— Пойдёшь на Анадырь, Семён, — сообщил он Моторе своё решение. — Торговые и промышленные люди интерес имеют в новых землях.
— Я же уже пытался выйти на Анадырь, да запутался в горах, не зная дороги. Пришлось возвратиться назад.
— Не отчаивайся, Мотора. Первый блин, как говорят, комом. Расспроси юкагир. Они ходят на Анадырь с оленьими стадами. Возьми с собой надёжного вожа. Подбирай отряд.
Отряд подобрался из девяти служилых и тридцати промышленных людей. Мотора подобрал вожа, или проводника, разбитного анаула, знающего дорогу. Вышли ещё по зимнему снегу, в начале марта 1650 года. В путь двинулись собачьи и оленьи упряжки, навьюченные тяжёлой поклажей олени. Мотора вёз с собой наказную память — письменное предписание о назначении его приказным на Анадырь. Подписывая этот документ, Власьев не был осведомлён о том, что Дежнёв уже находится на Анадыри и действует там как правительственный представитель. Власьев вообще ничего не знал о судьбе Дежнёва, жив ли он или разделил горькую судьбу других участников экспедиции.
Не был осведомлён о судьбе Семёна Ивановича и Стадухин. Те сведения, которые он получил от прибрежных чукчей или эскимосов во время неудачного плавания, не прояснили судьбы Дежнёва и его товарищей. На Колыме всё ещё ничего не знали, жив ли Семён Иванович, уцелел ли вообще кто-нибудь из экспедиции Алексеева-Дежнёва. Поэтому назначение Моторы анадырским приказчиком мы никак не можем расценивать как выражение недоверия к Дежнёву.
С оставшимися кочами Михайло Стадухин пробился в устье Колымы, когда в Студёном море появились первые льдины и явно ощутились первые признаки зимы. С Власьевым он почти не общался, держался высокомерно и раздумывал — выступать ли на Анадырь по зимнему пути или дожидаться лета. О том, что снаряжена экспедиция на Колыму во главе с Семёном Моторой, Стадухин узнал лишь тогда, когда Мотора и его люди были уже в пути.
Честолюбивый Стадухин был раздосадован и взбешён, когда узнал, что возглавлять поход и представлять власть на Анадыри поручено не ему, казачьему десятнику, человеку, состоятельному и со связями. Между Стадухиным и Власьевым состоялись бурные объяснения.
— Пошто Семейку Мотору послал на Анадырь-реку? — запальчиво произнёс Стадухин.
— Не кипятись, Михайло. И говори спокойно. Я покуда не глухой, — осадил его Власьев.
— На Анадыри — я власть. Может, воеводскую бумагу тебе показать?
— И покажи. Только без крика.
Власьев взял из рук Стадухина бумагу, перечитал дважды. Сказал спокойно:
— Неувязочка получается, дражайший Михайло.
— Какая ещё неувязочка?
— А такая. В воеводской грамотке написано, что назначаешься ты, десятник Михайло Стадухин, начальником морской экспедиции для отыскания реки Погычи-Анадыри и новых земель. И даётся тебе два казённых коча. Где же тут сказано о назначении тебя приказчиком на Анадырь?
— Коли я открываю реку Анадырь, то и становлюсь приказчиком над Анадырским краем. Понятно тебе?
— Да нет же, совсем непонятно. Про приказчика ничего в той бумаге не написано. Анадыри, однако, ты не достиг, вернулся обратно. О чём же разговор?
— Достиг бы, кабы не ледяные заторы. Доберусь до Анадыри сухим путём.
— Я тебя не держу, Михайло. Только знай, что в Анадырский край назначена законная власть в лице Семёна Моторы.
— Хочешь, Власьев, чтобы я подчинялся худородному мужичонке Моторе?
— Это как тебе угодно.
Стадухинский отряд поспешно выступил вдогонку Моторе, снарядив собачьи и оленьи упряжки. Некоторые из стадухинцев не пожелали отправиться в трудный поход и решили остаться на Колыме. Власьев был всемерно рад, что избавился от Михайлы. Пусть на далёкой Анадыри выясняют отношения и делят власть.
Стадухинский отряд нагнал Мотору на Аюнском хребте. Сразу же между предводителями двух отрядов сложились враждебные отношения. Задиристый Стадухин постоянно провоцировал ссоры.
На Анадырь пришла весна. Однажды Дежнёв и его спутники услышали возгласы каких-то людей и лай собак. К зимовью приближался большой караван. Люди, сидевшие на нартах и погонявшие собак и оленей, по одежде казались своими, русскими. Обрадовались пополнению дежнёвцы, выбежали навстречу пришельцам. Но когда упряжки были уже совсем близко, Дежнёв различил среди прибывающих старого знакомого Михайлу Стадухина и с досадой подумал, что вот и пришёл конец мирной жизни в маленьком зимовье. Что ещё можно ожидать от заносчивого и беспокойного Михайлы? Вспомнил Дежнёв, как не раз испытывал на себе тяжёлый и властный его нрав, но, благодаря своей выдержке, спокойному и уравновешенному характеру, ухитрялся ладить со Стадухиным, избегать, казалось бы, назревающих крупных ссор. А Михайло вынужден был отдать должное смекалке и находчивости Семёна Ивановича и даже порой советовался с ним или позволял себе выслушивать его мнение.
— Тебя, Семейка, мы, считай, уже похоронили. А ты, оказывается, вот какой живучий, — так приветствовал Дежнёва Стадухин.
