Мельника раскулачили в 1919 году в период комбедов, обобрали все до нитки, но с нэпом он вдруг воскрес. Мельницу надо было пускать (затучнели нивы, появилось жито), а никто не знал ни устройства ее, ни работы. Мельника призвали к делу. Мельница замолола отлично, отстроилась. Но мельник не менял ни виду, ни обычая своего военных лет. Он старался всем показать, что у него никакого доходу нету, что он сам «трудящийся», сам за «коммунию» и за народ. Он показал школьникам конуру, в которой живет. В ней, кроме соломенного тюфяка на деревянном топчане, ничего не было. (Все имущество мельник держал на селе, где семья его жила тихо-смирно, играла под бедняка, не заводила сряды, когда пекли пироги, запирались на засов, ребята ходили в лаптях, обедню посещали украдкой и т. д.) Сам мельник не вылезал из подшитых валенок и летом и зимой и из шубняка с оборванной полой. Забронированный — было его прозвище. На все вопросы Забронированный отвечал охотно, все показывал охотно, но ничего не мог Женька у него обнаружить из «кулацкого хозяйства»: ни имущества, ни денег, ни скарба, ни утвари. Гол как сокол мельник. И ни с какой стороны к нему не подъедешь. Нашел Женька склад хлеба — оказалось, что это накопление работников. Нашел огород и сад в отличном виде — принадлежали родственникам. Была и корова, и две лошади — тоже работников. Женька вернулся в село, зашел в избу к мельнику. В избе было много челяди, но никаких вещей.
— Почему без вещей живете? — спросил Женька. — Даже посуду некуда поставить, под лавкой стоит…
— И, милый! — ответила мельничиха. — Откуда нам взять вещи. Все государству сдали в революцию. Бедняками живем, и довольны. Нынче беднякам легче жить, ему и у властей почет, и налогов не плати, и на сходке он первый глотку дери.
«Не заводят ничего, чтобы второй раз не раскулачили, — подумал Женька, — буржуазия приспособляется…»
Петеркин и на этот раз не растерялся.
— Мимикрия! — сказал он и внес в анкету мельника большие цифры воображаемых доходов.
Зато у других ученических бригад дело шло колесом. Бедняки показывали пустые клети двора, амбары и сараи (если они были), и в анкетах ставь только одни нули. И даже в тех случаях, в которых нули можно было и не ставить (кое-какой скарб, корм и худоба у бедняков иной раз имелись), Петеркин все-таки в графах ставил нуль. Эти нули отвечали его настроению и убеждению, что деревня за время нэпа совершенно расслоилась, вымыла середняка и чрезмерно вырастила кулачество. Так и в брошюрах своих единомышленников, которые он затвердил, то же значилось.
Он подгонял все свои впечатления о деревне (правда, крайне скудные) под эти априорные, взятые с потолка цифры.
Петеркин был доволен, и ученики повеселели. Они шли улицей домой и пели отчаянную песню про сознательного Ваньку:
Если б были все, как вы, ротозеи,
Что б осталось от Москвы, от Расеи…
Вдруг изрядный голыш врезался в толпу учеников и ушиб ногу одного из них. Толпа остановилась. Из-за плетня ребятишки школьного возраста кричали:
— Стрекулисты! Колобродники! Хапуги! Рукосуи! Паразиты! По амбарам опять задумали лазить, крестьянское добро зорить.
— Вы что? Вы что? — закричал Петеркин. — Вас учат чему-нибудь в школе?.. Кулацкие побасенки повторяете… Подкулачники!
— Ах, подкулачники! — завизжали за плетнем, и на обследователей посыпался град камней.
Обследователи были растревожены, тут же подняли на улице палки, голыши, кирпичи и ответили тем же. Завязалась отчаянная перестрелка. Петеркин кричал на ребят, но они до того вошли в раж, что его уже не слушали… рвались к плетню, стали выдергивать из плетня колья… Те — противники — тоже схватились за колья, и через плетень началась драка вручную. Из изб выбегали бабы и мужики. Сперва увещевали буянов, потом сами схватились за колья.
— Бери! Бери! Наступай, робя! — кричали сельчане. — Намнем бока архаровцам, они к нам и дорогу забудут…
— Наша берет! И рыло в крови! Матери вашей черт.
Женькин отряд, находящийся в арьергарде, потеснился, дрогнул. Гул сельчан усилился. Лес кольев обрушился на обследователей… Те дрогнули и бежали вплоть до околицы. Только там сельчане остановились, галдя и угрожая кольями. Но толпа все еще росла. И вскоре все село высыпало к выгону, и в руках каждого была палка, жердь, кнут, или кочерга, или вилы. Петеркин велел своим отступать, хотя ребята не унимались и, несмотря на неравность сил, все еще переругивались с «неприятелем» и даже бросали в его сторону камни.
