Всю эту ночь, весь следующий день до вечера мы продолжали наше путешествие не останавливаясь и не питаясь ни чем, кроме корки хлеба и стакана вина; мы начинали наверстывать проигранное время и нагонять карету. Ужь совсем стемнело, когда мы приехали на станцию, где с большой северной дороги сворачивают к поместью лорда Н. Здесь мои опасения оправдались тем, что мы услышали в ответ на наши обычные вопросы. Карета, за которой мы гнались, сменила лошадей всего за час до нашего приезда, и отправилась не по дороге к лорду Н., а прямо по тракту в Шотландию. Люди в гостинице не видали леди, которая сидела в карсте, потому-что была темно; лошадей же требовал лакей (они описывали его ливрею).
Тут исчезла последняя надежда на то, что мы ошиблись в наших предположениях о преднамеренном заговоре. Капитана это сначала, казалось, поразило более меня, но он очень скоро оправился. – Будем продолжать путь верхом! – сказал он, и побежал в конюшню. Все отговорки пали перед золотом. Через пять минут мы уж сидели на лошадях, также как и почталион, который должен был провожать нас. Мы проехали первую станцию почти на целую треть времени скорее, чем бы при прежнем средстве сообщения: я едва поспевал за Роландом. Мы пересели на других лошадей, опоздав только двадцатью минутами против кареты. Мы были уверены, что нагоним ее прежде, чем она успеет доехать до соседнего города… взошел месяц… мы видели далеко перед собой… мы неслись во всю прыть Мимо нас мелькали один за другим дорожные, столбы, а кареты все еще не было видно. Мы прискакали в город или, вернее, в местечко, где должны были переменить лошадей; тут был только один почтовый двор. Мы долго стучались в гостинице… полусонная прислуга объявила, что перед нами не было кареты и что последняя карета проехала здесь около полудня.
Какая еще тут была тайна!
– Назад, назад! – сказал дядя Роланд, с быстрым соображением солдата, и поскакал со двора, пришпоривая, усталую лошадь. – Они своротили на перекрестке или, проехали проселком. Мы отыщем их по следам подков их лошадей или по следу колес.
Почталион стал-было ворчать, указывая на запыхавшихся лошадей. В ответ на это, Роланд показал ему руку с червонцами. И мы опять понеслись через грустную сонную, деревню по шоссе, освещенному месяцем. Мы доехали до поворота, но наш путь лежал прямо, все прямо. Так проехали мы около половины дороги до города, в котором в последний раз переменили лошадей, как вдруг с проселка выехали на большую дорогу два почталиона с лошадьми в заводу.
Наш проводник тронул вперед и громко приветствовал своих товарищей. В нескольких словах получили мы показания, которых искали. Одно из колес кареты соскочило с оси на самом поворот дороги, и молодая леди с прислугой должна была искать убежища в небольшой гостинице, стоящей на несколько ярдов в сторону от дороги; лакей отпустил почталионов, как только лошади их немного отдохнули, и приказал им вернулся на следующее утро и привести с собой кузнеца, чтоб починить колесо.
– Как же это колесо соскочило? – спросил Роланд.
– Да должно-быть чека совсем вытерлась, да и выпала.
– А человек? слезал он после того как вы выехали со станции, и перед тем как все это с вами случилось?
– Да, сэр; он сказал, что колеса загараются, что оси не патентованные и что он позабыл велеть их смазать.
– И он осмотрил колесо; и скоро после этого чека выпала? Так что ли?
– Так, сэр, так! – отвечал почталион, вылупив глаза, – да, точно так и было, сэр.
– Едем, Пизистрать, едем! мы поспели во-время: только молите Бога… молите Бога… чтобы… Капитан воткнул шпоры в лошадь, и не слышал уже остальных слов.
Несколько ярдов в стороне от дороги стояла, отделенная от неё лужайкой, гостиница – мрачное, старинное здание, построенное из дикого камня, глядевшее неприветно при свете луны; с одной стороны несколько скал бросали на него черную тень. Какая глушь! возле него не было ни дома, ни хижины. Если содержатели гостиницы люди такого рода, что злодеи могли-бы рассчитывать на их содействие, а невинность не должна была надеяться на их помощь, так, сверх того, не нашлось бы и соседей, которых-бы можно было поставить на ноги: вблизи не было другого убежища. Место было искусно выбрано.
Двери были заперты; в комнатах нижнего яруса был огонь, но ставни были закрыты снаружи. Дядя остановился на минуту и потом спросил у почтальона:
– Знаешь ты задний вход в дом?
– Нет, сэр; я не часто бываю в этой стороне, и содержатели-то новые: говорят, у них дела идут плохо.
– Постучись в дверь… мы покуда постоим в стороне. Если у тебя спросят, что тебе нужно, скажи только, что ты хочешь говорить с лакеем, что ты нашел кошелек: на вот, возьми мой!
Мы с Роландом слезли с лошадей, и дядюшка поставил меня у самой двери вплоть к стене. Заметив, что я с нетерпением выдерживал то, что казалось для меня пустыми прелиминариями, он сказал мне на ухо:
– Тише; если им надо скрыть что-нибудь, нам не прежде отворят, как уже узнавши, кто стучится; если нас увидят, нам не отопрут. Но почтальона они сперва примут за одного из тех, которые приехали с каретой, и ничего не подумают. Готовьтесь вломиться в дверь как только отодвинут засов.
