– Значит, с детьми ты сможешь увидеться? – Мишель вытянула шею, вглядываясь в декоративный кустарник за ближайшим забором, где как раз что-то мелькнуло. Увы, не Поуки. Пичужка какая-то.
– Увидеться смогу, а забрать – только после слушания дела.
– День уже назначен? Думаю, для Брузмана с его связями не составило труда сдвинуть судебный график?
– Не так все просто, как кажется, – вздохнула Джада. – Хотя, по-моему, ему просто мое дело до лампочки. «Быстрота и натиск». Ха! Что ж он тогда волынку тянет? Я боюсь, что еще немного – и свихнусь окончательно. Пока не увижу детей…
– Непременно увидишь! – поспешила заверить ее Мишель. – Рано или поздно, но Брузман их вернет, не сомневайся. Даром такую славу не заработаешь. Я это и Фрэнку говорю, но он в последнее время сам не свой; видно, что держится из последних сил. Мне тоже нелегко, но я не позволяю себе срываться на детях или муже… – «Пока не позволяю, по крайней мере», – добавила она про себя, а вслух сказала: – Фрэнку, пожалуй, валиум не помешал бы. Весь на нервах. Только ведь ни за что не заставишь.
– Точно, – согласилась Джада. – Мужчины беспомощны, как младенцы, я уж молчу об упрямстве…
– Это нечестно! – простонала Мишель. Она задыхалась от быстрой ходьбы; морозный воздух срывался с ее губ матово-белыми облачками. – Несправедливо, правда?
– Ишь, чего захотела! – с горечью хмыкнула Джада. – Справедливости в этой жизни не дождешься. Обо всем приходится заботиться самой. Вот я, к примеру. Кто заботится о детях? Я. А о доме? Тоже я. И еще мне нужно думать о том, чтобы не вылететь с работы. Мало того – мне нужно было обхаживать мужа и следить за собой, потому что если я не буду следить за собой, то потеряю мужа, а если я потеряю мужа, то останусь одна, и тогда мне придется справляться со всем в одиночку. Но, черт побери, я ведь и так со всем справляюсь в одиночку! – Джада рассвирепела; изящно очерченные брови сошлись на переносице. – Разве он когда-нибудь заботился обо мне? Черта с два! Плевать ему на жену, а уж на детей тем паче!
Джада замолчала, вновь закусив губу. Мишель хотелось обнять ее, утешить, но она не осмелилась, зная гордый нрав подруги.
– Представления не имею, куда Клинтон увез моих малышей. Но одно знаю точно: стоит Шавонне пару раз взбрыкнуть, как она это умеет, а Шерили пару раз за ночь проснуться – и он с легкой душой отдаст их на усыновление. Думаешь, Клинтону дети нужны? Он меня решил припугнуть и наказать, а до детей ему дела нет. У Кевона с учебой нелады? Папочке по фигу. Шавонна дерзит? Папочка носом в газету зарылся. Господи, да он дверь в гараже не в состоянии починить, а о воспитании детей и говорить нечего!
– Я тебя понимаю, – сочувственно шепнула Мишель. – Честное слово, пони…
– Еще бы тебе не понимать! – Джада разошлась не на шутку. – Еще бы не понимать. Попробуй найти женщину, которая бы не понимала. Но это еще не самое худшее. Хуже всего то, что жизнь в конце концов чертовски классно нас натаскивает – мы учимся сами заботиться о себе. Иначе не получается. Иначе погибнем вместе с детьми. А потом мужья заявляют нам, что мы ожесточились. Дескать, сила женщины в ее слабости, которой у нас больше нет. Где, дескать, та хрупкая девочка, на которой я женился? Нет ее!
– Фрэнк сказал мне то же самое, – вставила Мишель, – только его, по-моему, это радует.
– Неужели? – с сарказмом прошипела Джада. – Ну, так это только начало, куколка. Если выстоишь сейчас, не сломаешься, да еще и детей вытянешь – он объявит тебя стервой, сломавшей ему жизнь. Попомни мои слова, девочка! Сначала они обещают заботиться о тебе, потом ноют, что им нужна твоя забота, потом взваливают на твои плечи детей и дом. И наконец обвиняют во всем тебя же!
– Силы небесные! – воскликнула Мишель. – Прямо-таки четыре истины Будды. Ей-богу, Джада, тебя цитировать можно.
– К дьяволу Будду! – Джада яростно мотнула головой. – Четыре горькие истины – это точно. Все до единой замужние женщины по всему миру эти четыре истины на своей шкуре испытали. Всех их уже тошнит от горечи. – Стиснув кулаки, Джада развила спринтерскую скорость.
– Погоди! – взмолилась Мишель. Пока она высматривала Поуки в зарослях у дороги, Джада отмахала полсотни метров. – В боку колет! – Мишель, задыхаясь, прижала ладонь к животу.
– А ты привыкай к боли, привыкай. Тебе еще с ней долго жить.
На вершине последнего в их маршруте холма Джада неожиданно застыла. Помня, что подруга терпеть не может терять темп, Мишель сделала глубокий вдох и припустила вверх.
– Спасибо, что подождала, – сказала она, остановившись рядом с Джадой.
– Я не ждала. Я думала. Чего ради мы это делаем, скажи на милость?
– Чего ради делаем что? Замуж выходим? Держимся за мужей? Заботимся о семье?
– Нет. Вышагиваем изо дня в день по этим чертовым буграм. Во мраке. Под ледяным ветром. Почему? Да потому, что мы, взрослые тридцатипятилетние женщины, хотим выглядеть на двадцать пять. Чтобы весы, не дай боже, не показали ни на унцию больше, чем перед выпускным балом. Абсурд. Курам на смех! – Махнув рукой, она решительно зашагала вниз.
