Энн не отказалась от своих надежд, но в течение трех недель, проведенных в Сент-Тропезе, выглядела счастливой, как никогда. Она ходила в голубых джинсах, в ярких рубашках из хлопка, в бикини, волосы носила распущенными, и они, и без того светлые, стали еще светлей, выгорев на солнце. Она была красива и день ото дня становилась все прекрасней. Билл любовался женой; она слегка поправилась, и когда супруги отправились в Канны за покупками, оказалось, что одежда обычного размера ей тесна – пришлось покупать вещи на размер больше. Билл подшучивал над женой, когда она засомневалась, сможет ли застегнуть молнию на джинсах. Он отметил, что она поправилась, но не задал главный вопрос, не желая напрасно беспокоить жену. В Париже он уже был в этом уверен; Энн так устала, что отказалась побродить вдоль Сены и заснула на пути в «Кок Харди» на ланч, а при виде дюббона буквально позеленела. Он не говорил ни слова, но охранял жену, как курица цыпленка. Когда они вернулись в Лос-Анджелес, Билл все-таки напомнил, что у нее не было месячных с тех пор, как они уехали, а прошло уже тридцать дней. Впервые за шесть месяцев Энн не вспомнила об этом. Изумленная, она открыла рот, быстро подсчитывая в уме, а потом нервно улыбнулась.
– Ты думаешь?.. – Она даже не осмелилась произнести вслух эти слова, и он мягко улыбнулся ей. Не так уж долго. Шесть месяцев – совсем недолго.
– Да, малышка. И подозревал это несколько последних недель, но не хотел раньше времени вселять в тебя надежду. – Энн кинулась к нему, обхватила за шею, но он попытался урезонить ее. – Давай еще подождем, чтобы увериться, и потом отпразднуем.
Назавтра она пошла к доктору. Днем позвонили из больницы и сообщили, что результат положительный. Энн была так потрясена, что минут сорок просидела, ошеломленно уставясь на телефон. Когда Билл вернулся домой, она ошалело посмотрела на него, и тот гикнул от восторга. Когда она бродила по дому в купальнике, он заметил, что очертания ее фигуры неуловимо изменились – исчезла угловатость, вся она стала мягче, округленнее.
– Я… я… я… – Энн была в восторге, танцевала, ликовала, и Билл пригласил ее отметить событие в отель «Беверли Хиллз», но она вдруг заснула, а он поймал себя на мысли о ребенке, о том, что комнату для гостей придется переделать в детскую. Служанку они переселят в другое место, за гаражом… Ночью мысли его вертелись вокруг всего этого, а она безмятежно спала.
На следующий день Билл пришел домой на ланч проведать жену. Все было в порядке, Энн никогда не казалась счастливее, чем сейчас. Она постоянно говорила о малыше, не сомневаясь, что и на сей раз будет мальчик, вместо того, который отдан в чужую семью. Ему сейчас почти четыре года…
День Труда они провели спокойно, в кругу друзей. Общение шло ей на пользу – она веселилась от души, и хотя все по-прежнему завидовали Биллу, но уже не делали саркастических замечаний. Энн выглядела старше, чем после свадьбы. Особенно сейчас.
Супруги планировали съездить на несколько недель в Нью-Йорк, повидаться с Гейл; доктор подтвердил, что это будет полезно для Энн. Но за день до отлета ей стало нехорошо, и Билл уложил жену в постель. Она ужасно расстроилась, но доктор уверял, что такое случается сплошь и рядом. Большинство женщин плохо переносят первые несколько месяцев беременности, и не надо волноваться, дня через три все пройдет. Но через три дня Энн легче не стало, и Билл встревожился. Он позвонил другому знаменитому врачу, и тот сказал то же самое. Однако Энн была странно бледна под загаром и очень перепугана. Она едва смогла добраться от кровати до ванной, и Билл примчался домой проведать ее раньше обычного. Оба доктора заявили, что надо немного потерпеть, но ничего нельзя гарантировать.
Поздно ночью Энн проснулась от ужасной боли и в панике схватила Билла за руку. Она едва могла говорить; боль была такая, будто между ног ей вставили раскаленную кочергу. Билл позвонил врачу, завернул жену в одеяло и повез в больницу. Ее глаза округлились от ужаса, она крепко вцепилась в его руку, умоляя остаться с ней. Доктор разрешил, но это было плохим признаком. Энн мучилась от боли, истекала кровью и через два часа потеряла ребенка, которого так отчаянно хотела. Она рыдала в объятиях Билла и не могла остановиться.
Проснулась она в палате для выздоравливающих. Билл с застывшим печальным взглядом сидел рядом, держа ее за руку. Доктор не мог объяснить причину; что-то случилось с плодом, и тело Энн освободилось от него. Он сказал, что это к лучшему. Но Энн оставалась безутешной и несколько недель пролежала дома в постели. Ей разрешили встать, но она не хотела. Она похудела на пятнадцать фунтов, стала похожа на обтянутый кожей скелет, не желала ни с кем говорить и отказывалась куда-либо ехать. Фэй все узнавала со стороны. Лайонел позвонил Энн, и Билл сообщил ему, что она здорова, но к телефону не подходит. К тому же Энн упорно отказывалась от встречи с Фэй и впала в истерику, когда Билл напомнил ей о матери. Она вопила, что это ее вина, и если бы она, Энн, не отдала своего сына, то сейчас не была бы так несчастна. Она ненавидела всех, временами даже Билла, и только в ноябре он смог увезти ее в путешествие. Встретив их в Нью-Йорке, Гейл очень расстроилась.
