Энтони БаучерСемеро с Голгофы
Посвящается доктору Эшвину
Персонажи, учреждения и события, описанные в этом романе, являются полностью вымышленными и не имеют никакого отношения к подлинным лицам и положениям – за одним исключением. Этим исключением является доктор Эшвин, который точно списан с реального лица, а имя, которое он носит в книге, представляет собой сделанный им самим перевод на санскрит.
Энтони Баучер
Причастные лица
А. Обитатели Международного дома
* Мартин Лэм, специалист в области германистики[1]
* Алекс Брюс, специалист в области химии
* Курт Росс, швейцарец
Павел Борицын, белогвардеец
Ричард Уортинг, канадец
Ремиджио Моралес, боливиец
* Мона, его сестра
* Гвадалупе (Лупе) Санчес, мексиканка
Б. Другие ученые
* Синтия Вуд, невеста Брюса
Мэри Робертс
Чак Уизерс
* Джон Эшвин, доктор наук, профессор санскрита
* Пол Леннокс, кандидат наук, преподаватель истории
* Иван Лешин, кандидат наук, профессор славистики, работающий по обмену
* Татьяна (Таня), его жена
* Джозеф Грисуолд, доктор наук, профессор испанистики
Лоренс Дрексель, режиссер Малого театра
* Сержант Каттинг, сотрудник полиции Беркли
Дэвис, полицейский
Уоррен Блейкли, директор Международного дома
Моррис, гостеприимный филолог
Доктор Эванс, врач Мемориальной больницы
Врач-практикант
Пожилой служащий в «Золотом» («Театральные аксессуары»)
* Хьюго Шедель, доктор наук, дядя Курта Росса и неофициальный посол Швейцарской Республики
Пролог
Отменный салат из крабов и две бутылки пива сделали меня, должен признаться, более красноречивым, нежели я бываю обычно. Я занял ту шаткую позицию, когда, исключительно ради желания поспорить, утверждаешь нечто прямо противоположное тому, что думаешь.
– Ватсон, – рассуждал я, – это отработанный материал. Да, у истоков детективного жанра он играл важнейшую роль. Без его содействия неподготовленный читатель никогда бы не уловил сути работы сыщика. Отсюда – потребность в безымянном друге Дюпена и самом Ватсоне. Но сегодня любитель приключенческих романов наподобие, скажем, Беттереджа[2], – настолько охвачен детективной лихорадкой, что ему, как бы это тебе получше объяснить, Мартин, больше не нужен «простачок», подвизающийся переводчиком при главном герое.
Мартин Лэм отвлекся от созерцания рыбацких лодок, покачивающихся за окном, и ребятишек-японцев, готовых в любую минуту свалиться с пристани.
– Логично, – согласился он. – И тем не менее писатели все еще изображают их.
– Разве? – усомнился я. – Роджеру Шерингэму, Реджи Форчуну, лорду Питеру Уимзи[3] – этим молодым умникам вроде не особенно нужны свои Ватсоны. У Фило Вэнса Ван Дайн – всего лишь бессловесная марионетка, повествователь-фантом, недаром продюсеры фильмов даже не называют его имени на экране. Разве можно представить себе фильм, снятый по любому из рассказов о Шерлоке Холмсе, где не было бы Ватсона? А у доктора Торндайка[4] столько таких Ватсонов, что это все равно что ни одного нет. Доктор Фелл[5], этот несравненный пьяница и сквернослов…
– Видишь ли, какая штука, Тони, – перебил меня Мартин, – боюсь, что касается Ватсона, я несколько необъективен. Мне самому пришлось побывать в этой роли, и, льщу себя надеждой, сыграл я ее совсем недурно.
– И когда же это было? – недоверчиво спросил я, почти не сомневаясь, что сейчас мне начнут более или менее туманно морочить голову.
Мартин взял карандаш и принялся что-то чертить на обороте меню.
– Когда, спрашиваешь? Ты был в Беркли, когда убили доктора Шеделя?
Шедель… Имя было знакомо. В памяти замелькали обрывки какой-то запутанной и так и не раскрытой истории.
– Кажется, что-то связанное с Швейцарией? – вымолвил наконец я. – И с ледорубом?
– Швейцария и ледоруб… – Мартин улыбнулся. – Да, поначалу казалось, что к этому сочетанию сводится едва ли не вся проблема. А полиции Беркли и до сих пор так представляется… Тебе о Семерых с Голгофы никогда не приходилось слышать? – вдруг оборвал он себя на полуслове, протягивая мне меню.
Некоторое время я молча разглядывал странный рисунок. Нечто вроде прописной буквы F поверх трех прямоугольников. Я покачал головой:
– Ну что ж, теперь все ясно. Чтобы опровергнуть себя самого, мне придется выступить в роли Ватсона. Валяй, рассказывай, как было дело.
– Для начала, – предложил Мартин, – давай закажем еще крабов и пива. Было бы чистым идиотизмом съесть всего по одному салату из крабов в одном из тех немногих мест в мире, где крабов подают целиком, а не по частям. Потом я начну рассказ, а продолжу его за ужином… ну, скажем, в «Фаворите». Как тебе такой план?