— Как видишь, Михайло, жив, — отвечал ему Семён Иванович.
Обменялись приветствиями с Моторой, и тот обратился к Дежнёву:
— Я теперь приказчик на Анадыри. Распоряжением колымской власти назначен. Я так полагаю, что нам надо объединить оба отряда. Ты станешь моим помощником, правой рукой. Твоё знание колымского края пригодится нам.
Стадухин, прислушивавшийся к словам Моторы, сердито буркнул:
— Делить шкуру неубитого медведя легко.
— При чём тут шкура неубитого медведя? — не понял Дежнёв.
— Поймёшь когда-нибудь, — многозначительно пробурчал Михайло.
Семён Иванович уловил враждебность Стадухина к Моторе. Всё же, чтобы попытаться сгладить неприязненные отношения между двумя предводителями, Дежнёв пригласил обоих к себе в избу отобедать с дороги. Но приглашение принял один лишь Михайло, а Мотора шепнул Семёну Ивановичу:
— Не взыщи... Не сяду со Стадухиным за один стол. Так что угощайтесь без меня. И остерегайся его. Опасный мужик.
А Стадухин ввалился в избу Дежнёва, скинул верхнюю одежонку и невозмутимо развалился за столом.
— Чем попотчуешь гостя, Семейка? — спросил он.
— Что Бог послал. Копчёная медвежатника, оленина, икорка красная, грибная похлёбка.
— Э, казак... Так не пойдёт. А где горячительное?
— Откуда у нас горячительное?
— Придётся мне об этом позаботиться.
Стадухин вышел на минутку из избы, крикнул молодого казака — рассыльного, которого держал при себе, и велел ему принести жбан медовухи из дорожных запасов. Казачок проворно кинулся исполнять поручение.
— Теперь можно и к трапезе приступить, — сказал Стадухин, выставляя жбан на стол.
Дежнёв ожидал, что Михайло станет расспрашивать его про житьё на Анадыри, богатства края и аборигенов. Но Стадухин расспрашивать, как ожидал Семён Иванович, не стал, а посмотрел на него в упор тяжёлым свинцовым взглядом и сказал неожиданно:
— Переходи ко мне, Семейка, на службу, не прогадаешь.
— Негоже, Михайло, — ответил Дежнёв.
— Почему это негоже?
— Покуда я состою начальником экспедиции, вернее, того, что от неё осталось. Я государственный человек. И в ответе за своих людей.
— Хочешь, и людишек своих приводи ко мне. Всех приму с полным радушием.
— Негоже, Михайло. Приказчиком на Колыму назначен Мотора.
— Этот захудалый казачишко...
— Как тебе будет угодно, Михайло. У него власть.
— Пустое. Здесь до Бога высоко, до воеводы далеко. Власть у того, у кого в руках сила. —Для убедительности Стадухин сжал ладонь в ядрёный кулак и помахал перед носом Семёна Ивановича. — Подумай, Семейка.
Разговор шёл тяжёлый, нудный и долгий. Как Стадухин ни уговаривал Дежнёва присоединиться к его отряду, Семён Иванович стоял на своём, Михайло всё больше злился и выходил из себя. Дежнёв убедился, что Стадухин стал ещё более нетерпимым, высокомерным и властолюбивым.
А с Моторой, человеком спокойным, выдержанным, Семён Иванович легко поладил. Они полюбовно договорились объединить оба отряда в один сводный. Дежнёв безоговорочно признал власть своего тёзки, тоже Семёна Ивановича, подкреплённую наказной памятью, став его помощником. Поселились оба в одной избе. Со Стадухиным добрые отношения так и не наладились. Не скрывал своей неприязни к Михайле и Мотора. Никакой власти над собой Стадухин не признавал, действовал самочинно, вёл себя заносчиво, высокомерно. Стадухинцы обосновались, построив себе отдельное зимовье недалеко от старого.
«А тот Михайло Стадухин пришёл (с Ко)лымы-реки вверх Анюя реки марта в 26 день и стояли станом после не (близко), — узнаем мы из отписки Дежнёва. — А как те иноземцы пришли к нам с ясаком и взяли мы государева ясаку под того аманата девять соболей. А тот Михайло с товарищи в ту пору об ясошном (сбо)ре учинили стрельбу из оружия, неведомо для чего, и тех иноземцев отогнал. (И) мы его, Михайла, унимали. И он нас не послушал». Вот одна из выходок разгульного Стадухина. Едва ли не в первый день пребывания на Анадыри он разогнал выстрелами толпу мирных анаулов, которые пришли с ясаком. И такая выходка была далеко не единственной.
Без ведома Моторы, вступившего в должность приказчика на Анадыри, стадухинцы напали на мирных ясачных юкагиров, с которыми прежде Дежнёв установил добрососедские отношения, и ограбили их. «И пришёл Михайло Стадухин (к) ясачному зимовью не приворочивая и тех анаульских людей погромил» — сообщает Дежнёв. Ограбленные стадухинцами анаулы, подвергшиеся к тому же нападению другого какого-то туземного племени, не смогли выплачивать ясак.
Дежнёв решился на объяснение со Стадухиным. Держался с ним жёстко, сдержанно.
— Пошто бесчинствуешь, Михайло?
— Учить меня пришёл? — огрызнулся Стадухин.
— Не учить, правду тебе в глаза сказать. С огнём играешь.
— Как это с огнём? Объясни.
— Озлобляешь анаулов, толкаешь их к вооружённому сопротивлению.