Ну что ты, всего лишь о грязнотах! Если придется, то и о них тоже. Но пока я имел в виду нечто иное. Полы всех залов и жилых комнат засыпаются свежим душистым сеном, но очень скоро, если под ноги себе поглядишь, легко убедишься, — оно напрочь затаптывается. Конечно, во время осады этот ценный продукт можно отправить в печь: дров-то не хватает. Но в мирное время утоптанное сырье вывозят на возах, потом измельчают, смешивают с глиной и получают вполне пристойные кирпичи.
Судя по виду того сена, которое я здесь вижу, вскоре его должны отсюда убрать. А делают это, скажу тебе исключительно между нами, ибо не дело Высокородной Дамы беспокоиться о столь низменных вещах, ранним-ранним утром, дабы оное сено своим видом не омрачало любования пейзажем и не вредило благорастворению воздухов. И, честно говоря, мне бы не хотелось пропустить сей рассветный экспресс.
Ночь, полная буйного веселья и разгульного пира, нависла над Форантайном. Вокруг пылающих за стенами костров горланили песни и танцевали приехавшие в гости к Пипину Геристальскому бароны, и слуги их, и отряды, и, возможно, собаки. Щедрость, как известно, — одна из главнейших добродетелей истинного правителя, и майордому, намеревающемуся примерить венец кесаря, забывать о вековых обычаях не следовало.
Церемония, начавшаяся как тризна по Дагоберту, безвременно покинувшему круг земной, разрослась в грандиозную попойку, сравнимую по размаху только с царившим здесь обжорством.
Пожалуй, сам Пипин Геристальский вовсе не был обрадован таким поворотом событий. Но сейчас ему как никогда была нужна поддержка этих бряцающих железом вояк. Преданность баронов — щит против тех, кто не пожелает склонить шею и признать его новым кесарем, и — конечно, тут Благородная Дама Ойген была права, — против самовластной сестрицы, беснующейся, точно запертый в человеческое тело ураган. Памятуя об этом, Пипин в сопровождении нескольких верных комисов обходил баронские костры, со всеми пил заздравные чаши и горланил боевые песни о подвигах отцов, дедов и прадедов.
— Господин инструктор, — Бастиан, покрытый каменной пылью, подошел к Лису, — лаз готов, только наверху узковат. Карел не пролезет, но я и, может быть, вы, — он с сомнением поглядел на долговязую фигуру Лиса, — сможем выбраться.
— М-да, друг мой, на тоннель метрополитена не тянет, — покачал головой Сергей. — Ладно, ты покуда вспоминай, не учили ли вас в Сорбонне магическим заклинаниям, чтобы на время превратить крупного Карела в портативного карлика, а я тут пойду, пообщаюсь кое с кем. Опять же, воздухом подышу.
Забраться в звуковую трубу с помощью рослого сэра Жанта было делом сравнительно простым. Сама по себе труба, как и ожидалось, шла наклонно, что значительно облегчало продвижение. Там же, где когда-то стоял постамент с говорящим изваянием, сейчас ничего не было — лишь поросший травой хламник возле конюшни, устроенный в знак презрения к языческим богам в развалинах храма.
Лис приподнял над головой полузасыпанный землей никак не менее полувека назад обломок тележного борта и огляделся: лишь кони недовольно зафыркали, почуяв чужака, но, убедившись, что это не крыса, успокоились.
— Тс-с, — прошептал им Лис. — Жуйте свой овес, я вам не конкурент.
Он тихо проскользнул мимо стены конюшни, наклонившись, чтобы не попасть в поле зрения, быть может, еще бодрствующих стражников.
— Вот и сеновал. Так, тридцать шагов, — под нос себе прошептал Сергей. — Вроде бы ерунда, но их же надо еще пробежать, и нужно как-то вытащить Карела. С его плечами в лаз не протиснуться. Конечно, можно… — он оборвал себя на полуслове. — А это шо еще за герой-подпольщик?
Громоздкая фигура кралась вдоль стены, то и дело озираясь. Не доходя до конюшни, человек скользнул к сеновалу.
— Может, конюх идет давануть на массу. Но шо-то эта версия мне кажется малоубедительной.
Лис сделал пару шагов вперед и притаился у входа. Неизвестный склонился и начал чиркать кремнем.
— Уважаемый, — Сергей оперся о дверной косяк, — огоньку не найдется?
Понимая, что разоблачен, поджигатель стремительно развернулся и бросился на врага, намереваясь ударом головы сбить его с ног. Неплохой прием сам по себе, но позади Лиса была стена. Римский бетон выдержал первый натиск. Сергей присел над распластанным телом, перевернул его и горестно вздохнул:
— И вот, шоб я вот так несся? Ну, сказал бы — зажигалка не работает. Я б шо, не понял? — Он похлопал отключившегося поджигателя по щекам. — Вставай, приятель!
Тот застонал и открыл глаза.
— Ба! — вглядевшись в пленника, удивился Лис. — Фрейднур?! Ты-то что здесь делаешь? Шо это еще за пожар мировой революции в отдельно взятом сарае?
Десятый сын своего отца мотнул головой и ощупал образовавшуюся шишку.
— На вот, приложи, — Лис протянул бедолаге стоявшие в углу вилы.
— Мастер Рейнар? — пробормотал Фрейднур, узнавая знакомого. — А вы разве, того, не там?