Мишель не верила собственным ушам. Впервые за время их знакомства подруга готова была отказаться от прогулок! Она полетела следом, скользя на крутом склоне и едва не падая в попытке угнаться за спутницей.
– Послушай, Джада… Не торопись… Ну послушай же! Я понимаю, как тебе тяжело. То, что сделал Клинтон, – чудовищно. И все-таки ты не права. Разве мы с тобой встречаемся по утрам только ради красоты или здоровья? Не знаю, как ты, но я – точно нет. – Мишель схватила Джаду за руку. – Мне приятны наши прогулки, потому что ты моя подруга и я тебя люблю. Ты мне нужна. Только по утрам, когда мы вместе, я становлюсь… становлюсь самой собой! Только с тобой я могу говорить все, что думаю, и не бояться услышать, что я дура или ненормальная. Джада сверкнула глазами в сторону Мишель.
– Сейчас услышишь, девочка. Ты и впрямь ненормальная дура, если заводишь дружбу с такими, как я. – Ее следующий жест противоречил резкости тона. Улыбнувшись, Джада обняла Мишель и на миг прижалась щекой к ее щеке. – Все верно. Думаю, потому я и запихнула тебя в куртку, потому и вытащила силком из дому. Нам обеим нужны эти прогулки.
– Спасибо, – шепнула Мишель, до слез тронутая искренним проявлением чувств обычно такой сдержанной Джады.
Они дошли до конца Лавровой улицы, откуда их путь лежал назад.
– Ну же! – хмыкнула Джада, останавливаясь. – Давай дотронься до столба. У тебя ведь руки чешутся.
– Да ну его! Я-то думала, он нам удачу принесет. Не сработало. Наоборот, вся жизнь кувырком полетела. Э-эх! – Мишель махнула рукой, но не удержалась – похлопала-таки по привычке злополучный столб.
– Забудь про удачу и обратись к богу… – начала было Джада, но вдруг расплылась в белозубой улыбке: – Гляди-ка! Стоило лишь вспомнить о нем, как свершилось чудо.
Проследив за взглядом подруги, Мишель ахнула:
– Поуки!
Ее любимец выбрался из-под гаража и потрусил к ней с невозмутимым видом, будто отлучился на минутку, а не пропадал невесть где столько дней.
– Поуки! – Мишель упала на колени и зарылась лицом в грязновато-рыжую шерсть. – Нашли, Джада! Мы его нашли! Или он нас нашел. Это чудо!
– Вовсе нет, – ухмыльнулась Джада. – В том, что Поуки найдется, лично я не сомневалась. Но я, представь себе, рада его видеть – вот это чудо так чудо. – Она покачала головой. – Чертяка лохматый. Дети тебя вконец избалуют. Ну что ж… Хоть какой-то просвет, верно?
Мишель молча закивала, не в силах выпустить блудное создание из объятий.
– В таком случае – выше нос, девочка. Вперед!
ГЛАВА 19
Из Марблхеда Энджи вернулась как в тумане. Деловая поездка отца оказалась кстати – описывать Тони свой идиотизм было бы выше ее сил. Спать, спать, спать! Больше ей ничего не хотелось. Все мысли и чувства, владевшие ею, когда сон уходил, были полны такого отчаяния, такой обиды, такого унижения, что Энджи опасалась за собственный рассудок. Ей не так-то легко было осознать и поверить в то, что Рэйд, эта низкая душонка, это двуличное мерзкое животное, растоптал ее любовь; но куда труднее оказалось поверить в то, что он это сделал в объятиях Лизы.
Идиотка. Идиотка! Наверняка в любом языке найдется более подходящее название для таких доверчивых, тупоголовых, безмозглых кретинок, но ей не пришло на ум ничего, кроме «Энджи».
Во вторник, не дождавшись звонка от дочери, Натали позвонила сама и пригрозила лично приехать, за шиворот поднять с кровати и волоком притащить в офис. Энджи смирилась с неизбежным и объявилась-таки в Центре, точно зная, что по виду ее скорее примут за раздавленную бедами клиентку, чем за адвоката, способного облегчить жизнь несчастным женщинам. Но ее приняли как родную: Майкл Раис дружески хлопал по плечу; юрист-общественник Билл пригласил на ленч и поделился собственным горьким опытом – беднягу тоже регулярно предавали Мужчины; секретарша Сьюзен вручила коробку засахаренных фруктов и уточнила, сияя, что «все твое, до последнего ломтика!».
– Даже не думай никого угощать, Энджи!
Согретая всеобщим вниманием и добротой, Энджи приняла решение. В самом деле, нельзя же провести остаток дней, валяясь на отцовском диване, даже если сейчас это занятие кажется ее предназначением. Нет уж, милая. Зря, что ли, отдала столько сил и времени учебе? В Центре ты по крайней мере будешь приносить пользу, помогая другим обманутым женщинам. Мама права – трудно представить себе более достойный жизненный путь.
Итак, решено! Она берется за эту работу – пусть на время, но берется. Ее жизнь загублена, но можно хотя бы попытаться спасти другие. А когда Карен Левин-Томпсон вернется (если вернется) и услуги Энджи здесь больше не понадобятся, она подыщет себе место в какой-нибудь похожей организации, куда приходят за помощью неимущие и обездоленные. И преданные. Не одна она такая доверчивая дура, позволившая лгуну разрушить свою жизнь.