нных букв многое бы рассказали Пипину о характере девушки, когда б он владел основами графологии. Лежавший перед ним документ, несомненно, представлял огромную историческую ценность как первый образчик современного русского письма на франкской земле, но даже этого знаменательного факта, не говоря уже о смысле знаков, хозяин здешних мест не понимал.
— Я должен отослать это? — Пипин удивленно, пожалуй, даже ошарашенно, поглядел на Евгению.
— Полагаю, да, — величественно склонила голову красавица с выражением полного недоумения. — Что-то тревожит вас, мессир?
— Но я не могу этого сделать! — Майордом раздраженно отбросил пергамент и уставился на девушку, словно надеясь прочесть ее сокровенные мысли. — Да, не могу, покуда не узнаю, что здесь написано. Разве это непонятно?
— Я вижу, ты мне все еще не доверяешь? — Женечка обиженно надула губки.
— Даже если бы ты была моей родной матерью, — нахмурился Пипин, раздраженный женским кокетством, — я бы и тогда не дал позволения отослать письмо, не узнав его содержания.
— Надо же, какой упертый! — деланно возмутился Лис. — Непонятно ему. В письме содержатся буквы!
— Господин инструктор, но он же ведет себя именно так, как вы говорили.
— Да не, это я так самобытно радуюсь, — обнадежил Лис. — Сейчас начинай его дожимать до состояния фреша.
— Приложу все усилия.
— Но что делать? — распахивая навстречу Пипину бездонные русалочьи глаза, спросила Благородная Дама Ойген. — Я, плохо ли, хорошо ли, говорю на языке франков, однако вовсе не обучена вашей письменности. Но это полбеды. Среди вашей свиты, я уверена, нашелся бы грамотей, но никто из моих земляков, во всяком случае, сопровождающих меня, не читает на нем!
— Тогда, может быть, латынь? — после некоторой задумчивости предложил майордом.
— Да, пожалуй, латынь подойдет.
— Вот умница. Если даже в отряде Арнульфа Вилобородого найдется кто-то грамотный, шанс, что он читает на латыни, — скорее, среди вояк можно встретить самого Папу Римского.
— Но в монастыре Святого Эржена могут быть люди, способные прочесть послание.
— Могут. Но это уже не твоя забота. К приезду Фрейднура здесь не то что на латыни, вообще способных читать не останется.
Лис подставил опустевшую чару под струю монастырского вина.
— Помянем же, брат мой во Христе, в благословенных стенах обители подвижников во славу Божью и святых отшельников пустыни Египетской! Ибо мы тут Господним попущением смиренно вкушаем нектар, дар лозы виноградной, они же лишь утренней росой, собранной на раскаленных за день каменьях, утоляли терзавшую их жажду. Плоть их томилась от зноя и песка шуршащего, несомого им прямо в лицо немилосердным жарким ветром, но дух — дух неизменно был высок и силен!
— Помянем, — задумчиво кивнул отец-настоятель, отпивая из своего кубка, — всех, поименно. — Он сделал еще несколько больших глотков, смерил понимающим взглядом бесконечное пространство внутри себя и добавил. — За Дух! — Аббат допил вино и со стуком поставил опустевшую емкость на табурет.
— Истинно глаголешь! — со знанием дела согласился Лис, вновь наполняя кубки. — Но тосты совмещать не надо. Ладно, за Дух выпили. Теперь уж, как ни крути, след помянуть добрым возлиянием и вознесением благодарственных речей Отца Небесного и Сына Его, нашего Спасителя! Как же иначе?! Полагаю, и всей монастырской братии следует восславить этим малым воздаянием Святую Троицу, а вслед за тем и блаженных страстотерпцев, принявших муку мученическую во славу Божию.
— Во славу Божию! — согласился отец-настоятель, не так давно неосторожно зашедший справиться о здоровье гостя. Монастырское вино хлынуло ему в глотку, он поставил опустевший кубок и попытался сфокусировать взгляд на Лисе. — А не осталось ли у тебя, сын мой, пары глоточков в той, — он сделал попытку ясней сформулировать мысль, старательно помогая непослушным словам жестами рук, — твоей фляге?
— В той — нет. Всему на свете приходит конец, — сокрушенно покачал головой Сергей. — Но у меня есть другая. Желаете отведать?
— Быть по сему, — энергично мотнул головой святоша, чуть не валясь при этом на пол. — Ибо любой, вкусив ее хоть раз, в здравом разумении подтвердит, что сия злая вода, по сути, не чревоугодие, но лишь умерщвление плоти!
— Мудрые слова! Как я раньше об этом не подумал?! — почтительно глядя на собутыльника, восхитился Лис. — Особенно — печени. Непрерывное умерщвление.
— Верно, — поддержал его аббат, вдруг осознавая, что ангелы небесные уставились на него все разом и смотрят с нескрываемой завистью. — Так мы ж никуда и не торопимся. За ангельский чин!
— Поддерживаю! И их сонмы!
— В общем, Женя, не парься. Особенно в сауне с Пипином. Делай свое дело, и можешь не сомневаться: когда Фрейднур примчит сюда резвым галопом, связать два слова на латыни в монастыре смогу только я. А уж я-то их свяжу, Цицерон — и тот бы не сдержал слез.
— Тогда я призову писаря, — изучающее глядя на девушку, предложил майордом.
