— Это что такое?
— Змея, всем змеям большая, спрячь своё жало! А если не спрячешь жало, нашлю на тебя грозную тучу: громом побьёт, молнией пожжёт. Никуда от моей грозной тучи не укроешься — ни под землёю, ни под межою, ни в дремучих лесах, ни в оврагах, ни в ямах, ни в дуплистых дубах, ни в норах…
Наташа говорила низким голосом, отрубая слова, тёмные и продолговатые, как сливы, глаза её мрачно светились.
— Наталка! — всплеснула Катя руками. — Чего только не привезла из Нечаевки!
Мама отодвинула в сторону недопитую чашку чаю и серьёзно спросила:
— Ну хорошо, заговорам научилась. А ещё чему?
— Ещё снопы вязать умею. Лён теребить. Овец с Фениной матерью на скотном дворе стригли.
— Показывай ладони, — приказала Катя.
Наташа охотно протянула руки ладонями вверх. Катя пощупала жёсткие, величиной с пятаки мозоли.
— Убедительно, однако.
«Я дома. Я дома. Я дома! И Катя. И мама!» — внутренне пела Наташа.
Мама не изменилась. Мама прежняя. Только стала немного задумчивей. И шутит меньше, чем раньше.
А Катя другая. Прямые волосы подстрижены под мальчишку, в походке, лёгкой, как будто танцующей, в лукавой улыбке, часто морщившей рот, в её гибкой фигурке — что-то неуловимо новое и привлекательное.
— «А царевна молодая между тем росла, росла… поднялась — и расцвела!» — прочитала на память Наташа.
За окном что-то треснуло во всё небо. Мерно прокатилось — трах-тах-тах!
— Браво! Салют! — воскликнула Катя.
Они накинули на плечи пальтишки и выбежали на улицу. Зелёные, жёлтые, красные шары взлетали вверх и, раскрывшись, как цветы, покачавшись несколько секунд в вышине, осыпались на землю сверкающими струями. И снова чёрная ночь. И снова трах-тах-тах! Небо гремело и волшебно цвело, и при каждой вспышке ракет были видны неправдоподобно резкие очертания зданий, строгие линии улиц, тёмные силуэты людей. Было похоже на театральное действие.
— Победа на фронте,— сказала Катя.
Утром Наташа сквозь сон услыхала, кто-то присел в ногах. Она зарылась глубже в подушку, но чья-то рука ласково пощекотала её за ухом.
— Уйдите, выспаться не дадут, — пробормотала Наташа и вдруг проснулась и увидела маму. Восторг охватил её. Она обвила голыми руками мамину шею и, взвизгнув, как кутёнок, от счастья, прижалась к ней всем горячим ото сна телом.
— Крепыш ты мой дорогой! Ну, спасибо Нечаевке! — приговаривала мама, с удовольствием шлёпая Наташу по загорелой спине. — Однако, уважаемая моя дочь, начинаются рабочие будни.
— Как? Сразу?!
— Завод не ждёт. А тебя школа не ждёт.
— Школа не медведь, в лес не убежит.
Мама внимательно на неё посмотрела и, ничего не ответив, поднялась. Повязалась платочком, надела пальто, довоенное, с потёртыми петлями, повесила через плечо полевую сумку — такие сумки теперь многие носили вместо портфелей.
— У меня работа сложная, — одеваясь, говорила она. — Начальник цеха. А цех термической обработки. Всё время у раскалённых печей. И Катя целый день в госпитале. Да вечером ещё институт. Мы с Катей дома только ночуем. Тебе предстоит самостоятельная жизнь.
— Подумаешь, важность! — беспечно отозвалась Наташа.
Катя, лежавшая в постели, свернувшись клубком, высунула из-под одеяла всклокоченную голову и сонным голосом спросила:
— Мамочка, не поглупела она там у нас?
— Поживём — увидим, — усмехнулась мама и ушла на завод.
Катя, провалявшись в постели до последней минуты, вскочила и заметалась по комнате. Не глядя в зеркало, она расчёсывала коротко остриженные мальчишеские волосы, роняла вещи, наспех доедала вчерашний пирог с капустой, запивая чуть тёпленьким чайком, и торопливо командовала:
— Наталка! Сложи мои книги в портфель, платок сунь в карман. Проверь, на месте ли пропуск в столовую.
— Как ты без меня обходилась? — удивилась Наташа.
— Перебивалась кое-как. Наташенька, шаркни мне щёткой туфлишки. Да постель прибери. В долг. Я за тебя в воскресенье похозяйничаю.
Катя убежала. Наташа осталась одна. Начиналась самостоятельная жизнь. Итак, по порядку: прибрать комнату, сварить обед, подать заявление в школу.
Но сначала Наташа прошлёпала босиком к книжному шкафу, открыла попавшуюся под руку книгу.
Попалась «Буратино» Алексея Толстого. «В день рождения — дочке!» — написано на заглавном листе размашистым маминым почерком. Снова восторг охватил Наташу. Милая книжечка, с весёлых страниц которой на Наташу загадочным взглядом глядел длинноносый проказник Буратино! Счастливый, счастливый день рождения до войны! Наташа застыла, стоя босиком у шкафа с книжкой в руках, напомнившей детство, ёлку в серебряной канители, ледяные узоры на окнах и почему-то первую школьную сумку и любимую куклу Тамару с выпученными небесного цвета глазами. Всё это было давно.
Почитав «Буратино», Наташа решила, что не стоит готовить обед. Проживём без обеда!
Не терпелось поглядеть на Москву. Она заперла квартиру и, положив ключ в карман, отправилась в метро. На конечной остановке она сошла и очутилась в Сокольниках.
