– Но почему? – спрашивал Курт. – Как ты мог так обо мне подумать?
Мартин забыл все те слова и фразы, что столь скрупулезно подыскивал, и пошел напролом:
– Я не хотел, но так получилось. Я ничего не мог с собой поделать. Все указывало на тебя. Твое странное вторжение ко мне в пятницу вечером – при тебе не было ключа, и я это заметил, – потом он нашелся под кустом перед домом Синтии, и символ швейцарский… Одно к одному. К тому же я знал про Лупе…
– Как это – знал? – прервал его Курт.
– Вернее, догадывался, – поспешно поправился Мартин. – По беглым замечаниям, полунамекам, которые слышал то там, то тут. – Он сразу сообразил, что Курту вряд ли понравится откровенность Моны.
– Что ж, мне трудно винить тебя. – Курт поднялся со стула. – Если ты так много знаешь. Больше, чем полиция. Но, Мартин, помимо всего прочего, ты знаешь меня.
– Вот это-то меня больше всего и смущало. Не похоже это на тебя. Я не мог быть ни в чем уверен. И потому не пошел в полицию.
– Что ж, спасибо. – Курт заметно повеселел. – Извини, ты не сдержался. Я должен был бы сразу поблагодарить тебя за то, что вернул мне ключ. И в знак признательности расскажу тебе сейчас все.
– Все? – «Какие еще меня ждут открытия», – подумал Мартин.
– Но перед тем как начать… Что это за символ, что ты упомянул? Семеро… с Голгофы? Точно. Семеро с Голгофы. В газетах я ничего подобного не читал.
– А о виньярах ты что-нибудь слышал?
– Нет.
Мартин коротко передал Курту содержание рассказанной Ленноксом истории. В конце ее Курт задумчиво покачал головой.
– Что ж, всякое бывает, – с сомнением проговорил он. – Историю я знаю плохо, а о ересях – вообще ничего. Повторяю, все может быть. Но в любом случае в Швейцарии я ничего не слышал об этих – как ты их назвал? – виньярах и об их Семерке. Не думаю также, чтобы у дяди Хьюго были политические враги.
А теперь послушай, что я тебе расскажу. Ты сказал, что все знаешь про Лупе. Что ж, отдаю должное твоему уму – ты умеешь складывать кубики. По словам Моны, чувствует себя Лупе неплохо. Хотелось бы самому в том убедиться. Мне ее страшно не хватает. Но если кто-нибудь заподозрит, а генерал узнает, что… Ты ведь не выдашь нас, Мартин?
– Можешь мне доверять.
– Хорошо. Ты, верно, знаешь, что я давно люблю Лупе – почти с нашей первой встречи прошлой осенью. Мы с ней… – Курт запнулся в поисках слова и, так и не найдя его, продолжил, поощренный сочувственным взглядом Мартина, – …с рождественских каникул. Все случилось перед ее отъездом в Лос-Анджелес под самое Рождество. И с тех пор мы вместе. – Курт снова замолк. Он был не из тех, кто легко говорит о своей личной жизни – это не в последнюю очередь и нравилось в нем Мартину, – так что признание явно давалось ему с большим трудом. – О своем положении Лупе узнала месяц назад. Мы оба испугались. Казалось ведь, так осторожны были. И вот… если тайное станет явным, генерал с ума сойдет. И разразится дикий Scandal, и все будет ужасно. Мы не знали, что нам делать.
Нужно было найти врача… но мы не знали никого, кто бы… сделал, что требуется. А спрашивать Лупе боялась, потому что люди могли догадаться, зачем ей это понадобилось. Потом, как-то вечером, Лупе случайно услышала, как одна девушка – не уверен, что она была вполне трезва – говорит своей приятельнице, что уже два раза удачно выпуталась. Так Лупе узнала имя врача. Мы не сомневались, что врач это хороший, но дорогой, потому что девушка из богатой семьи.
Ну а я тем временем написал дяде, который как раз только что приехал в Нью-Йорк, что мне очень нужны деньги, и попросил одолжить некоторую сумму. Вот что он мне ответил, сейчас покажу. – Курт встал и открыл ящик стола. Мартина охватило нетерпение. Это письмо явно должно пролить свет на мотив убийства.
– Прошу. – Курт протянул ему конверт.
«Lieber Kurt, – читал про себя Мартин, с некоторым трудом разбирая старомодный немецкий слог доктора Шеделя. – Du kannst ja garnicht wissen, wie es mich frеut, zum erstenmalе in Amerika anzukommen. Die frisсhe Luft dieses freien, friedlichen Landes[37]… – Мартин иронически улыбнулся и следующие три абзаца, в которых автор послания восхищается безмятежными свободами Америки, пропустил. В докторе Шеделе причудливо сочетались глубокий ум и простодушие. – In Bezug auf Deinen letzten Brief…» – прочитал он наконец и сосредоточился. Глаза у него разве что на лоб не полезли.