Я охотно согласился. От смешанного запаха рыбы, рыбацких шхун и соленой воды разыгрался такой аппетит, утолить который не так-то просто. Но не меньший аппетит пробудила и беглая оглядка Мартина на роль доктора Ватсона, каковую ему якобы пришлось сыграть. Вспомнились еще кое-какие подробности дела Шеделя. Приблизительно в то же время в Беркли произошло еще одно убийство – или даже два? Если не ошибаюсь, оба были объединены в одно дело, но расследование ничего не дало.
Принесли салат и пиво. Мартин сделал большой глоток, извлек из соуса крупную клешню краба и углубился в разглядывание зубцов вилки.
– Не знаю, с чего лучше начать, – проговорил он. – Наверное, как изволил бы выразиться Эшвин, fons et erigo, с самого начала. Ты ведь, конечно, знаешь Эшвина?
– Как-то раз виделись. – А уж его переводов с санскрита кто ж не знает? «Панчатантра», драмы Калидаса, пикантные «Десять принцев», величественная «Бхагавадгита» – поистине ущербной следовало бы счесть любую в мире библиотеку, в фондах которой нет переводов Эшвина.
– Ну и хорошо, – продолжал Мартин. – И все же с чего начать? С того дня, когда Эвшин впервые в своей жизни прочитал детективный роман? В этом была бы своя логика. Или с того, когда доктор Шедель открыл для себя радости вечерней прогулки? Или когда я приступил к переводу Хосе Марии Фонсеки? Или – и это было бы, наверное, наиболее логично – с того момента, когда известный бизнесмен с восточного побережья Роберт Р. Вуд решил изменить вероисповедание?
– Довольно, Мартин, – взмолился я, – довольно меня мистифицировать, переходи к сути. Не забывай – ты же не сыщик, не Главный, ты доктор Ватсон.
Мартин сосредоточенно доел салат.
– Ладно, – кивнул он, – начну с самого себя в день убийства. Это позволит ничего не упустить. На сей счет ты можешь быть уверен, обещаю – все будет к месту, ничего лишнего. Образец честной игры. – Мартин сделал еще глоток пива и протянул мне портсигар. И по мере того, как мы насыщали табачным дымом воздух, пропитанный запахом рыбы, он разворачивал историю убийства доктора Хьюго Шеделя, являющуюся одновременно историей из жизни доктора Джона Эшвина, ученого, поэта, переводчика и детектива.
1. Подготовка к убийству
«atha nalopākhyānam. brhadaCva uvāca».
«Здесь начинается сказание о Нале, говорит Брихадавша», – почти автоматически перевел Мартин. Теплого весеннего воздуха, проникающего в аудиторию сквозь открытые окна, было вполне достаточно, чтобы отвлечь его внимание от «Махабхараты».
Доктор Эшвин тяжело поднялся из-за стола и, декламируя вступительную шлоку[6], начал вышагивать по кабинету. Звучный голос постепенно набирал высоту, что вполне соответствовало как внушительной фигуре чтеца, так и великолепию санскритского стиха.
Мартину искренне хотелось целиком сосредоточиться на переводе. Будучи единственным во всем университете слушателем, впервые приобщающимся в этом учебном году к санскриту, он должен был держать марку. И тем не менее мысли его настойчиво убегали в сторону. Днем предстояла репетиция. Удастся ли ему уговорить Дрексела, чтобы тот заставил Пола изменить интонацию предсмертного монолога? Где кончаются права переводчика и начинаются права режиссера? А тут еще вечерний прием в честь доктора Шеделя. Какого черта он позволил включить себя в комиссию по приему гостей? У него и без того…
– Говоря это, король отпустил лебедя, – перевел он.
– Сказав это, – поправил его Эшвин.
Через полчаса Эшвин отложил текст и сел на место.
– Ну что ж, отлично, мистер Лэм, – резюмировал он. – Как вам первое знакомство со стихотворным эпосом на санскрите?
– Замечательно, – ничуть не кривя душой, откликнулся Мартин. – Удивительная мелодика.
– Во всей мировой литературе, – подхватил Эшвин, – есть только три стихотворных размера, которые даются мне в чтении без малейшего напряжения, – английский свободный стих, гекзаметр у греков и римлян и шлока. – Подобно всем высказываниям Эшвина ex cathedra, это прозвучало в высшей степени авторитетно и с полной уверенностью говорящего в своей правоте. И в том же стиле, без малейшей перехода, он осведомился: – Ну что, какие-нибудь интересные детективы вам в последнее время попадались?
Разносторонние интересы доктора Эшвина чаще всего приводили Мартина в некоторое смущение. С необыкновенной легкостью он мог перейти от жесткой критики Вергилия к экстравагантным восхвалениям Огдена Нэша, лучшего, по его мнению, поэта в нынешней американской литературе. Вот и сейчас внезапный скачок от версификационной метрики к детективным романам несколько обескуражил Мартина.