– Спасибо, – спокойно улыбнулся Пол. – Ты и сам не представляешь, насколько чудно ты сейчас выглядишь, Мартин. Сигарета и сама по себе не особенно идет к твоему костюму и твоей бороде, а когда кончик ее еще и губной помадой вымазан…
Мартин сосредоточенно разглядывал грим, когда в дверь просунулась чья-то голова и со словами «По местам!» быстро скрылась. Пол медленно поднялся и вытряхнул пепел из трубки. Нельзя сказать, чтобы руки у него совсем не дрожали.
– Ну что ж, Пол, удачи! Мой черед дрожать придет в конце первой сцены. А ты заставишь всех замереть, как только поднимется занавес.
С некоторым сомнением Пол кивнул и вышел из гримерки. Мартин докурил сигарету и вновь принялся разглядывать бороду. В дверь осторожно постучали.
– Войдите, – откликнулся он.
На пороге стояла Мона.
– Не надо было мне, наверное, приходить за кулисы, – неловко проговорила она. – Но очень уж захотелось пожелать тебе удачи. Спектакль начался. Декорации чудесные. Пол немного нервничает… – Она осеклась.
– Спасибо, Мона. – Мартин сжал ей ладонь.
– ŶBuena suеrte, amigo![50] – воскликнула она, пылко поцеловала Мартина и поспешила в аудиторию. На сей раз девушка уносила с собой предательские следы помады, а не молодой человек.
Оставшееся до выхода на сцену время Мартин, забыв про бороду, роль, всю пьесу, а также про свой статус ангела-хранителя, думал только о Моне, и продолжалось это до тех пор, пока в проеме двери не появилась та же самая голова со словами: «На выход, начало второй цены».
Мартин все еще пребывал в состоянии некоторой отрешенности даже с выходом на сцену, которому предстояло сделаться самым важным в его жизни.
– Эльвира, смотри, не забудь самой первой реплики. А то ты девять раз из десяти ее пропускаешь.
– А ты, Пол, скажи Харолду, чтобы поправил грим, а то у тебя глаз не видно.
Бог видит, Дон Жуан, сейчас ты лжешь!
– Да если бы только лгал тебе, цыпленок…
– Сдвиньте это зеленое пятно на месте появления статуи. Оно не в самом центре сцены, а справа от центра.
Что ж, пусть прольется кровь, Дон Феликс,
И что мне до того, из сердца ли,
пронзенного кинжалом,
Иль виска девицы непорочной?
– Это классика. А в классике любая строка…
– Быть может, когда-нибудь в этом университете будет настоящий театр. А то я устал болтаться на этой дурацкой лекционной кафедре…
– Заметку в «Калифорниан» видела?
– Ты еще спрашиваешь! Они переврали мое имя и забыли упомянуть, что я играла в спектакле «Смерть уходит в отпуск».
– Да брось ты, детка, может, это они из милосердия…
Проклятье Божие вот-вот свершится. Уже
Дыханье Иеговы щеки моей коснулось…
– О господи, он выбросил целых пять страниц текста.
– С какой стороны мне выходить?
– С какой хочешь. Главное – не откуда, а куда.
– Лорел, в любовной сцене ты была бесподобна.
– Огромное спасибо.
– Никогда не видел, чтобы соблазняли так правдоподобно. Дрексель знает, кому поручить роль…
– Слушай, честно, я думала, описаюсь, когда Натан сказал:
И что же, в этой жалкой девке Превилей[51] кровь течет?
– Он на каждой репетиции на этом имени спотыкается. Такие накладки в любом спектакле бывают.
– Мне совершенно наплевать, придут ли на премьеру твоя мать и твоя бабка и незаконная тетка твоей бабки, но этот лиф совершенно не идет к платью с таким низким вырезом!
Две шпаги у меня, Дон Санчо; одна мне смерть
Дает преодолеть, в любви сопутствует другая…
– О господи, да даст мне кто-нибудь попить наконец?
– Одного не могу понять: каким это образом Дон Жуану удается добиться хоть чего-то в таком одеянии?
– Слушай, Рой, в сцене в монастыре свет должен гаснуть моментально. Иначе весь эффект пропадет.
– Будь я проклят, но пусть мне объяснят, зачем Дрексель вытащил на сцену этого Леннокса. Только потому, что он приятель Лэма? Я в десяти спектаклях на этой сцене сыграл и если до сих пор не заслужил права на главную роль…
– Не знаю, что со мной случилось. Все из головы вылетело. Но завтра буду как штык.
– Свет!
– Быстрее, быстрее!
– Все заняли свои места!
– В середине последней сцены все как улитки тащатся. Чтобы к завтрашнему дню ускорились!
– Смотри сюда!
– Будь наготове, когда Эльвире надо переодеться, стой рядом!
– Мисс Дэвис, если вы пришли сюда суфлером работать, так, ради бога, суфлируйте!
– Живее, живее!
– Все заняли свои места!
– Стоп!
– Все нормально?
– Еще раз!
Короче говоря, обычная генеральная репетиция, не отличимая, в общем, от любой иной. То есть не отличимая до времени – до одиннадцати тридцати.