— Как легко убедиться, если я там, то и ты там. А поскольку мы здесь, а здесь не может быть там, то твой вопрос лишен смысла. Ты шо это здесь вытворяешь, пироман хренов?
— Ну, я… — могучий воитель потупился. — Я ж не хотел…
— Резонно. И это самое «не хотел» ты искал здесь. А, знаю, ты просто зарыл «не хотел» в сене и без огня не мог найти. Зигмундович, ты меня, старого лиса, за кого держишь? А ну, давай, колись!
— Мастер Рейнар, я ж только потому, у меня ж за Благородную Даму Ойген душа болит.
— Это уже интересно. — Сергей поднял брови. — Открывай душу, будем лечить.
— Благородная Дама Ойген, она же как ангел небесный, а Пипин ее вот так-то! Я и подумал: ведь мне положено господина своего защищать, а тут его, я ж точно вижу, враг рода человеческого искушает! Должен же я его оборонить от этого врага?
— Это в первую очередь. От прочих, может, и сам отмашется, а здесь без тебя — ни-ни, даже пробовать не стоит.
— Я как услышал, что мессир Пипин Благородной Даме Ойген, ну, там, стало быть, на холме сказал, сразу понял — в беде он, выручать его надо. Целый день голову ломал — что делать?
— Себе ломал или кому другому? Я так, просто уточнить.
— А? Что? Себе, конечно. Вот и сообразил: если сено тут поджечь, да потом и объявить, что это опять невидимый дракон на помощь Благородной Даме Ойген прилетел…
— Так, следствие поломки головы налицо, — хмыкнул Лис.
Фрейднур лихорадочно стал ощупывать собственную физиономию.
— А, нет, это так, шишка.
— Красавец! — ухмыляясь, объявил Рейнар. — Ответь мне, уважаемый, если невидимый дракон прилетел спасти Благородную Даму Ойген, шо ж он потом умчался в ночную даль и никого не спас? А, кроме того, если бы сеновал полыхнул, конюшня бы тут же занялась. Чем лошади-то тебе не угодили?
— Да не приведи Бог! — Фрейднур замахал руками. — Я б тут быстро разбросал все, затоптал, люди бы набежали.
— План ясен, — перебил его Лис. — Одна беда — никуда не годится.
— Да?! — огорчился могучий воитель.
— Точно говорю тебе — бесполезное вредительство. Изловили бы тебя, повесили, прямо здесь, на вожжах посреди конюшни, на страх домовым и на радость воронам. А потому, если хочешь помочь Благородной Даме Ойген, слушай сюда и делай так, как я тебе говорю…
Как всегда бывает в таких случаях, утро наступило внезапно и болезненно. Привыкшие к тому, что жизнь — борьба, храбрые бароны и вольные франки усилием воли подняли веки, мучительно стараясь понять, колокол ли это замковой церкви призывает добрых прихожан к заутренней, или попросту в башке так гудит после вчерашнего. Но времени для бесплодных раздумий не было.
В надежде на то, что свежий ветер за несколько часов езды исправит ущерб, нанесенный сознанию истреблением годичного запаса вина с окрестных виноградников, бароны, а также их свиты, воины, и даже собаки быстро сориентировались, где бог, а где порог, и, ободренные этим знанием, принялись спешно готовиться к отбытию. Не хватало еще приехать к Реймсу затемно, наткнуться на запертые ворота, а с обозом, как ни крути, движешься медленней, чем просто верхом, так что следует поспешить.
Обоз формировался во дворе замка. Возы, груженые снедью и вином для предстоящего в честь официальной тризны пиршества, драгоценные одежды, привезенные из ромейских земель, яркие мягкие ковры, и в сам Константинополь доставленные из баснословной Персии — все это грузилось с максимальной тщательностью, бережением и неусыпным контролем самого трезвого комиса — стойкого Фрейднура.
Его могучая фигура то и дело мелькала между возами, и трубный голос взывал то к вниманию, то к осторожности, то заставляя возниц пошевеливаться и трогаться с места, то приказывал сдать назад и не загораживать путь.
Возок, предназначенный для принца Дагоберта и его матери, мало напоминал колесницу цезарей. Он стоял, затертый у самой конюшни, почти упираясь задней стенкой в каменную толщу замковой башни. Приняв у стражников законного наследника престола и безутешную вдову «погибшего на охоте» правителя, Фрейднур отослал воинов и, открыв перед августейшими пленниками дверцу, тихо напутствовал:
— Вы там того, под ноги глядите.
Напутствие было не лишним: даже невооруженным глазом было видно, что доски пола в транспортном средстве не закреплены. Не дав времени красавице Гизелле в полный голос возмутиться столь очевидным непочтением к монаршей особе, юный Дагоберт, уловив намек, отодвинул доски пола и увидел сквозь открывшийся лаз ухмыляющуюся из подземелья физиономию Лиса.
— Давайте, лезьте скорей! В тесноте, да не в обиде!
— Да, но ведь… — начала Гизелла.
— Лезьте, лезьте! — требовательно повторил Сергей. — А я тут на первый случай дно подлатаю. То-то Пипин удивится!
— Эй! — послышался вскоре над головами резкий окрик Фрейднура. — Стражу к этому возку! С принцем и его матерью не разговаривать, будут чего-нибудь требовать, — звать меня!
— Где мы находимся? — прошептала Гизелла.
— Там же, где потерялись, мадам.
Над схроном звучали шаги, голоса, ржание коней, чей-то хохот и недовольные окрики.