию, где он непременно должен был совершить «роковую ошибку». После этого, кающийся и безмерно расстроенный новичок представал пред светлы очи снисходительного начальника, который самым доброжелательным образом прощал виновного, обещая взять вину на себя… Перепуганные, мгновенно лишившиеся всего понта подчиненные, ошалев от совершенного ими «греха» и терпения начальника, загорались чувством искренней признательности к шефу, раз и навсегда оставляя в руках Александра Николаевича тоненькую ниточку, за которую он мог дернуть в любой момент. Не мучаясь угрызениями совести и веря в то, что он делает все на благо коллектива и каждого сотрудника в отдельности, академик не стеснялся периодически напоминать им о содеянном, добиваясь необходимого послушания и подчинения…
Конечно, если бы драгоценности пропали на самом деле, академик был бы крайне расстроен. Но вместе с тем и очень рад. Вина Лизы оказалась бы не тоненькой ниточкой, а крепкими вожжами, которые дали бы ему надежную гарантию того, что она полностью зависит от него… Теперь ему было почти жаль, что ее промашка оказалась столь незначительной…
Александру Николаевичу даже не приходило в голову, что Лизу эти намеки на апрельскую историю почти загипнотизировали, а страх потерять его уже пропитал ее настолько, что сама одна мысль противостоять мужу не приходит в ее голову… Он же всего лишь дразнил жену, радуясь ее видимой привязанностью к нему… В его представлении такое понятие, как «страх», даже близко не могло соседствовать с таким ерундовым событием, как развод… Для Иванова страх мог быть связан с блокадным людоедством в Ленинграде, со сталинскими «воронками», с атакой армады фашистских танков в годы Великой Отечественной… Боязнь лишиться фамилии мужа и летней поездки в ведомственный санаторий на фоне этих понятных и известных ему страхов казалась микроскопической песчинкой, затерянной в космосе… Невозможно было поверить, что женщина, живущая рядом с ним, ценит все это больше, чем свою жизнь…
…Лиза готовила поднос с завтраком. Выложила на стол голландский сыр, копченую колбасу, коробку мармелада в шоколаде. До знакомства с мужем она ела эти продукты только по праздникам, а такая коробка шоколадного мармелада и вовсе была у нее в руках лишь один раз. Теперь это было ее обычной едой, но Лиза не могла к этому привыкнуть, каждый раз чрезвычайно бережно доставая продукты из холодильника.