Прогон второго акта закончился около одиннадцати, что было совсем недурно. Бывало, и не раз, репетиционный кошмар продолжался до трех-четырех утра. Актеры все еще пребывали в форме, но Дрексель объявил пятнадцатиминутный перерыв перед началом третьего действия – короткого, но в высшей степени насыщенного.
Зажегся свет, и Мартин, стоя рядом со столом для реквизита третьего акта, вгляделся в аудиторию. По-видимому, Мона, Алекс и Синтия пришли вместе. По крайней мере, сидели все трое рядом и о чем-то оживленно разговаривали. Судя по всему, немногочисленная публика была захвачена пьесой, которая, при всей своей огромной и неубывающей популярности в Испании и Латинской Америке, англоязычной аудитории оставалась доныне практически неизвестна.
Кое-кто во время этого импровизированного антракта потянулся ближе к сцене. Мартин заметил доктора Грисуолда с кафедры испанистики, а вместе с ним, что его немало удивило, чету Лешиных. Кажется, впервые на его памяти они были вполне довольны обществом друг друга.
Доктор Грисуолд, больше, чем обычно, похожий сейчас на Дон Жуана, только в современной одежде, всматривался в сгрудившихся на сцене участников спектакля и наконец поймал взгляд Мартина.
– Мне нравится, – сказал он, проскользнув между двумя севильскими кавалерами и при этом едва не споткнувшись об их неловко болтающиеся на поясе мечи. – О самой пьесе, как вы, возможно, помните по нашим семинарским занятиями, я не особенно высокого мнения, но ваш перевод хорош.
– Спасибо, – поблагодарил Мартин. – От вас это особенно приятно слышать. И даже если это не Большая Литература, о которой говорят на семинарах, спектакль представляется мне удачей.
Доктор Грисуолд понимающе улыбнулся.
– Согласен с вами, мистер Лэм, – подхватил доктор Лешин, – все это очень интересно. Я почти ничего не знаю об испанском театре, но эта штука меня захватила.
– А вы что скажете, миссис Лешин?
– Главным образом, что меня приятно удивила игра мистера Леннокса.
Мартин удержался от нескольких замечаний разом.
– Меня тоже, – согласился доктор Грисуолд. – Правда, мой театральный опыт в качестве преподавателя сводится к тому, чтобы держать себя руках во время кафедральных собраний.
К группе, собравшейся у стола с реквизитом, присоединились Синтия, Алекс и Мона. Синтия была явно возбуждена, и даже Алекс не оставался равнодушным.
– Просто слов не нахожу, Мартин! – выдохнула Синтия. – А Пол – это что-то невероятное. Согласны, миссис Лешин? – добавила она с явным вызовом.
– Да, мистер Леннокс по-настоящему удивил меня, – откликнулась жена профессора.
– А меня удивляете вы, миссис Лешин, – несколько слащаво сказала Синтия.
Мартину стало не по себе. Его знакомые передвинулись немного в сторону, уступая место другим зрителям, тоже рвущимся на сцену, и ему почудилось, что движение это происходит вокруг одной оси – прямого противостояния двух этих женщин. Хорошо, подумал он, что Пол пошел отдохнуть в гримерку.
Напряжение разрядил доктор Грисуолд.
– Я давно говорю Мартину, – повернулся он к доктору Лешину, – пора ему попробовать перевести Лопе де Вегу. Fuenteovejuna[52] самым печальным образом пребывает в забвении, хотя социологический интерес этой пьесы…
Послышался звон бьющегося стекла. Мартин обернулся и увидел, что один из стоявших на столе двух бокалов упал на пол.
– Вот черт! – воскликнул он. – Кто это у нас тут такой ловкий?
– Мистер Лэм!.. – Миссис Лешин приподняло брови и укоризненно посмотрела на него.
– Извините. В такой суматохе и впрямь на людей бросаться начинаешь. Ладно, неважно. В этой сцене нужен только один стакан, так что хватит и оставшегося. Другой только для виду. Но на репетиции такие мелочи чертовски раздражают.
– Все заняли свои места! Начинаем третий акт.
Повинуясь команде невидимого кукловода, зрители потянулись в аудиторию. Мона, которая за все это время так и не произнесла ни слова, немного задержалась.
– Ты приносишь удачу. – Мартин слегка коснулся ее ладони.
– Я рада. – Она спустилась со сцены.
Мартин остановился взглядом на разлетевшихся по полу осколках и красноватой лужице воды, которую публика должна была принять за шерри. Услышав какой-то треск за спиной, он повернулся, но у стола никого не было. Или все же был кто-то? На некое неуловимое мгновенье этот случайный эпизод почему-то сильно задел Мартина – возможно, просто потому, что отвлек от главных забот этого вечера.
Но волноваться нужды не было. Слова Мартина вполне соответствовали действительности. Уцелевшего бокала оказалось и впрямь вполне достаточно.
Первая короткая сцена третьего акта, в которой Мартин в роли Дона Феликса выслушивает признание своей сестры Эльвиры и дает клятву отомстить ее обидчику, прошла на высокой драматической ноте. Публика забыла, что это репетиция, и перестала сдерживаться; все наслаждались Театром в самом высоком смысле этого понятия и замерли в предчувствии приближающейся смерти, тень которой витала над сценой.