Женя покачала косичками. Не хочется сидеть на французском!
— Как-нибудь отсидим последний урок, — благоразумно возразила Наташа.
Они вернулись в класс и там застали спектакль, главную роль в котором исполняла та же Люда Григорьева. Она забралась на подоконник и в припадке озорного веселья, когда всё нипочём, лишь бы выкинуть посмешнее коленце, азартно кричала:
— Девочки! Анна Юльевна письменную хочет нам закатить. На последнем уроке не полагается письменных! «Никто, как она, Анна Юльевна — одна!» Долой письменную! Затемнение!
И дёрнула шнур. Чёрная штора, шурша, опустилась, закрывая окно.
Маня Шепелева, которая всю перемену усердно зубрила падежные окончания над раскрытым учебником, перестала шептать, с лёгким испугом наблюдая за Людой.
— Что делается, ужас! — схватившись за виски, ахнула Лена Родионова.
Люда Григорьева, хохоча, подбегала уже к другому окну.
— Затемнение!
Тася, с глупым лицом, тоже тянула за шнур, свисавший, как нарочно, прямо под рукой, возле самой Тасиной парты. Класс был затемнён.
В этот момент появилась Анна Юльевна, учительница французского языка, по обыкновению, в пёстрой шали, накинутой на острые плечи, полосатом узеньком, как дудочка, джемпере, с жёлтым янтарем на высокой, всегда чуть настороженно вытянутой шее.
— Quelle laideur! Что за безобразие! — возмутилась учительница. Она возмущалась слишком поспешно и часто, не трудясь вникать в суть происходящих событий.
Валя Кесарева, тащившая вслед за учительницей кипу тетрадей, захлопнула дверь. Наступил полный мрак.
— Что это значит? C'est impossible! Это немыслимо! Зажгите свет! — истерически восклицала Анна Юльевна, не догадываясь, что проще открыть дверь.
Валя Кесарева кинулась к стене повернуть выключатель, налетела на парту и грохнула на пол тетради.
— Что такое! Вы нарочно надо мной издеваетесь? — закричала учительница.
Анне Юльевне всегда казалось, что проказы и шалости, даже в младших классах, — не просто проказы и шалости, а козни против неё, рассчитанные на то, чтобы дёргать ей нервы, подрывать авторитет, всячески унижать достоинство. Подозрительность Анны Юльевны не давала ей жить. Попробуйте поживите спокойно, когда на каждом шагу чудятся злонамеренности и коварные замыслы!
— Свет! Tout de suite! Сейчас же!
Валя Кесарева наконец нащупала выключатель.
— Так, — зловещим тоном произнесла Анна Юльевна, синевато-бледная от перенесённых волнений. — Кто это сделал?
Девочки молчали. Вопрос застал их врасплох.
— Кто это сделал, спрашивают вас! Староста!
— Не знаю. Я была с вами, — невинно отозвалась Валя Кесарева, подбирая с полу тетради.
— Та-ак, — нараспев произнесла Анна Юльевна, нервно кутаясь в шаль. — Пока вы не признаетесь, кто виновник, я отказываюсь с вами работать.
Она вышла из класса, сопровождаемая глубоким безмолвием.
Валя Кесарева не спеша подобрала тетради, положила на стол и с видом полной непричастности ко всему происшедшему уселась за парту.
— Натворили дел! Отвечайте теперь.
— И ответим! — неожиданно враждебно бросила Лена Родионова.
— И отвечу, — сказала с вызовом Люда Григорьева. Она подняла одну за другой все три шторы, бесцеремонно оттолкнув локтем Тасю, потянувшую было свой шнур. — И отвечу.
— Девочки, а почему это Анна Юльевна такая сердитая? — удивлялась Маня Шепелева. — Учишь, учишь французский — всё-то ей плохо. Всё не угодишь.
Она закрыла учебник.
— Пожалуй, Сове за поведение сбавят? — шёпотом спросила Тася Наташу.
Между тем Анна Юльевна привела в класс руководительницу седьмого «А» Дарью Леонидовну.
— Полюбуйтесь на ваших воспитанниц! У меня двадцать пять лет стажа безупречной педагогической деятельности. Четверть века! За четверть века не случалось ни разу, никогда, чтобы кто-нибудь где-нибудь встретил меня затемнением!
— Да ведь затемнение только теперь, во время войны.
Эта глупая фраза совсем не к месту сорвалась у Наташи. Недаром, недаром твердила ей мама: «Язык твой — враг твой». Ляпнет, что попадётся.
Ляпнула Наташа на свою голову!
— Ты виновник! — объявила француженка, вытянув длинный указательный палец. — Ты сорвала мне урок.
— Пусть я, — буркнула Наташа.
Люда Григорьева вскочила:
— Нет, я!
— И я, — неожиданно для всех поднялась тихая, с сереньким лицом Лена Родионова.
— Что у вас делается! — всплеснула руками Анна Юльевна. — Дарья Леонидовна! В вашем классе круговая порука. Кру-го-вая порука! — повторила она, отшатнувшись от Дашеньки. Подальше от таких педагогов!
— Нет. Они просто считают, что одинаково все виноваты, — сказала Дашенька.
— И вы так считаете?
— Да.
— И не собираетесь выявлять, кто зачинщик?
— Зачем же? — удивилась Дашенька, в самом деле не понимая зачем.
— Однако! Однако! Однако! — многозначительно произнесла Анна Юльевна. — Не хочу спорить здесь с вами… при детях. Я требую, пусть они извинятся.
