Семенов долго наблюдал за уходящими по крутизне сарыбагишами. Их можно было бы сбросить вниз меткими выстрелами, но он запретил стрелять. «Единственная опасность, которую мы могли ожидать от них, состояла в том, чтобы они не предупредили находившихся на Иссык-Куле каракиргизов о приближении русского отряда и тем самым не приготовили бы нам враждебной встречи… Я поднял весь отряд, и мы снова пустились в путь…»
Опять начались переходы с одного берега на другой, подъемы на скалы, опасное скольжение по обрывам. Несколько раз река угрожала Семенову смертью, опрокидывая вместе с лошадью. И каждый раз он был обязан своим спасением двум охраняющим его казакам. Было неловко благодарить, его спасители не поняли бы и обиделись на него.
Боамское ущелье стало расширяться, отвесные скалы понижались, отряд Семенова вышел в просторную долину и сразу же наткнулся на киргизский аул. Мужчины, заметив казаков, ускакали в горы, дряхлый старец на пегом быке заковылял в ущелье. В ауле оставались лишь женщины и дети. Перепуганные, они с плачем бросились на колени.
— Скажи им, — попросил он проводника, — я не собираюсь их обижать. И еще скажи им: я еду в гости к манапу Умбет-Ала. Я хочу быть ему другом. Где он находится?
Умбет-Ала со своими аулами находился на берегах речушки Кутемалды, неподалеку от озера Иссык-Куль. Так рассказали женщины. Не задерживаясь, Семенов направился по уже широкой и ровной Чуйской долине к аулам манапа.
Навстречу отряду текли овечьи отары. Овцы шли плотно, бок о бок, сопровождаемые бородатыми седыми козлами. Овечье блеяние, жалобный плач ягнят, хрупкий топот плыли в горном воздухе. А сзади этих необозримых стад раздавались конское ржание, мычание коров, протяжный верблюжий рев.
Отряд остановился. Казакам пришлось прокладывать дорогу среди овец, и это продолжалось четыре часа.
Семенов послал гонца к верховному манапу, чтобы предупредить о своем появлении. Весть о белом начальнике, который едет в гости к Умбет-Ала, быстро распространялась. Когда Семенов вступил в урочище Кутемалды, оно уже шумело потревоженным ульем. Из юрт выходили почтенные аксакалы, вооруженные воины, боязливо толпились женщины и ребятишки. Навстречу Семенову скакали всадники и, лихо развернувшись, возвращались назад. Петру Петровичу казалось: все племя сарыбагишей собралось вокруг аула верховного манапа. Он впервые видел настоящую степную орду, кочующую на летних горных пастбищах, его словно перенесло во времена Чингисхана.
Казаки плотно окружили своего командира, боязливо поглядывая на сарыбагишей. Их, опасных и воинственных, было во много раз больше, чем казаков, но Семенов спокойно ехал вперед. Он знал: пока он гость Умбет-Ала, сарыбагиши будут встречать его как гостя. Законы гостеприимства здесь священны.
У большой из белого войлока юрты Петра Петровича встретили брат и дядя манапа. Ввели в юрту, украшенную богатыми коврами, вежливо, но уклончиво объявили, что верховного манапа в ауле нет.
— Умбет-Ала уехал готовить байгу по убитым сородичам. Наши сородичи погибли в сражении с русскими, — косясь на Семенова, сказал брат манапа. — Ты назвал себя тамыром Умбет-Ала, и мы будем верить твоим словам.
Петр Петрович начал свою ответную речь дипломатично и задушевно:
— Я приехал к вам издалека. К великому сожалению, я лишь в Верном узнал о столкновении русских с сарыбагишами. Мне кажется, у нас должны быть добрососедские отношения. Русские никогда первыми не нападали и не нападут на вас, если вы перестанете совершать набеги на русских и на киргизов Большой орды, подданных русского царя. Я хочу стать настоящим тамыром Умбет-Ала, и я уверен, наша дружба будет дружбой между русскими и каракиргизами.
Дядя верховного манапа слушал Семенова, кивая в знак согласия головой. Брат манапа сидел прямо и настороженно. Выслушав речь Семенова, он коротко ответил:
— Пусть будет так.
И быстро вышел из юрты. Он вернулся, ведя в поводу трех великолепных скакунов.
— Новому другу моего брата Умбет-Ала я дарю этих быстроногих коней. Я передам твои слова Умбет-Ала, который, к сожалению, не может приехать, чтобы обнять своего тамыра. Ты можешь делать все, что делает друг в гостях друга.
Семенов обрадовался. Ему представился удачливый случай посетить западную часть Иссык-Куля и выяснить, вытекает ли Чу из озера. Он решил выехать рано утром в сопровождении двух проводников-сарыбагишей.
Уже давно и европейские и русские географы спорили о реке Чу.
Унковский, составивший первую карту Иссык-Куля, показал Чу как реку, не имеющую связи с озером.
Картограф Ренат принимал речку Большой Кебин за истоки Чу.
Исленьев на своей карте обозначил истоки Чу на западной стороне Иссык-Куля.
Карл Риттер думал, что Иссык-Куль имеет сток и стоком этим является Чу.
Александр Гумбольдт, будучи в Семипалатинске, записал со слов бухарских и ташкентских купцов, что сток Иссык-Куля — болотистая речушка Кутемалды. Поверив купцам на слово, Гумбольдт утверждал: Кутемалды вытекает из Иссык-Куля.
