Ведь они – космонавты, первооткрыватели и романтики звездного неба.
Говорят, нет одинаковых судеб, одинаковых характеров, одинаковых сплетений обстоятельств, и даже очень схожие ситуации отличны. Пусть иногда лишь в мелочах, отдельных штришках, чуть уловимых оттенках, но они противятся отождествлению. Даже мудрейшая природа отвергает абсолютное сходство.
Если придерживаться строгости формулировок, это так. А если исходить из привычного жизненного восприятия, то можно найти много общего в судьбах людей, посвятивших себя изучению космоса.
Пусть они разные по возрасту, пусть нет между ними никакого внешнего сходства, каждый подвержен своей страсти, своим увлечениям. Все они влюблены в космонавтику и ради нее готовы на любые жертвы. Чувство долга, ответственности за порученное им не занимать.
И еще. Мы спрашивали каждого из космонавтов накануне старта:
– Положим, что прошел полет. А дальше что? Ведь есть у человека своя мечта, своя цель... Так вот, что бы хотел ты делать дальше?
Все отвечали одинаково:
– Снова летать!
На предполетном собрании коммунистов, которое стало традицией, космонавты говорят о своей готовности к старту, благодарят за помощь, которую им оказал коллектив «Звездного городка».
Перед отъездом на космодром – и это тоже традиция – космонавты идут к Ленину, в Мавзолей, на Красную площадь, а потом в комнату-музей Ю. А. Гагарина в «Звездном». Вот запись в книге посетителей этого музея, которую сделала семерка отважных:
«Мы бережно храним в своих сердцах любовь к Юрию Гагарину – замечательному, жизнерадостному человеку. Он вошел в нашу жизнь как человек доброй и красивой души, твердой воли и большой скромности.
Покорение космоса стало делом нашей жизни, и всякий раз, когда отправляемся на космические трассы, мы берем с собой светлый образ Юрия Гагарина, его пример мужества, отваги, верности долгу перед нашей великой Родиной».
ЭКИПАЖ «СОЮЗА-6» (позывной – «Антей»)
-
Командир корабля: Георгий ШОНИН (космонавт-17)
Каждому из нас приходилось излагать свою биографию на листочке бумаги. Ему тоже. Всякий раз, когда требовалось оформлять или переоформлять документы. Первая строчка всегда получалась легко: «Я, Шонин Георгий Степанович, родился 3 августа 1935 года в городе Ровеньки Луганской области...»
А дальше задумывался. Надо писать самое главное. А где оно, это главное, где второстепенное? Поди разберись. Несколько дат, несколько слов. Вот и все его «жизнеописание». О друзьях в своей автобиографии не пишут, о сокровенном не рассказывают.
И все-таки за этими скупыми строчками скрыт человек. Есть семья, где он рос, школа, училище, полк, где познавал летное «ремесло»... Есть тридцать четыре года жизни, и только они могут раскрыть все его существо. Ведь все, что было видано, пережито, прочувствовано, и сделало его таким, как он есть сейчас...
Да и биография – это не только жизнь, но и представление, понятие о жизни.
У него темные, словно августовская ночь, волосы и глаза, которые смотрят на мир весело и чуть изумленно. Он любит украинские песни, любит бродить по лесу с сыном Андрюшкой, которого все почему-то зовут Карасиком. Он с детства любит тревожные, зовущие вперед книги, и ему очень хочется, чтобы всем людям на свете было хорошо.
...1941-й – один из самых трудных для Георгия. В шесть лет много ли знает человек о жизни и смерти, о горе и ужасах, пролитой крови? И хорошо, что не все это знают, – неокрепшие плечи могут согнуться под тяжестью душевных перегрузок. Ему пришлось увидеть такое, прикоснуться к беде. Она ведь приходит, не спрашивая, не ища особых зарубок на двери.
Отец ушел на фронт в первые дни войны. Не из дома, а с далекой стройки. В коротком письме попрощался со всеми. И все! А по ночам мать плакала, уткнувшись лицом в подушку. Пружины матраца вздрагивали, звенели уныло, протяжно.
...Немцы пришли в их село через месяц после начала войны. Нескончаемый поток беженцев застревал на забитых дорогах. Куда податься, куда идти? Всюду огонь пожарищ, всюду стрельба, ухают взрывы. Мотоциклисты с засученными рукавами зелено-серых гимнастерок врезались прямо в колонны людей, давили, хохотали, а то водили автоматными стволами, изрыгающими горячий свинец. Стоны и плач повисали над дорогой, заглушая чужую лающую брань и рокот моторов.
Те, кто начинал войну в июле сорок первого, где-то у границы, видели, как много среди первых жертв было женщин и детей, и учились ненавидеть врага, который и бесчеловечность считал своим оружием в борьбе с русским народом. Страшно все это. Очень страшно.
Во время оккупации он жил у бабушки. В их доме стояли эсэсовцы. На подоконнике лежали гранаты: много, целый ряд. Жорка ухитрился утащить несколько штук и спрятать. Пьяный офицер бушевал, бросался с кулаками на бабку. Она принимала удары на себя, заталкивая ребят в другую комнату. Гранаты эти попали в надежные руки. Пошла молва по селу о некоем Казанчике. Много хлопот он фашистам доставлял. Взорвался склад, горели автомашины, на площади находили убитых полицаев с запиской на груди: «Смерть гадам!» Ночами фашисты устраивали облавы. Лаяли собаки, громыхали глухие выстрелы. Искали того самого Казанчика. И Жорке очень хотелось, чтоб не нашли.
