Были там запасы масла и трюфельный торт, любимый Викой; её вообще хлебом не корми, дай только отведать чего-нибудь сладкого.
Разные бывают женщины, думал Солонков. Стандартные красавицы, как на обложках глянцевых журналов или на конкурсах красоты. А бывают вроде некрасивые черты лица, неправильные, и глаза невелики, а есть в них какая-то изюминка, что притягивает к себе, как магнит.
Вика относилась именно к ним. К тому же она обладала живым умом, была наблюдательна и начитанна. Короче, ему повезло с Викой, он был счастлив до того самого момента счастлив, пока не узнал, что безнадежно болен.
Теперь вот Солонков уйдет из жизни, а Вика в ней останется. И если он сделает её своей женой, то нанесет такую рану, с которой она может не справиться. Из молодой жены сразу превратится во вдову. Нет, лучше с ней порвать...
Но как порвать? На это у Солонкова не было сил. И желания, если честно, тоже не было. "Не сейчас, только не сейчас, потом, ещё немного времени..." Но времени у него совсем мало. Последняя черта стремительно приближались...
В дверь раздался стук, вошел директор гостиницы Анатолий Шихалиев, прокаленный здешним солнцем до ореховой темноты, белозубый, быстроглазый, элегантный, в безукоризненно сшитом костюме из тонкой английской шерсти, с огромным букетом мимоз. От цветков этих в номере мигом запахло весной, чем-то щемяще-сладким, радостным. Шихалиев протянул мимозы Вике, поклонился как настоящий горец, преклоняясь перед прекрасным полом.
- Это вам! - Потом поднял указательный палец: - Одну минуточку, Вика! - И он принес глиняное, расписное ведерко. - Посуда специально для цветов. Цветы здесь будут жить долго-долго. Целых две недели держит эта "емкость"... А в Москву повезете с собой другой букет.
Шихалиев шагнул к Солонкову, обнял его:
- Здравствуй, брат! С приездом!
- И ты, брат, здравствуй!
- Сейчас немного перекусим, а вечером я приглашаю тебя вниз, к камину. Устроим маленький праздник в вашу с Викой честь.
Внизу, на первом этаже "Чегета", имелась гулкая каминная комната, не комната даже, а "зала" с высокими окнами, в которые стучались лапами здешние ели и заглядывали синицы, по вечерам там зажигали камин, бросали в огонь охапку поленьев, гасили свет, и здешние жильцы, глядя завороженными глазами на пламя, пели альпинистские песни, жарили на огне шашлык и маленькие, пахнущие дымом колбаски, пили вино.
Солонков проворно метнулся на балкон за шампанским, но Шихалиев предупреждающе поднял руку:
- Не надо, не обижай своего брата! У меня все приготовлено.
Началась райская пора, те самые две святые горнолыжные недели, к которым каждый спортсмен, в том числе и Солонков, готовится целый год: откладывает деньги, достает разные горнолыжные "примочки": очки противотуманные, очки для пасмурной погоды, мазь для снег в солнечную погоду, мазь для сырого снега, мазь для снега обледенелого, хотя родные отечественные умельцы все мази заменяют одним универсальным средством обычной парафиновой свечкой. Натирают ею самую рабочую, "ездовую" сторону, лакируют пробкой и катаются в любую погоду по любому снегу. Так бывало каждый год, и каждый год Солонков приезжал сюда, донельзя измотанный работой, издательскими делами - он писал книги, но счастливый от сознания того, что наконец-то выбрался в горы, которые целый год снились ему. Уезжал же отсюда обычно огорченный тем, что райская жизнь кончилась и следующего счастья надо ждать целый год, зато здорово окрепший, посвежевший, забывший про московские невзгоды и сутолоку.
Солонков сейчас не хотел загадывать, думать о том, что будет дальше. И, наверное, был прав, хотя иногда глухой стук сердца вдруг взрывался у него в висках, оглушал, делал движения скованными, но Вика не видела этого. Вика была счастлива. Она первый раз попала в горы. На тихой снежной поляне - залитой солнцем мульде - освоила горнолыжные азы: торможение плугом и поворот с упора, - и поднялась с Солонковым на первый Чегет, к кафе "Ай".
От кафе канатная дорога шла дальше, в поднебесье, ко второму, заснеженному поземкой Чегету, но Вике подниматься туда было рано - слишком опасно. Впрочем, опасным было не столько само катание, сколько "чайники" неуправляемые лыжники, которых постоянно несло со склона вниз в разных позах.
Когда Солонков съехал в первый раз с Викой с горы, показав ей все опасные места, где может растеряться лыжник, и Вика была уже внизу, раздался крик:
- Берегитесь, люди! "Чайник" едет!
С горы, напрямую с крутого выката, по которому позволяли себе спускаться лишь очень опытные лыжники, на широко разведенных ногах, вцепившись руками в палки, словно в последнюю надежду, не пытаясь даже затормозить, несся нарядно одетый, в дорогом спортивном костюме лыжник.
Солонков невольно поморщился. Лучше бы он свалился, этот парень, на ходу, лучше бы нырнул куда-нибудь в сторону, прыгнул вбок. Лыжи у него сами бы отстегнулись от ботинок и стали на рогульки скис-стопов, а так он может разбиться. Либо переломает ноги и попадет в Тырныауз, районный городок, где лечат поломавшихся в Приэльбрусье лыжников.