«Что касается твоего письма, – продолжал (в свободном переводе) доктор Шедель, – то оно напомнило мне, что в течение долгого времени я оставлял в небрежении дела моего единственного из живых родичей. В полной мере наслаждаясь и письмами твоими, и обществом, я никогда не задумывался о том, что могу оказать тебе какую-либо помощь. Человек я небогатый, но кое-какими средствами обладаю. По-моему, я говорил тебе, что все свое состояние (если столь высокое понятие уместно в данном контексте) я оставляю нескольким швейцарским университетам и благотворительным организациям; часть его пойдет также на создание в рамках университета, где я работаю, шеделевской кафедры Всеобщего Мира (это можно счесть суетным желанием обессмертить свое имя, но, надеюсь, дело того стоит). Так что, даже признаваясь все в том же небрежении, не вижу, как бы я мог изменить завещание и лишить вышеупомянутые институты их доли; тем не менее при жизни я, разумеется, буду делать для тебя все, что в моих силах. Через две недели я окажусь в Беркли, и ты сможешь, если угодно, посвятить меня в подробности, а не хочешь – так и нет нужды. В любом случае прошу тебя воспринимать мою помощь не как заем, а как подарок. Если же она нужна тебе срочно и ждать две недели ты не можешь, телеграфируй мне сюда, в Нью-Йорк».
Дальше в письме пошла речь о расписании лекционного турне доктора Шеделя, и Мартин отложил его в сторону.
– Полиции ты это показывал? – спросил он.
– Да. Там взяли для проверки другие дядины документы, послали их на почерковедческую экспертизу, и специалист оказал мне честь, подтвердив, что письмо подлинное. Только после этого меня отпустили домой.
– Ну да, конечно, – пробормотал Мартин. Письмо устранило любые сомнения насчет мотива, какой мог бы быть у Курта. Если доктор Шедель жив, он всегда может рассчитывать на его финансовую поддержку. Если мертв, у него нет ни малейших оснований претендовать на дядины деньги.
– Наверное, лучше всего будет, – прервал молчание Курт, – если я доскажу тебе все до конца, как и сержанту Каттингу.
– А что, есть еще что-то?
– Ты же не знаешь пока, почему мой ключ оказался именно там, где ты нашел его, – напомнил Курт.
Мартин кивнул. Сочувствие к Курту на какое-то время ослабило его детективную лихорадку.
– Итак, – продолжал Курт, – пятница, вечер. После ужина я переговорил с дядей, и он пригасил меня зайти в половине десятого.
– Знаю, я слышал ваш разговор.
– Ах, вот как? Тебе и это известно? Тогда непонятно, как ты еще до сих пор не отправил меня на виселицу. – Смех у Курта получился вымученный. – Я пришел к нему в назначенное время, мы поболтали немного, а под конец он сказал: «Курт, это тебе». Дядя выглядел смущенным и грустным, так, словно ему было неловко дарить эти деньги. В конверте оказалась пачка двадцатипятидолларовых банкнот. «Я не хочу вмешиваться в твои дела, – сказал он, – решил, что лучше просто дать тебе это. Если хватит, конечно», – добавил он.
«Более чем», – ответил я, а потом все ему и выложил. Мартин, это очень хороший человек. Он все понимает… Дослушав, он сказал: «Я не люблю смерть, даже когда умирает тот, кто еще не родился. Но, может, это мудрый шаг, если смерть способствует счастью живущих». Он улыбнулся, встал и сказал: «А теперь я пойду прогуляюсь перед сном. Вези завтра свою Лупе в больницу, а потом, когда ей станет лучше, познакомь меня с ней. Мне кажется, она славная девушка, Курт».
Мне нечего было сказать. Я взял его за руку… и поцеловал ее, как подданный целует руку своего господина. Но именно такое чувство у меня и было. Он был так добр ко мне, и я… Это был последний раз, когда я видел его живым.
Курт замолчал, а Мартин, взволнованный едва ли не так же сильно, как и его приятель, не мог найти слов, которые не прозвучали бы нестерпимо глупо и неуместно. К его удивлению, Курт, выдержав короткую паузу, возобновил рассказ:
– Времени было десять с минутами. Я быстро вернулся к себе и… разрыдался. Потом засунул конверт с деньгами глубоко в ящик письменного стола и тоже пошел погулять. Ходил я по холмам примерно час, а потом пошел назад через Панорамик-вэй. Перед этим, буквально за пять минут, я посмотрел на часы – было около половины двенадцатого.
В какой-то момент рядом с домом Синтии Вуд я увидел мужчину, несколько походящего на дядю. Впрочем, с уверенностью не скажешь. Он был среднего роста, но сутулился и потому казался совсем маленьким. Дядя же обычно во время своих вечерних прогулок держится прямо. На мужчине был обыкновенный серый костюм. В общем, это мог быть кто угодно, а поскольку он на моих глазах постучался в дверь к Синтии, я на минуту решил, что это, возможно, Алекс. У него есть такой костюм. Я приостановился и вскоре увидел, что мужчина отходит от двери. Я был от него метрах в десяти, шагнул было вперед, а потом… – Курт замолчал. Продолжать он был явно не в силах.
– Ты хочешь сказать… ты увидел его убитым?! – не выдержал Мартин.
– Да! – выдохнул Курт. – Да! Я увидел этого замечательного человека убитым. Кто-то поджидал его за тем самым кустом, под которым ты нашел мой ключ. Он выскочил из укрытия и бросился на дядю. Дядя упал. Все кончилось до того, как я успел сдвинуться с места. Но тут рванулся вперед и вцепился в этого типа. За себя я не боялся, только о дяде думал. Убийца даже не стал пытаться нанести ответный удар. Он увернулся и бросился бежать. Я наклонился к дяде. Он был мертв. Тут я услышал, как из дома кто-то выходит и… о том, что произошло дальше, мне говорить неприятно, даже тебе, Мартин! Гордиться собой не приходится. Но… словом, я испугался. Дядя… лежит мертвый… ничего для него сделать я не мо