...Дом их стоял на пригорке, почти самый крайний. Далеко видно в низкие окошки. Фашисты ушли, перевернув все вверх дном и набив мешки всяким добром. Грозились спалить хату. Да не успели. Стрельба вдруг стихла, и казалось, что все вымерло вокруг. Жорка подкрадывался к окну и, прижавшись лбом к холодному, запотевшему стеклу, подолгу смотрел на дорогу. Ждал, вот-вот покажутся бойцы в краснозвездных шапках и с винтовками в руках. И с ними отец.
Наконец дождался. Увидел, как бежали, пригнувшись, через сады и огороды, прячась за углами домов, люди в краснозвездных пилотках. «Свои!» Выскочил на улицу в чем был и кинулся навстречу первому усатому солдату, уткнулся лицом в пропахшую порохом шинель. Думал – отец. Но отец так и не пришел с войны.
Еще не окончилась война, а в селе открыли школу. Поначалу Жорка отметками не блистал: тройки, четверки. Мать сокрушенно качала головой: «Разве можно так?» Он давал обещания, а утром забывал их. Мальчишки доставали где-то порох, делали самопалы и бомбы, в полузасыпанном окопе откопали станковый пулемет. Где тут уроки учить...
В седьмом классе Жорка, как говорят, взялся за ум. Бросил проказы в чужих садах, шумные игры в войну. Тот год, сломав привычный бег времени, стал для него началом нового пути. Мать все чаще видела его за книгами, и хотя трудновато было, а рубль на покупку книг давала всегда.
Больше других полюбились Жорке истории про моряков. И когда после окончания седьмого класса ребята стали поговаривать о том, куда пойти учиться дальше, он твердо знал: его путь в моряки.
Моря он никогда не видел. Шел к нему сквозь страницы увлекательных приключений. Оно было для него большой и счастливой радостью. Радостью, ради которой он внутренне был готов на все, лишь бы попасть к этому самому морю, бороздить его на красивом корабле, стоять на капитанском мостике и смотреть в бинокль на тающие в дымке берега.
И вдруг эта маленькая заметка в газете о наборе в Одесскую спецшколу ВВС. Она как-то разом перечеркнула все: и морские планы и мечту о капитанской фуражке. Мальчишки непостоянны в этом возрасте. Одно увлечение приходит на смену другому...
...На приемной комиссии женщина-врач ощупала его, повертела из стороны в сторону и тихо, совсем как мать, сказала:
– Ты бы подкормился годочек...
Жорка чуть не разревелся. Нахмурил брови, но смолчал. Другие члены комиссии тоже засомневались:
– Хрупковат мальчик, тяжело ему будет. Тогда Жорка вдруг выпалил: «Я в футбол играю», – и зашмыгал носом.
– В летчики собрался, а слезы, – успокоила женщина-врач. Потом спросила уже на полном серьезе: – Твердо решил?
Он, насупленный и хмурый, только пожал плечами. И как тут понять, что стояло за этим жестом: то ли подавленность, то ли горделивая уверенность, что все равно он сюда попадет? Опытные глаза членов комиссии приметили в пареньке эдакое упорство. Да и подкормиться ему дома все равно было нечем. Так уж складывалась в ту пору жизнь. Его направили в училище.
Судьба не обидела Георгия. Свела две его мечты воедино. Случилось так, что он стал морским летчиком. Не сразу, конечно. Это только в его автобиографии так коротко записано.
Когда летел над морем, душа замирала. Никто не знал, как ему в эти минуты было хорошо. Такое это удовольствие – чувствовать, что самолет послушен каждому твоему желанию. Тогда-то он, наверное, и открыл, что полет – это не только гул мотора, не только голубая безграничная высь и земля, плывущая под крылом. Полет – это целый мир, полный счастья, мудрости и волнения, мир, в котором человек ощущает свою силу над всеми тремя измерениями.
Там же, в училище, стал Георгий и комсомольским вожаком. И скоро наградили парня Почетной грамотой ЦК комсомола. А ее зря не дают.
В двадцать один год вручил партийному секретарю заявление. Не потому, что «время пришло» или решил не отстать от других. Не было в его решении колебаний или сомнений. Все просто, как дыхание. Он должен был стать под общее знамя партии коммунистов, сознавая всю ответственность этого шага.
Прошла зима. Потом опять было лето и были полеты над морем. Училище стало для Георгия вторым домом. Когда начались экзамены, в аттестационном листе против каждой дисциплины появлялись пятерки.
Есть такие башковитые парни. И не то что у них полна голова идей, настоящих и нужных. Главное, что они не дают ржаветь этим идеям, да и не привыкли перебиваться на позициях середнячков. Коль учиться, так по-настоящему, коль летать, так по большому счету – вот их внутренний лозунг.
– На первый разряд тянешь, – говорили товарищи.