– Энн ужасно выглядит.
– Я знаю. – Билл беспокоился о ней беспрестанно, но ничем не мог помочь. Ей надо снова забеременеть, а на это требуется время. – Она слишком тяжело пережила это.
С тех пор прошло уже два месяца, жена больше не заговаривала на эту тему, но, взглянув на нее, нетрудно было понять, как она опустошена, насколько убита горем, и даже новые украшения совсем не радовали Энн. И путешествие в Сент-Мориц на Рождество не смогло отвлечь ее от тягостных мыслей.
В январе Энн стала оживать. Шесть недель депрессии, которые предсказывал доктор, обернулись тремя месяцами, но и они наконец закончились. Энн вернулась к прежней жизни, к магазинам, к встречам с друзьями, чаще звонила Гейл в Нью-Йорк, снова строила температурную кривую и через два месяца опять забеременела. Энн обнаружила это в День святого Валентина, но на сей раз все длилось только шесть недель, и в начале марта она потеряла ребенка, через две недели после того, как узнала. Билл клял себя; его малышка снова прошла через этот кошмар, однако теперь казалась спокойнее. Молчаливая, отстраненная, она редко упоминала о случившемся, и это беспокоило его еще сильнее. Уж лучше бы она рыдала, билась в истерике, но в конце концов воскресла. А теперь что-то умерло в е глазах.
Энн выбросила термометр и собиралась переделать комнату для гостей из зеленой в голубую. Ее безразличие разрывало сердце Билла еще больше, чем раньше, но он ничего не мог сделать. Поздно ночью Энн призналась ему, что это, должно быть, из-за наркотиков, которые она принимала тогда… Но с тех пор прошло пять лет, и Билл был убежден, что это не имеет отношения к беременности. Но она винила себя, опять вспоминала первого ребенка, считала, что уже никогда не сможет родить, и Билл не спорил, просто занимался с ней любовью, и когда, наконец, жена снова взялась за термометр, почувствовал облегчение. Энн продолжала избегать родителей, как чумы, особенно Фэй, но Билл время от времени приносил от них новости. Он слышал, что Тэйеры затеяли какой-то особенный фильм и ищут звезду.
– Может, они дали бы роль Вэл? – сказал Билл как-то за ланчем.
Энн постоянно напоминала себе, что муж создал для нее прекрасную жизнь, дал счастье. А вот она не в состоянии родить ему дитя. Слава Богу, для него это не так важно, как для нее. Услышав слова, мужа она фыркнула.
– Подходящий вариант, если они делают фильм ужасов и им нужна звезда, умеющая громко орать. – Она рассказала, что Вэл славится своими воплями, и Билл рассмеялся. Энн вышла из депрессии гораздо быстрее, он ожидал худшего.
Однако замечание о Вэл было не столь глупым, как казалось. Фэй и Вард перебрали сотню вариантов, но никто не годился на роль. Им хотелось кого-то нового, свежего, красивого, полного жизни. Отчаявшись, Вард предложил жене идею Билла.
– Вэл? – Она глубоко вздохнула и напряженно посмотрела на Барда. – Не думаю. – Фэй никогда не снимала своих детей и в течение двадцати лет жила в двух разных мирах, а сейчас они грозили столкнуться. Кроме всего прочего, Вэл – нелегкий человек, Фэй редко сходилась с дочерью во мнениях. Более того, у нее нет опыта работы в хороших фильмах. С другой стороны, такая роль стала бы подарком для Вэл. – Я не знаю, Вард…
– Хорошо, давай поищем еще. Мы же хотели порыскать в Европе или Нью-Йорке, скоро начнем искать под землей. Почему не попытаться?
– А если она не справится?
– Тогда ты сотрешь ее в порошок.
– Собственного ребенка?
– Я не думаю, что до такого дойдет. Но, возможно, вся се жизнь изменится, Фэй. Такой шанс ей необходим. Вэл способная девочка, просто у нее не было возможности показать себя в стоящих картинах.
Фэй печально улыбнулась.
– Ты говоришь, как импресарио. Но, милый, она не подойдет.
– Почему ты так уверена? – Он взял со стола фотографию в рамке и протянул Фэй. – Она выглядит именно так, как ты хочешь, разве нет?
Фэй снова улыбнулась мужу.
– Хорошо, будь по-твоему. – Она покорилась, и Вард широко улыбнулся. Он гордился женой; оба знали, что затеяли нелегкое дело, но он был убежден, что выбор верен, он сделает все, чтобы у девочки получилось.
Фэй понимала, что он, в сущности, прав: Вэл обладала всеми качествами, требующимися от звезды, но будет странно работать с собственной дочерью. С другой стороны, нельзя упускать такой шанс. Может быть, это действительно поможет Вэл?
Вард подошел к жене.
– Ты ужасная, надеюсь, ты это знаешь? – проговорил он с улыбкой.
Фэй посмотрела на него снизу вверх.
– Уверена, ты поведаешь об этом своей дочери.
40
– Ты хочешь, чтобы?.. – завопила Вэл в трубку.
Звонил ее агент. Она сидела дома, занимаясь маникюром и раздумывая, когда пойти поесть – прямо сейчас или позже. В холодильнике, как обычно, пусто, соседки весело болтали, и Вэл не хотелось никуда идти. Она устала от мужчин, все одно и то же. Расставшись с девственностью шесть лет назад, она не могла даже вспомнить всех тех, с кем спала.