- Осторожно, Вика, - предупредил Солонков, - этот "чайник" может в нас врезаться.
Помочь "чайнику" уже, к сожалению, было нельзя, он ничего не видел, ничего не слышал.
"Чайник" в людей не врезался. На его пути оказалась начальственная черная "Волга", на которой какой-то чин прикатил из Нальчика, а поскольку чин здешним законам не подчинялся (въезд на территорию гостиницы "Чегет" был строго запрещен, все машины, кроме машины директора гостиницы, останавливались за шлагбаумом, на асфальтовой площадке), то он подогнал "Волгу" к самому выкату, с которого начиналась кресельная дорога.
"Чайник" въехал прямо под черную "Волгу" - нырнул под неё и... будто в воду погрузился. Пропал. Тихо сделалось. Невероятно тихо. Стало даже слышно, как в поднебесье недовольно клокочет голодный орел, а под самым Эльбрусом, около "Приюта одиннадцати", переговариваются гляциологи, изучающие подвижку кавказских льдов.
Через некоторое время из-под "Волги" медленно вылезла одна лыжа, потом вторая - крепления, поставленные на них, не имели скис-стопов. "Чайник же не показывался.
Солонков первым кинулся к "Волге", отметив, что она поставлена на высокое шасси, иначе бы "чайник" вряд ли залетел под машину, и бог знает, что бы было тогда. "Чайник" здорово ободрался, но был жив и - вот ведь как - даже не поломался.
- Вы родились в рубашке, - сказал Солонков "чайнику - толстощекому упитанному молодцу, пахнущему хорошей туалетной водой.
Костюм, купленный где-нибудь в Париже за дуроломные деньги, потому что за меньшую сумму горнолыжную одежду не достать, был испачкан и порван. "Чайник" невидяще глядел на Солонкова, губы у него приплясывали, из разбитой скулы сочилась кровь. Он не слышал, что ему говорил Солонков. От будки канатной дороги к ним уже бежала девушка в белом халате со старомодным чемоданчиком-"балеткой" - дежурный врач...
Как, оказывается, близко находятся друг от друга жизнь и смерть, совсем ничего не стоит переступить с одной дорожки на другую. Этот парень мог с ходу влететь в нети, из тела выпросталось бы нечто ошалелое - парок, дух, взмыло бы в воздух, чтобы поглядеть на бездыханное тело взрослого дурака, занявшегося не тем, чем ему надлежало заниматься, и понеслось бы, понеслось... А куда? Куда улетает душа, когда покидает тело?..
Никто не знает. Для того, чтобы узнать, этот путь надо хотя бы раз пройти. Увы, те, кто его проходит, не возвращаются.
Вика расширенными глазами смотрела на "чайника". Потом вцепилась в руку Солонкова, проговорила тонким, испуганным голосом:
- Мне страшно!
- Ничего страшного, успокойся. Главное, не терять голову. Это же горные лыжи, а не катание на фанере с подмосковных пупырей. Мы в студенческие годы катались с горок на пластиковых подносах. Брали в столовой подносы и катались. Лихое, веселое было время! А горные лыжи - это опасный вид спорта. Тут и хорошая реакция нужна, и мозги, и физическая сила, и владение техникой. Техника катания должна быть доведена до автоматизма.
Он поморщился. Слова, которые он произносил, показались ему казенными, сухими, как некий технический текст - ни души в нем, ни сердца, сплошной холод да сухомятка. А может, это и хорошо, что у него рождаются такие бездушные слова, может, ему будет так легче порвать с Викой.
- Тебе на сегодня хватит кататься, - сказал он Вике, - не надо перенапрягаться, иначе завтра не встанешь на ноги.
- А тебе не хватит?
- Мне можно. Я ещё пару раз хочу спуститься с верхнего Чегета. А ты... Ты можешь позагорать на балконе. Видишь, какое тут солнце! У нас, в Москве, такого даже летом не бывает.
- А если я поднимусь к кафе "Ай"? Там ведь загорают. Я видела там женщин.
- Это горнопляжницы. Тут две категории отдыхающих: есть горнолыжники, есть горнопляжники...
Горнолыжники и горнолыжницы катаются, отрабатывают технику на склоне. Здесь, кстати, в те дни тренировались и обе сборные страны, мужская и женская. Потеют, выкладываются так, что вечером у них не остается сил даже на то, чтобы сходить в столовую, проглотить "кирзуху", сдобренную мясным соусом, иначе каша не втиснется в горло. А горнопляжницы, надев на себя роскошные комбинезоны, захватив фирменные "белые звезды" или "россиньолы", поднимаются на канатке к "Аю", загорают там до обеда, после спускаются по той же канатке в гостиницу. Многие из них не умеют даже двух шагов сделать на лыжах. Эти горнопляжницы - особый социальный слой, богатые женщины из Москвы, Питера, Киева, Таллина. Среди горнопляжниц встречаются и горнопляжники - холеные мужчины, одетые в роскошные горнолыжные костюмы.
- К кафе "Ай" можно, - разрешил Солонков. - Это безопасно.
Он проводил Вику в номер, подождал, когда она оденется, а потом вместе с ней поднялся по канатной дороге на первый Чегет, к уютному, проблескивающему лакированной деревянной обшивкой "Аю". Оставил Вику там, а сам поехал выше, на макушку горы.