— Нет, нет, что ты! — Евгения испуганно оглянулась. — Никто, кроме нас с тобой, не должен знать о письме. Ведь если оно попадет в чужие руки или, не дай бог, Брунгильда узнает о наших планах…
При упоминании сестры лицо майордома помрачнело.
— Да, ты права, пожалуй, я напишу его сам и повелю, как только прочтут, уничтожить.
— Разумная предосторожность, — согласилась девушка. — Тогда мы поступим хитрее. Пусть в послании будет написано так: «Самое главное предъявитель сего поведает вам на словах. Едва же узнав о том, вам надлежит сопровождать известную вам персону вплоть до получения иного приказа».
Если мы скажем Фрейднуру то немногое, что можно доверить без страха оглашения, а вторую часть напишем в письме, то любая часть известия сама по себе перестанет быть опасной. Мало ли, кому и какие распоряжения ты даешь.
— Это верно, — не спуская внимательных глаз с Женечки, согласился Пипин. — Чем больше узнаю тебя, тем больше вижу — близок тот день, когда ты станешь настоящей повелительницей.
Евгения опустила веки, давая возможность собеседнику восхититься длиной ее ресниц и недвусмысленно показывая, что ей приятен комплимент и понятна недосказанная его часть.
Гизелла была не в силах остановиться. Она сидела в траве, крепко прижав к себе сына, и рыдала. Юный Дагоберт, как мог, утешал мать, но безуспешно. Слезы иногда сменялись нервным смехом, а тот новыми слезами.
— Ты не знаешь, как остановить это светопреставление? — бессильно и сконфуженно глядя на венценосную особу, спросил Карел. — Ишь, как страдает, бедняга!
— Кажется, надо оплеух надавать, — неуверенно предложил Бастиан.
— Да неудобно как-то, — славный воин поглядел на молодую женщину, затем на свою мощную ладонь, привыкшую к рукояти меча и тяжелой секире. — Да и, того, зашибить могу.
— Никто не смеет бить мою мать! — гневно выпрямился Дагоберт.
— Не-не-не, — нурсийский наследник невольно отступил под напором малолетнего защитника. — Это так, к слову пришлось.
— И говорить о ней дурно тоже никто не смеет!
— О, вспомнил! — Бастиан хлопнул себя по лбу. — Надо окатить холодной водой. Я сейчас принесу.
Он схватил валявшееся неподалеку ведро и помчался к реке.
— Это ж только на пользу, — неуверенно пояснил богемец. Отчего-то он чувствовал странную робость перед этим мальчишкой, точно ночью стащил его конфеты и теперь хищение неожиданно вскрылось. — А ты вот сейчас с волками, как это сделал?
Мальчишка дернул плечом.
— Тот, кто рожден повелевать — повелевает.
— А, — огорчился Карел, — в этом смысле…
— Не страшись, воин, я не причиню тебе зла. Ты храбро сражался, и когда я взойду на трон, достойно награжу тебя.
— Так это еще взойти надо, — стажер почесал затылок. — А до того хорошо бы спастись.
— Спасаться? Бежать? Нет! — покрутил головой Дагоберт. — Даже если охотник не настигает дичь, она все равно остается дичью. Не в этот раз, так в другой охотник настигнет ее. Эти негодяи коварно убили моего отца. Они поразили его спящим. Боялись, что не устоят перед взглядом своего правителя. Я должен прийти в их дома и свершить правосудие! Ты пойдешь со мной, воин?
— Я? — растерянно переспросил Карел. — Ну да.
— Не слушайте его, храбрый человек, — глотая слезы, вмешалась Гизелла. — Мальчик обезумел от горя. Мы должны во что бы то ни стало переправиться через Луару. На том берегу, в Аквитании, тысячи храбрецов станут на мою защиту. Мы отвоюем престол.
— Молчи! — возмутился юный Дагоберт. — Я здесь мужчина, и я повелеваю. Мы отправляемся в столицу.
— Тринадцати лет тебе еще не исполнилось, — напомнила августейшая вдова, — и до того дня повелеваю я. Мы будем пробираться к Луаре!
— Велика беда! Через несколько дней исполнится. Это все равно будет раньше, чем мы доберемся до твоих владений!
— До Луары не меньше пяти дней пути, — зачем-то напомнил Карел. — Это если по дороге.
— Он прав. — Мальчишка указал на крепкого парня. — Правитель не должен улепетывать, как заяц, иначе его судьба — вечно убегать от преследователей. Право и правда откроют мне любые ворота. Я обязан взойти на трон и покарать изменников.
Издали донесся треск ломаемых сучьев. Размахивая пустым ведром, к прогалине мчался Бастиан.
— Отряд воинов переправляется на эту сторону! — добежав, затараторил он. — Должно быть, это Тибальд и его люди.
— Я выйду к ним и заставлю склониться! — расправил плечи Дагоберт.
— Навряд ли, сир. Эти люди — драконьи ловчие, — Бастиан оглянулся. — Недавно вы уже имели несчастье столкнуться с ними, и сами могли убедиться, что говорить с ними о законе бесполезно. Спасайтесь! А я постараюсь сбить их со следа.
— Куда же мы пойдем?! — вновь зарыдала Гизелла.
— После того, как весь отряд переправится, — Бастиан прислушался, издали уже слышался лязг железа, — безопаснее всего будет на противоположном берегу. Потом, если все будет хорошо, монсеньор вернется за мной.