— Объясни, почему.
— А вот послушай. Дед или прадед — точно не знаю — ловко овец стриг и других пинежан учил. Для стрижки ножницы специальные придумал.
— Давно служишь в Сибири?
— Давненько. Двенадцатый год уже. Начинал службу простым казаком. Присмотрелся ко мне воевода, отметил моё усердие и взял в своё стрелецкое войско. Недавно повёрстан в десятники. Не велик чин, всё же начальник.
— Семьёй-то обзавёлся, земляк?
— Как же! Дочку здешнего дьякона высватал. Деток у нас уже двое — сынок, старшенький, и доченька.
Воевода распорядился дать вновь прибывшим двухдневный отдых. Елизар пригласил Дежнёва к себе в гости. Отыскался земляк и у Алексы Холмогорова, который увёл его к себе.
Жил Стригин с семьёй в добротной избе, срубленной из лиственницы, тогда как холостые стрельцы и казаки обитали в гарнизонной избе. У стрельцов была половина почище и попросторнее, у казаков поплоше. Казакам и жалованье полагалось поменьше.
Пришёл и тесть Стригина дьякон Варфоломей, служивший прежде в Соликамске. Хозяйка потрудилась на славу — настряпала пельменей с бараниной и с судаками. А Елизар принёс из погреба жбан рябиновой настойки, крепкой и горькой.
Стрелец Стригин расспрашивал Дежнёва о житье на Пинеге, называл фамилии знакомых пинежан. Некоторые из них были знакомы и Семёну. Услышал он и фамилию Двинянинова. Неохотно ответил на вопрос хозяина — знает ли такого:
— Тиун наш волостной. Богатый и скупердяй.
— А по-моему, пёс алчный, — добавил Стригин.
Как видно, Двинянинов в своё время насолил и будущему стрельцу, и поэтому говорил Стригин о нём с неприязнью. При упоминании имени пинежского тиуна что-то больно кольнуло в груди Семёна. Он подумал с горечью об Ираиде. Страдает, наверное, бедная. Жива ли? Не наложила ли на себя руки — не дай-то Бог. Чтобы отогнать горькие мысли, он постарался перевести разговор в другое русло. Стал расспрашивать хозяев про сибирское житьё-бытьё. Вмешался в разговор дьякон, отец Варфоломей:
— Вот незадача... Русских девиц в Сибири не хватает. Прибывают к нам обычно из-за Каменного пояса холостые. А природа-то требует своё. Семейный очаг создать каждому мужику хочется. Вот и женятся русские на остячках, вогулках, татарках.
— И мирно живут такие семьи? — поинтересовался Семён Иванович.
— А почему бы не жить мирно? Обычно перед венчанием мы склоняем невесту принять святое крещение по нашему православному обряду, даём ей наше православное имя. Выкресты по нашему понятию уже не бусурмане. Перед Богом-то все равны. Многие остяки, вогулы по своей охоте становятся православными, посещают Божьи храмы.
— Прошу, дорогой гостюшка, батюшка... — перебил тестя Стригин. — Откушайте наливки.
— Мне никак нельзя, зятёк, — ответил дьякон. — Сегодня вечерняя служба. Я, пожалуй, только пригублю.
Далее отец Варфоломей отозвался о местных коренных жителях как людях трудолюбивых, незлобливых. Если с ними обходиться по-доброму, с лаской, то и они увидят в русских добрых друзей. От русских они охотно воспринимают всё полезное, например земледелие, разные ремесла, ковку железа. Даже избы начинают строить на русский лад. К сожалению, некоторые корыстные купцы и чиновные люди лихоимствуют, обижают туземных людей поборами, а то и пограбить могут. Этим пользуются татарские мурзы, которые после разгрома Кучумова царства увели свои орды на юг, в киргизские степи. Они подстрекают остяцких, вогульских князцов к нападениям на русские отряды, русские селения, на грабёж купеческих караванов. Такое случается нечасто, но всё же случается. Вот и приходится ставить остроги с гарнизонами.
Остяцкая или вогульская жёнка легко усваивает русские обычаи, одевается как русская баба и не хуже её готовит русскую пищу. А дети, полукровки, рождённые от русского отца и матери-туземки, сохраняют в своём облике какие-то материнские черты. У иных широкое скуластое лицо, крупный приплюснутый нос, чуть раскосые глаза. Но зато это физически крепкие, выносливые люди, хорошо приспособленные к суровым сибирским климатическим условиям. И семьи такие обычно многодетные.
Елизар прервал рассказ дьякона, поставив на стол берестяной туесок с кедровыми орехами.
— Наше сибирское лакомство. Сам собирал. Наливочки подлить, землячок?
— Нет, уволь, — отказался Дежнёв. — Уж очень горько твоё зелье.
— Должно быть, мало вымачивал рябину. Тогда предложу тебе кваску домашнего.
Расстались друзьями, как и положено землякам. Воевода поручил опытному кормчему, знающему фарватер Туры и Тобола, все мели и перекаты, вести караван судов до Тобольска. Он лично вёл головной дощаник, указывал путь остальным судам.
Шли Турой и Тоболом вниз по течению. Когда дул попутный ветер, подымали паруса. На лесистых берегах иногда попадались поселения с лугами и пашнями. Шеренги разлапистых кедрачей вносили в пейзаж что-то своё, сибирское, а к воде клонились ветки тальника с белёсыми листьями. Прибрежные деревушки были населены преимущественно остяками или вогулами. Их нетрудно было отличить от русских по широкоскулому лицу, невысокому коренастому телосложению и характерной одежде. Они, особенно ребятишки, приветливо махали руками и что-то кричали с берега вслед каравану.
