хранитель закона и опекун наследного принца, находясь в ясном уме и твердой памяти, по доброй воле, с величайшим почтением и трепетом душевным, присягнул доброму господину и повелителю Дагоберту, сыну Дагоберта из рода Меровеев. Ныне же он повелевает всем, кто держит его руку, кто не враг отечеству и Божьему слову, преклонить колено, и на оружии, — как велит обычай предков, и на кресте, — как учит матерь наша христианская церковь, принести клятву верности законному господину и повелителю.
Ла Валетт на мгновение умолк, а затем, не давая слушателям опомниться, прикрикнул с появившейся невесть откуда властностью:
— Ну, что рты пораскрывали? Скачем быстрее! Нам надо как можно раньше попасть в Реймс!
Сумерки сгущались над лесом, превращая деревья в подобия замерших чудовищ, приглушая дневное птичье чириканье и давая волю долгим заунывным песням волчьей стаи.
— Надо становиться лагерем, — оглядывая все менее и менее различимые окрестности, напомнил Карел зе Страже. — Кони устали, да и люди. Вон, мадам Гизелла…
— Мы поедем дальше, — с непреклонной твердостью отрезал принц Дагоберт. — Сейчас нет времени для остановок.
— Куда дальше? — насупился сэр Жант. — Дорогу едва видно. Того и гляди, собьешься, а чащобы здесь — не приведи Господь. Или конь ногу поломает, или сам в болото угодишь.
— У нас мало времени, — упрямо твердил отрок. — Уже скоро полночь.
— Очень метко сказано, — вмешался Лис. — Я тоже внимание обратил: как темнеет, так скоро полночь.
Дагоберт метнул на Рейнара гневный взгляд.
— Это не обычная полночь.
— Неужели мы сегодня переводим солнечные часы на летнее время?
— Я не ведаю, о чем вы говорите. Наступает девятый день.
— Я и первые-то семь помню с трудом. Особенно те, когда Господь только-только твердь от воды отделил и всяких там рыб с гадами создавал.
Принц молча хлестнул коня, и тот понес галопом.
— Ну вот, обиделся, — печально вздохнул Лис. — Так, вы тут не скучайте пока, а я поеду, догоню малолетнего повелителя, шо-то он нынче не в духе.
Скачка продолжалась недолго. Дагоберт остановил коня и повернул его поперек дороги, загораживая путь.
— Вы что же, намерены издеваться надо мной, мастер Рейнар? Это кажется забавным?! Я понимаю, что вы не тот, за кого себя выдаете, но мне совершенно безразлично, кто вы на самом деле! Но никому не позволено и никогда не будет позволено глумиться надо мной!
— Господь с вами, и в мыслях не было! — Лис улыбнулся. — Прости, если обидел. Сэр Жант дело говорит, люди и кони устали, они ведь не драконьей породы, им нужен отдых.
— Девять дней тому назад убили моего отца, вернее, того, кого я называл отцом. Если быть точным, сегодня наступают девятые сутки. Если считать по календарю. Но перерождение человеческой сущности в драконью происходит не по календарю, не по церковным службам, а миг в миг. Я не ведаю точно, когда умер отец, и не могу сказать, в какой момент он обратится в дракона. Более того, ни я, ни ты, ни кто другой из нас не может поручиться, что известия о присяге этого ничтожества Пипина уже достигли или вскорости достигнут слуха его сестры. А даже и в этом случае — кто может поручиться, что ее ярость и буйный нрав не возобладают над разумом, что она позабудет о грядущем воплощении мертвого повелителя?!
— Судя по тому, что мы видели, должно подействовать.
— Но все ли мы видели?
— Ну, все — это слишком много. — Лис похлопал коня по шее. — Я вон сколько всякого повидал, а не могу понять, зачем гарпии нужен дракон. Типа на его фоне она лучше выглядит?
— Драконы красивы и весьма гармонично сложены! — вспыхнул отрок. — Их движения полны изящества и внутренней силы!
— Это я помню. Еще какая внутренняя сила! Особенно внешнее ее проявление. — Лис потер недавно зашибленные икры. — А все-таки?
— Возможно, появление дракона после ожидавшегося венчания Пипина и моей матушки входило в планы Брунгильды. Как только Пипин надел бы венец Цезаря, она, будучи сестрой правителя, согласно обычаю, приобрела бы определенные права на престол. Вот здесь и должен был появиться ужасный злобный дракон, готовый уничтожать все на своем пути, без разбору.
Конечно, новый кесарь и его супруга погибли бы первыми. Кровопролитие наверняка было назначено на самый день коронации, чтобы сокрушить заодно и весь цвет франкской знати. А потом явилась бы госпожа Брунгильда, отозвала дракона, как охотничьего пса, и уселась на трон сама. А если вдруг кто не пожелал бы смириться — крылатое исчадие ада, не медля, устремилось бы к нему!
— Гм, не попрешь, логично.
— Это лишь предположение, — Дагоберт поднял не по-детски серьезные глаза на собеседника, — но оно не лишено оснований. Благодаря схватке Брунгильды с отрядом Тибальда мы выиграли немного времени, но кто знает, сколько? Гарпии быстро восстанавливают силы, — напомнил он. — Мы должны спешить, чтобы оказаться у грота раньше Брунгильды.
— Это верно, — согласился Лис. — Но все равно необходимо отдохнуть, хотя бы часа три. День был очень напряженный. Мы отправимся в путь, едва горизонт начнет сереть.