Долговременная опытность дяди не обманулась: и почтальону отвечало сначала одно молчание; свет быстро перебегал по окнам, как будто кто-нибудь ходил в доме. По поданному Роландом знаку, почтальон постучал еще – и еще раз; наконец, в слуховом окошке показалась голова, и какой-то голос сказал:
– Кто там?.. что надо?
– Я почталион из гостиницы Красного Льва; мне нужно видеть лакея, что приехал в коричневой карете: я кошелек нашел.
– А, только-то… подожди маленько.
Голова скрылась; мы подползли под высунувшиеся наружу балки дома; мы слышали, как отнимали запор; дверь осторожно отворилась; я сделал скачек и уперся в нее спиной, чтобы впустить Роланда.
– Эй, помогите!.. воры… помогите, – громко кричал какой-то голос, и я чувствовал, что рука ухватила меня за горло; в тесноте, я махнул на удачу, но не без последствии, потому-что за моим ударом послышался стон и ругательство.
Роланд, между тем, набрел на лучь света, падавший через щель двери, выходившей в сени; руководимый им, он пробрался в ту самую комнату, в окнах которой, как видели мы со двора, свет переходил с места на место. Когда он отворил дверь, я влетел вслед за ним в горницу, что-то в роде гостиной, и увидел двух женщин: одна из них была мне незнакома (должно быть это была сама содержательница гостиницы) другая – изменница горничная. Их лица выражали ужас.
– Где мисс Тривенион? – спросил я, бросившись к последней из них.
Вместо ответа женщина страшно завизжала. В это время показался еще свет с лестницы, против самой двери, и я услышал голос, в котором узнал голос Пикока, кричавший:
– Кто там? Что случилось?
Я кинулся к лестнице; увесистая образина (трактирщика, оправившегося от моего удара) на минуту заградила мне дорогу, но тут же была мною повергнута долу. Я взобрался вверх по лестнице; Пикок, узнавший меня, отступил, погасив при этом свечку. Брань, ругательства, визг раздавались в темноте. Посреди всего этого я услышал вдруг слова: «сюда! сюда! помогите!» Это был голос Фанни. Я стал пробираться вправо, откуда мне послышались слова; но получил сильный удар. Ксчастью он попал на руку, которую я протянул, как обыкновенно протягивают руку, когда ищут дороги в темноте. Ктому же это была не правая рука, и я схватился с моим противником. Тут подоспел Роланд со свечкой; при виде его, мои противник, который был не кто иной, как Пикок, вырвался от меня и проскользнул-было к лестнице. Но здесь капитан схватил его своей железной рукой. Не опасаясь за Роланда, когда ему приходилось ведаться не больше как с одним неприятелем, и думая только о спасении той, чей голос опять доходил до меня, я уж (прежде чем погасла свеча дяди Роланда в его схватке с Пикоком) разглядел дверь, в конце корридора, и с розмаха полетел на нее: она была заперта, но затрещала и покачнулась от моего натиска.
– Не подходите, кто бы вы ни были! – закричал голос изнутри комнаты; но это был не тот, крик отчаянья, который направлял мои шаги. Не подходите, если вам жизнь дорога!
Этот голос, эта угроза удвоили мои силы; дверь слетела с петель. Я стоял в комнате. Я увидел Фанни у моих ног, хватавшую мои руки; потом она встала, оперлась на мое плечо и тихо произнесла:
– Я спасена!
Передо мною, с лицом, обезображенным от гнева, с глазами, буквально горевшими диким огнем, раздутыми ноздрями и растворенным ртом, стоял человек, которого я звал Франсисом Вивиен.
– Фанни… мисс Тривенион… что это за обида?.. Что за злодейство? Вы не по собственной воле сошлись здесь с этим человеком… о, говорите!
Вивиен выскочил вперед.
– Не спрашивайте никого кроме меня, оставьте эту леди… она моя невеста… она будет моей женой.
– Нет, нет, нет… не верьте ему, – кричала Фанни – я была обманута моими людьми… меня привезли сюда, я не знаю как! Я слышала, что отец мои болен; я ехала к нему; этот человек встретил меня здесь и осмелился…
– Мисс Тривенион… да, я осмелился сказать, чтолюблю вас.
– Защитите меня от него! вы защитите мема от него?
– Нет, мисс Тривенион, – сказал за мною торжественный голос, – я требую права защитить вас от этого человека; я теперь защищу вас рукою, которая должна быть неприкосновенна даже для него, я, который с этого места призываю на его голову… проклятие отца. Обличенный соблазнитель, преступивший священный долг гостеприимства, ступай, иди по пути к уделу, избранному тобой; Бог смилуется надо мной и даст мне сойдти в могилу прежде чем ты кончишь жизнь на каторге или – на виселице.
Мне стало дурно, по жилам пробежал мороз, я отшатнулся и искал опереться о стену. Роланд обнял рукою Фанни, а она, слабая, дрожа, прильнула к его широкой груди и со страхом смотрела ему в лицо. И никогда не видал я в этом лице, изрытом страданием и омраченном неизъяснимою горестью, такого величественного выражения, не смотря на гнев и отчаянье. Следя за направлением его глаз, темных и неподвижных, как глаза человека, предрекающего будущность или прорицающего чью-нибудь участь, я трясся, глядя на сына. Он опустился и дрожал, как будто проклятие уж исполнилось: смертная бледность покрыла его щеки, которые обыкновенно цвели ярким, румянцем детей востока, колени стучали одно о другое. С слабым криком страдания, похожим на крик человека, которому наносят последний, смертельный удар, он закрыл лицо обеими руками, ноги сто подогнулись, и он остался недвижим.