Парк был гол и безлюден. Вдоль дорожек стояли пустые скамейки. Ветер гнал из-под ног сухие листья, и во все направления чинно вели, похожие как близнецы одна на другую, аккуратные аллеи. Наташа разочарованно побродила по аллеям. Скучно показалось ей здесь после дикого и путаного нечаевского леса, с его оврагами и овражками, ручьями, болотцами, пышными кустами бузины и орешника, зарослями пахучей черёмухи или вырубкой, где у пеньков заманчиво краснеет земляника.
«Поеду-ка в Парк культуры и отдыха на выставку трофейного оружия», — надумала Наташа и, вернувшись в метро, покатила к Крымскому мосту. Здесь она подивилась. Всё ново. Новым был мост. Высокий, в стальных пролётах, легко летящий над рекой. Вся Москва казалась новой с этого летящего моста. Каменные берега реки, узорчатые решётки парка, нестройные ярусы зданий, уходящие вдаль, к горизонту; фабричные трубы, как мачты, и сизое небо, прильнувшее к крышам, и одинокое облако, заблудившееся над просторами города.
Опершись на перила, Наташа залюбовалась Москвой. Скоро воображение её заработало, и она превратилась в зенитчицу, самозабвенно обстреливающую самолёты фашистов с той высоченной крыши, которая поднималась крутым шалашом, едва не подцепив ребром облако. Вдруг рядом с Наташей выросли две мальчишеские фигуры.
— Противник окружён. Руки вверх!
Откуда ни возьмись, появились интернатские ребята — Дима Добросклонов и Федька Русанов.
— В военное время на мостах запрещено прохлаждаться, не знаешь? — сказал Федька. — В школе была?
— Не успела, — призналась Наташа, сейчас только вспомнив о школе.
— А мы-то, дураки, потащились в первый же день, — пожалел Федька. — Как кур во щи, сразу влипли на письменную. Димка хитёр, враз задачку решил. Математик спрашивает: «Добросклонов, кончили?» — «Обдумываю, Захар Петрович». Добросклонов обдумывает, Русанов сдувает. Как-нибудь проживём! Это вам не шестьсот седьмая девчоночья школа!
Наташа знала, что Федька Русанов отчаянный враль и хвастун, но всё же мог бы он погодить хвалиться порядками в своей мужской школе и ни за что ни про что ругать шестьсот седьмую, Наташину. Правду сказать, Наташа не ожидала, что по приезде из интерната их с мальчишками ни с того ни с сего разделят. В Нечаевке жили вместе, учились вместе, работали вместе, а здесь пожалуйте — врозь! Отчего?
— Военное время, — важно разъяснил Русанов.
— Ну и что же, что военное? У меня мама начальником термического цеха работает.
— Исключительный случай! Вообще-то у девчонок один интерес: салфеточки вышивать. Говорят, в вашей шестьсот седьмой все классы вышивками понабивали, учительскую принялись набивать. Говорят, у вас на переменках парами ходят. Спасибо, что хоть нас отделили!
В интернате Федька Русанов не решался так бессовестно важничать перед девочками. Там с него живо сбили бы спесь. Но сейчас Наташа потеряла под ногами почву. Да и доказывать нечем — школы-то своей не видала! Какая она? Докажи!
— Ты, Русанов, индюк, — сказала Наташа, и они пошли смотреть выставку трофейных орудий.
Выставка была похожа на кладбище. Вместо надгробий стояли вражеские миномёты, пушки и другие непонятные Наташе орудия, с чёрными дырами дул. Дула замолкли навек, но и сейчас при взгляде на них по телу бежала дрожь. Ребята задержались возле огромного самолёта с фашистской свастикой на крыльях, закрывших над головами небо. По земле от крыльев протянулись длинные скучные тени.
Федя Русанов пренебрежительно свистнул:
— У нас побольше есть самолётики! Мне один лётчик рассказывал. Не проболтайтесь только — военная тайна.
— Так и доверит тебе летчик военную тайну, — усомнился Дима Добросклонов.
Пошли искать шестиствольный миномёт. Улучив момент, когда часовой отвернулся, Федя потрогал внушительный ствол орудия.
— Против наших «катюш» ни одна их пушка не устоит. Мне один майор говорил: наши орудие изобретают, чтобы из Москвы прямо по Берлину палить.
— Обязательно изобретут! — подтвердил Дима. — Я тут тоже одну штуку изобретаю. Хочешь, вместе?
— Пока соберёмся, война кончится.
— Ну и что? Про запас. Я с Захаром Петровичем советовался. Захар Петрович говорит: надо математику и физику изучить.
— Изучай да изучай. И в кино сходить некогда.
— Тебе только бы в кино! — рассердился Дима. — Без высшей математики и артиллеристом не станешь. Без высшей математики не проживёшь, брат. Артиллерия — бог войны. А высшая математика — бог наук.
— Да разве я против? — сдался Русанов. — Мне подполковник один рассказал, как на дальнобойных орудиях работают. Там, брат, всё на расчётах. Там пропадёшь, если вычислять не умеешь. Димка! Так ведь наш Захар Петрович на фронте артиллеристом был! Подговорим Захара Петровича открыть в школе артиллерийский кружок.
— Сначала давай, Федя, изобретём одну штуку.
Ребята забыли о Наташе. Она разглядывала шестиствольный миномёт, делая вид, что страшно им занята, а сама прислушивалась к разговору мальчишек. У них уже полным ходом шла новая жизнь, какой-то Захар Петрович у них появился, а она гуляет по Москве, словно гостья. Изобретать не умеет. О высшей математике никакого понятия…