5. СЛУЖБА В ТОБОЛЬСКЕ И ЕНИСЕЙСКЕ
Вот и Тобольск, раскинувшийся на правом высоком берегу Иртыша, напротив впадения в него Тобола, административный центр Западной Сибири, город, основанный ещё при царе Фёдоре Иоанновиче отрядом казака Даниила Чулкова.
Тобольский воевода Юрий Сулешов устроил смотр новоприбывшим казакам, просмотрел реестр и распорядился половину от всей партии новобранцев разослать по городам и острогам. Полсотни казаков направлялись в Тюмень, в южную часть края. Город этот был самым старым из русских городов Западной Сибири, основанным ещё ранее Тобольска. Там, в степных просторах, было неспокойно, ещё гуляли вооружённые татарские ватаги, нападавшие порой на русские отряды, а порой и на южных соседей-киргизов, угоняли у них скот, захватывали пленников. Когда терпение мирных киргизов иссякало, хан кочевой орды снаряжал конный отряд и устраивал облаву на татар. Не выдержав натиска, татары рассеивались мелкими отрядами по степи, а некоторые из них, устав от неспокойной бродячей жизни, приходили в ближайшую русскую крепость с повинной и просили дозволения осесть для мирного жития. Так постепенно численность мятежных последователей хана Кучума почти сошла на нет.
В Тюмень направился для дальнейшей службы и сотник, который привёл новобранцев из Великого Устюга. Другие казаки отправились на север — в Пелым и Березов, на среднюю Обь — в Сургут и Нарын, Кетский острожек и Томск на правых обских притоках. В томскую партию попал и Алекса Холмогоров.
Оставшимся служить в Тобольске Сулешов вновь устроил смотр, на этот раз — дотошный, придирчивый, проверял, искусны ли новобранцы в верховой езде, хорошие ли гребцы, метко ли стреляют из лука и огнестрельного оружия. Остался проверкой недоволен, сдержанно выругался, но обнадёжил:
— Не унывайте, мужики. Сделаем из вас добрых казаков, научим всем премудростям, какие положено вам знать.
Затем воевода разбил новичков на небольшие группы человек по десять-двенадцать. Во главе каждой группы поставил опытного десятника или полусотника. Дежнёв и Кольчугин попали к полусотнику Татаринову. Корней хотел было напомнить про свой отменный писарский почерк и желание попасть в воеводскую канцелярию. Но воевода прервал его, не выслушав до конца:
— У нас так заведено, казак... Всякий писарь, подьячий прежде всего должен быть хорошим воином, наездником, метким стрелком. Освоишь военную науку, вспомним и про твой красивый почерк, если возникнет нужда в писцах.
Всё же обнадёжил воевода Корнея. Хмурое лицо его смягчилось в улыбке.
Татаринов — чернявый, невысокого роста мужичонка был нрава весёлого, живого. Когда слишком заводился, начинал говорить с нерусским акцентом, путая и глотая слова. Он увёл свой небольшой отряд на крутой берег Иртыша. Начал со знакомства.
— Зовут меня Лексашка, то бишь Александр. А по реестру Татаринов.
— А почему ты Татаринов? Откуда прозвание такое? — спросил с наглецой Корней.
Полусотник никак не смутился и ответил невозмутимо:
— Недогадливый ты, а ещё казак. Татарин я чистопородный. С нижней Камы. Звали меня сперва Ахмедом, Ахмедкой. А поступил на государеву службу, крестился и стал Лександрой. Как фамилия, спрашивает меня воевода. Отвечаю: у нас, татар, нет никаких фамилий. А у нас без фамилии никак невозможно, возражает воевода. Придумаем тебе фамилию. Будешь Татаринов.
Далее полусотник рассказал, что живёт он с семьёй в собственной избе, которую помогли ему поставить казаки. Среди них есть искусные плотники. Жена его — местная татарка, в крещении ставшая Настасьей. Семейным казакам разрешается жить по своим домам. Впрочем, и холостой, если он долго служит в Тобольске и на хорошем счету, может селиться на посаде у частного хозяина. А новички живут в общей гарнизонной избе.
Все казаки также представились полусотнику, назвали своё имя, откуда родом. Корней ответил уклончиво — северянин, откуда-то из-под Архангельска. Свои уроки Лександра начал с обучения казаков верховой езде. Северяне и особенно поморы были конниками далеко непервоклассными. На Севере, в Беломории, главное средство транспорта лодка, коч, дощаник летом, а не осёдланный конь. Зимой — сани-розвальни и опять-таки не осёдланный конь, а обозная лошадка. Татаринов же, как видно, был прирождённый конник, любил коней, верховую езду. Он терпеливо учил казаков, как обращаться с лошадью, садиться в седло и держаться в нём, если надо, без упора о стремена и при этом не упасть. А казаки на первых порах падали с лошади, больно ушибаясь.
— Ой, шайтан тебя забери! Худой, совсем худой, сто раз худой из тебя казак. Где твои колени?
Татаринов сам проворно вскакивал в седло, освобождал стремена и, крепко упираясь коленями в бока лошади, проворно скакал по кругу.