Европейские географы присоединились к мнению Гумбольдта…
Семенов ехал по Чуйской долине до тех пор, пока она не превратилась в болото. Здесь Чу круто поворачивала от Иссык-Куля в горы. В болоте еле виднелся ручеек. «Река эта по своему мелководию и ничтожеству носила название Кутемалды… Кутемалды значит мокрый зад».
Семенов проследил ее русло до впадения в Иссык-Куль и убедился, что Кутемалды не соединяет озеро с Чу. «Озеро Иссык-Куль стока не имеет… Оно в настоящее время не питает реки Чу… Мощная река эта образуется из двух главных ветвей: Кочкара, берущего начало в вечных снегах Тянь-Шаня, и Кебина, текущего из вечных снегов и из продольной долины Заилийского Алатау…
Если бы представить себе уровень озера повысившимся всего от 15 до 20 метров, то река Чу сделалась бы стоком Иссык-Куля, но было ли это когда-нибудь, я отложил всякие размышления до своей поездки в бассейн озера в следующем 1857 году…»
Так писал он позже в статье «Поездка из укрепления Верного через горный перевал у Суок-тобе и ущелье Боам к западной оконечности оз. Иссык-Куль в 1856 г.».
Но Семенов не только установил истинные истоки Чу, исправив этим самым ошибочные догадки Александра Гумбольдта и Карла Риттера. Он объяснил причины и сильного понижения уровня Иссык-Куля и происхождение Боамского ущелья.
Семенов возвращался в Верное, преодолевая снежные перевалы. Стоял последний день сентября. После ночных морозов было особенно хорошо ехать по осенней Кескеленской долине. Над синим покоем тянь-шаньских елей, взлетев на высоту пяти тысяч метров, коченел в прозрачном небе Талгарский пик. А сколько еще каменных великанов скрывается за Талгарским пиком? Какие ледники, какие долины и водопады, что за цветы и травы хранят эти неизвестные науке вершины?
В Небесных горах мелькали сполохи — там торжествовала невидимая гроза. Оттого ли, что гроза была далеко, оттого ли, что гром был особенно праздничным и бодрящим, Семенова охватило возбуждение.
Он, выронив из рук поводья, старался запомнить окружающий мир — от лиловой головки чертополоха до Талгарского пика.
Повернулся к ледяным высотам. Произнес твердо и убежденно:
— Я еще вернусь к вам, Небесные горы!
Глава 13БАРНАУЛЬСКАЯ ЗИМА
Над Барнаулом четвертые сутки бушевала метель.
Ветер продувал улицы, захлестывал домишки, нес клочья сена, мерзлые ветки, гнилое тряпье. Раскачивались жестяные вывески кабаков, звенели обледенелые березы, жалобно вскрикивали колокола кафедрального собора. В палисадниках и дворах росли зыбкие сугробы, на закуржавелых стеклах расцветали белые, неведомые травы. От ветровых ударов подрагивали оконные рамы, похрустывали крыши, сыпалась из пазов труха. Приглушенные звуки, стоны, вздохи переполняли большой полукаменный дом с заиндевелой вывеской: «Оптовая торговля Мокея Семибратова. Меха. Овчины. Шерсть. Кожа».
Второй этаж дома купец сдал внаем молодому и, на его взгляд, не очень серьезному господину. Господин Семенов превратил купеческие комнаты в музей.
На деревянных диванах, стульях, шкафах лежали растения. Пучки засохших цветов торчали над массивными, упрятанными в дубовый футляр часами. Цветы дрожали от могучего медного боя, каждый час сокрушавшего тишину дома. Петр Петрович даже привскакивал на стуле и невольно считал удары.
Тянь-шаньские растения терпкими запахами волновали его. Еще бы! Большинство из них неизвестны ботаникам. Радость первооткрывателя пьянила Петра Петровича. С утра до вечера он сортировал, определял, систематизировал, описывал свои богатства.
Минуло четыре месяца, как Семенов вернулся из путешествия. Он решил перезимовать в Барнауле, чтобы весной восемьсот пятьдесят седьмого года отправиться во второе путешествие на Тянь-Шань.
Глухоманный сибирский городок не казался ему серым и скучным. Интересные люди живут везде. Надо только видеть и слышать их. И он пристально присматривался, внимательно прислушивался к людям. Барнаульские чиновники и золотопромышленники, хлебные торговцы и винные откупщики, горные инженеры и приписные крестьяне привлекали к себе его внимание.
Он встречался с ними на горных заводах, разбросанных вокруг Барнаула, в алтайских селах, на городских базарах, в трактирах и лавках. Он стал завсегдатаем городской библиотеки, а по вечерам посещал любительские спектакли. Перезнакомился со всеми примечательными людьми города. Среди них выделялся горный инженер Самойлов — родной брат знаменитого петербургского артиста. Да и сам инженер был великолепным комиком, восхищая Семенова своей игрой.
Званые обеды и вечера, встречи с Самойловым на любительских спектаклях не заслоняли Петру Петровичу научную деятельность. Работа доставляла и наслаждение, и радость, и восторг вдохновения.
Он сидел за огромным столом, заваленным травами, камнями, рукописями, и писал размашисто, неразборчиво. Вскидывал курчавую голову и, приподняв карандаш до уровня глаз, косился на закуржавелое окно. Угадывал в этих узорах и перья папоротников, и цветы неопалимой купины, и перезрелые плоды яблоневых рощ. Рождались и таяли сережки бересклета, тонкая ниточка инея набухала илийской водой.