— Можем не успеть, — нахмурился Дагоберт.
— Если кони падут от усталости, тоже можем не успеть, — констатировал Сергей. — А если попросить твоего, как бы так сказать, настоящего отца как-то отвлечь на время Брунгильду?
— Но как? Она, увы, отлично понимает, что ей куда проще будет справиться с драконом, пусть даже и раненым, имея собственного дракона. И сейчас, если у нее не выйдет изловить его, на время оставит эту затею. Но только на время.
— Кстати, а шо это вообще за пагубная страсть у гарпий охотиться на драконов? Шо-то о таком я прежде не слыхал.
— Если старший Дагоберт, паче чаяния, станет отступником, мой настоящий отец должен будет уничтожить его. Таков закон. Но если он будет мертв, некому будет восстановить порядок, данный миру людей и драконов в предвечные времена.
— Ох, маманя дорогая! Шо-то у меня от предвечных времен голова кругом идет.
— Потому что ты не знаешь, о чем говоришь, — вновь посуровел Дагоберт.
— Очень может быть, но зато я знаю, как заставить Брунгильду не вмешиваться в ваши, так скажем, семейные обряды. Надеюсь, ты мне, да что там, мне, в первую очередь — себе, поможешь.
Глава 24
Любое дело можно делать тремя способами: правильно, неправильно и по-армейски.
Добраться в этот вечер до Реймса Бастиану так и не удалось. Впрочем, как и всему каравану, еще утром державшему туда путь. После того, как вдруг, ни с того, ни с сего, мессир Пипин Геристальский развернулся и без свиты, лишь с парой телохранителей, умчался в Форантайн, бароны замедлили движение, дабы возвращающемуся повелителю было легче их догнать. Когда же один из стражников возка Гизеллы, удивленный столь долгим упорным молчанием, украдкой заглянул внутрь и обнаружил, что тот пуст, караван и вовсе остановился.
Самые слабые чувства, отраженные на лицах баронов и всей их свиты были — недоумение и досада. Они живо представили себе, на какой смех подняли бы их, притащись они в Реймс без предводителя и с пустым возком. То-то бы архиепископ Реймсский удивился этакому нелепому столпотворению под его окнами.
Уязвленные в лучших чувствах суровые вояки стали лагерем близ дороги, шумно выясняя, направиться ли обратно к замку, чтобы примерно наказать обидчика, разойтись ли по домам, несолоно хлебавши, или же учинить какую иную каверзу, чтоб впредь никому повадно не было.
В момент, когда споры, подогреваемые выпитым молодым вином, достигли апогея, на дороге показались всадники в багровых плащах.
— Ба, да это ж люди Пипина! — раздался чей-то мощный голос.
— Вот их-то нам и нужно! — вторил ему другой.
— Пусть ответят! — лупя себя кулаком по нагруднику, кричал третий.
Возмущенная толпа, размахивая мечами и топорами, бросилась к всадникам замковой стражи, и те порадовались в душе, что отвечать в столь щекотливом деле придется не им. Да что там порадовались — возблагодарили Отца Небесного! Плохая идея — сообщать беснующейся толпе, что ее законный вождь бесцеремонно похищен из собственного замка ничтожной кучкой невесть как освободившихся пленников. А оставшийся в крепости гарнизон только-то и смог, что послать гонцов с оповещением о сем прискорбном факте.
Лицо Бастиана тоже побледнело, но в надвигающихся сумерках этого было уже не разглядеть. С силой выдохнув через стиснутые зубы, он поднялся в стременах, воздел руку над людским морем и заговорил уверенно и властно, как человек, имеющий непререкаемое право отдавать приказы.
— Стойте! Верните мечи в ножны, мужи боя, опустите секиры и копья свои! Говорю вам ныне — кровь невинных падет на вас, ядом аспидовым прожжет сердца и испепелит души! Внемлите мне, христианские воины, ибо слово мое — слово истины!
Шум и гвалт невольно пошел на убыль — толпа настороженно внимала хорошо поставленному голосу питомца теологического факультета Сорбонны. Всем этим людям, выросшим в боях, пирах и охотах, так редко напоминали, что они христианские воины, что сейчас, видно, разговор предстоял необычайно важный.
Вдохновенный оратор достал из сумы пергамент, величественно продемонстрировал собравшимся печать с орлом Юпитера и принялся читать. Он с чувством произносил каждое слово, то повышая голос, насколько позволял объем легких, почти до трубного, то понижая до драматического шепота, он играл паузами и сопровождал фразы выразительными жестами… Наступившая тишина прерывалась лишь цвирканьем аполитичных цикад, не понимающих исторической важности момента.
Бастиан закончил свое выступление, но толпа молчала, переваривая услышанное, а равным образом и увиденное. В головах буйных вояк не укладывалась, не усаживалась, не умещалась полученная информация.
Вместо того чтобы вернуться и продолжить с ними путь в Реймс, Пипин зачем-то мчался с Гизеллой и юным Дагобертом в монастырь Святого Эржена, дабы там объявить о помолвке?! При этом сестра его, Брунгильда, известная во франкских землях предводительница вооруженных отрядов, яростная в бою и славящаяся до крайности мерзким нравом, вдруг объявлялась коварным врагом, злоумышлявшим против короны, затевавшим кровавые убийства кесаря Дагоберта с его семьей и самого Пипина!..