— Извиняюсь, — поспешно сказала Люда Григорьева, отводя свои очки от француженки и прямехонько глядя на Дашу, как будто чувствовала вину перед ней.
— Воспитывайте их, как находите нужным, а я удаляюсь, — процедила сквозь зубы Анна Юльевна.
«Пытаюсь воспитывать, да что-то плохо у меня получается, — думала Дашенька, оставшись наедине со своим седьмым «А». — Чего же я добилась утром сегодня?»
— Дарья Леонидовна, вы нас накажете? — кротко спросила Тася.
«Ничего не добилась», — подумала Дашенька.
— Сделайте перевод, как должны были на уроке, — холодно приказала она. — Два перевода. Анна Юльевна шла к вам работать. Надо человека беречь, когда он работает. Занимайтесь переводами, а я останусь дежурить, чтобы вы не выкинули ещё что-нибудь.
И она сунула руки в карманы жакетки и стала у окна, повернувшись к классу спиной, потому что ей было неинтересно и скучно вести разговоры с этими ленивыми, пустыми девчонками.
Впрочем, постояв у окна, она решила, что права не во всём. Девочки не отпирались от шалости, не сваливали вину одна на другую. Всё-таки не совсем они безнадёжные люди. Какие-то проблески есть.
— Дарья Леонидовна, уходите домой, — сказала Валя Кесарева. — Я староста. Я за них отвечаю.
Семиклассницы дружно трудились над переводами. Занятия первой смены окончились. Начиналась вторая. Хорошо, что седьмой класс случайно оказался не занятым. Болтовни не слыхать. Какая там болтовня! В животах у каждой урчало от голода. Короткий зимний день за окном быстро темнел.
«А Борька, наверное, стоит у калитки, встречает», — думала Лена Родионова и, пощупав в сумке припрятанный бублик, продолжала писать.
Усерднее всех трудилась Тася, выводя, как требуют того правила чистописания, крупные буквы с нажимом и поминутно заглядывая к Наташе в тетрадь.
Захар Петрович, прихрамывая, шагал из угла в угол в пустой учительской. Увидев Дашеньку, он снял с вешалки пальто и помог ей одеться.
— Розовенькая явилась к нам осенью в школу, как яблочко! А сейчас что осталось? Один нос. Э, Дашенька! Если так и дальше пойдёт — прощай красота! Идёмте в столовую.
Дашенька попала в школу, где все учителя, кроме неё, были пожилого или, во всяком случае, почтенного возраста. Она среди них — всё равно как первоклашка в компании десятиклассников. Не мудрено, что Захар Петрович непрерывно её наставлял.
— Сегодня утром, — говорила Дашенька, застегивая пуговицы пальто, — мне показалось, что я одержала победу.
— На дворе холодно, — ответил Захар Петрович. — Неужели у вас нет тёплого шарфа?
— Я думала, что одержала победу, — повторила, не слушая его, Даша. — А они мне преподнесли затемнение.
— Не хотите ли вы, как Анна Юльевна, чтобы в классе у вас сидели заводные куклы? —проворчал Захар Петрович.
— Я-то мечтала, что у них перевернулась душа!
— И перевернулась, возможно. Да от этого они не перестанут оставаться ребятами, — всё так же ворчливо возразил Захар Петрович.
Они вышли из школы. Весь день валил снег, тротуары занесло едва не по колено.
— Вы опять без калош, — заметил Захар Петрович.
Дашенька не ответила.
Он взглянул на неё сбоку и такое грустное увидел лицо и с такой заботой нахмуренный лоб, что, невольно растроганный, вздохнул:
— Ах, Дашенька! Русская девушка Дашенька! Фантазёрка. За один час захотела победы. Не больно ли скоро?
— Вы думаете?.. — неуверенно спросила она.
— Выдержка, голубушка, выдержка! — наставительно проговорил Захар Петрович. — На фронте месяцами готовят победу.
Они поравнялись со столовой, поднялись на крыльцо. Захар Петрович отворил дверь, пахнуло теплом, сытным запахом щей.
— Как вы полагаете, Дашенька, обед мы заработали с вами?
— Вы правы, — ответила она. — Выдержка. Выдержка.
Шажок вперёд
Поход Наташи и Жени в военкомат не увенчался успехом. Они высидели длинную очередь, состоявшую почти сплошь из женщин, старых и молодых, красивых и некрасивых, хорошо и плохо одетых, но одинаково истомлённых тревогой и тоской неизвестности, и попали наконец на приём к военному в блистательно новом кителе, заковавшем его, как в броню.
— Полевая почта? — огорошил их первым же вопросом военный.
Наташа и Женя и понятия не имели о номере полевой почты Леонида Михеева.
— Зря, барышни, время загубили. У меня Михеевых… — военный заглянул в толстенную канцелярскую книгу, — за сотню перевалило. Разберись, который тут ваш!
Пришлось уходить ни с чем, дожидаться, пока Феня пришлёт в письме номер Лёнькиной полевой почты.
Тем временем Наташа отдалась осуществлению одного замысла, о котором никому, даже Жене, не обмолвилась словом. Возвращаясь из школы, она бегом переделывала домашние дела и садилась за математику. Она решала и решала уравнения, без числа доказывала теоремы. Случалось час, два, три грызть карандаш, ломая голову над разгадыванием геометрических ребусов, где что ни угол — то сфинкс, что ни линия — тайна.