Через несколько минут ребята вышли за выгон, удалясь от села. Но и с поля они видели, как на околице все еще волновалась мятежная толпа и неслись оттуда угрозы, гвалт и отдельные ядреные выкрики в сторону обследователей…
33
Петеркин быстро пошел в гору. До сих пор в уезде его знали только закадычные друзья да близкие приятели. Но Людмила Львовна сделала все, чтобы он сразу стал на виду. После его поездки в деревню он оказался в некотором роде местной восходящей звездой, в учительских кругах только о нем и говорили, и притом говорили с уважением, как о новаторе в школьном деле, как о надежде в сфере народного образования. Коко теперь всякий раз ловил Петеркина на подходе к столовой и норовил посидеть за столом вместе с ним, а вечером их видели в ресторане «Париж» у Бабая. Коко останавливал на улице всякого своего знакомого и восторженно тараторил:
— Ты читал ли в газете занятную штукенцию? Не читал? Здрасте вам! Про Петеркина… Голубчик, прочти: гвоздь сезона. Собрал на целый том актуальнейших материалов, подтверждающих самое наиновейшее течение в педагогике. Готовит доклад для всего города, а может, и выше. Будет чему у него всем нам, профанам, поучиться. Имей в виду, мы с Петеркиным — лей-перелей… Петеркин — башка! Что я хочу этим сказать? Я хочу этим сказать, что скоро он будет в фаворе. У кого? Умолчу. Ты знаешь, мы с ним вчера изрядно дербалызнули… в «Париже»… Щучья икорка… раки… какие раки! По аршину… То-се… До сих пор башка трещит. Да, ты слышал ли новую песенку? Шик! Портянкин привез из Москвы пластинку для граммофона… Сходи в «Париж»… Порадуй душу. Кстати, дай червонец, будь человеком.
И Коко, подражая граммофону, исполнял прямо на улице модную песенку:
Зина служит в чайном магазине,
Зину любит автолетчик Жак.
Белоснежный фартучек на Зине,
А на Жаке траурный спиджак.
Коко встряхивал белокурыми волосами, делал руками мощный спортсменский взмах в стороны и бежал дальше. В городе он заменял и Хлестакова, и Ноздрева, и Добчинского, и Бобчинского, и Репетилова, и Расплюева — сразу всех вместе.
Доклад о проведении показательного обследования деревни по «методу проектов» Петеркин делал в городском клубе для работников просвещения. Пахарев убедился лишний раз и был поражен, как виртуозно и вместе с тем эффектно умел Петеркин докладывать с трибуны, при полном отсутствии педагогических знаний и ясных задач школы. Выступление его было в самом деле внешне блистательным, неожиданным, сразу приковывающим внимание. И даже нашел искренний задушевный тон. Он начал так:
— В Индии отыскали двух девочек, которых вскормила волчица. Они решительно ничем не напоминали человеческих детей: рычали, ползали на четвереньках, лакали, как звери. И даже тогда, когда их поместили в людское общество, они не стали людьми: момент прививки им социального опыта был уже упущен. Значит, в воспитании человеческих качеств решающее значение имеет социальная жизнь… Со-ци-аль-на-я!
Он не давал ослабевать вниманию слушателей. Как только замечал в движениях ли, в глазах ли их признаки равнодушия, тут же пускал в ход крылатое слово, поучительный случай или даже острый анекдот и взрывал зарождающуюся усталость аудитории.
Говорил Петеркин безукоризненно правильно, литературно, хоть расставляй за ним знаки препинания. Он умел убеждать, внушать и доставлять речью эстетическое удовольствие. Это был блестящий оратор. Чувствовалась тренировка, выучка, семейная ораторская школа. Не суетился и не замедлял темп. И поведением, и голосом, и манерами создавал в зале дружескую и вместе с тем деловую атмосферу.
Молодые учительницы дружно захлопали, Петеркин им чуть-чуть поклонился и ответил глазами, не прерывая речи… Он смело переходил от одной проблемы к другой по заезженной дороге готовых формул вчерашних статей бойкого журнала.
— Сущность пионерской, комсомольской романтики в том, чтобы мальчики и девочки, делая что-то для общества, чувствовали себя очень счастливыми…
Тут молодые учителя и учительницы особенно ликовали…
В перерыв учительницы окружили его тесным кольцом и закидали вопросами. Проходя мимо Пахарева, Людмила Львовна, не поворачивая в его сторону головы, намеренно громко произнесла:
— Нашим всем, абсолютно всем, молодым педагогам нужно у него учиться, учиться и еще раз старательно учиться. Учиться и воспитанности, и принципиальности, и культуре учительского труда, и деловитости, и даже, не постесняюсь сказать, благородному советскому этикету.
Она пролетела мимо Пахарева как метеор, разбрасывая фейерверк искр возбужденной надменности.
После перерыва не было конца вопросам к Петеркину. Выходило так, что будто настоящее педагогическое дело в городе началось только с поездки Петеркина в деревню. Пахарев сидел в углу на задней скамейке и не пропускал ни одного слова выступавших, но сам не задавал вопросов. Все хвалили Петеркина (именно его, а не школу, в которой он работал, не коллектив, который организовал ему поход), и в этом Пахарев видел очевидный подвох и его подстрекателей.
Потом выступил сам Арион Борисыч. Он повторил оратора на своем нудном, отрывистом, корявом языке, изобилующем канцелярскими штампами, заезженными оборотами, которые он произносил лающим голосом везде и по всякому поводу без риска впасть в уклон. Его молча, напряженно слушали, опустив книзу глаза.
— «Метод проектов», сами видите, так сказать, самый передовой метод для выработки правильного мировоззрения, и вообще, вот так-то оно… Как говорится, первая наша задача — приучить детей к самосто