У меня был еще один похожий на Джо пациент, по имени Пит. К 32-м годам он 20 лет отсидел под замком. Выйдя из аризонской тюрьмы, он приехал в Феникс. Здесь он напился, подцепил бабенку, разведенную, с двумя детьми, и пришел к ней домой.
Она работала, а он семь месяцев жил за ее счет. За выпивку он служил вышибалой в кабаках. Вечно напивался и вечно ввязывался в драки. Из всех кабаков его повыгоняли. Через семь месяцев, устав от его придирок и вечного похмелья, его сожительница заявила: «Убирайся и чтоб я тебя здесь больше не видела».
Он обошел все кабаки, упрашивая принять его на работу, но везде получал один ответ: «От тебя один урон». Он вернулся к своей подружке и попросил дать ему еще один шанс. Но она отказала. Был июль, жара стояла необыкновенная, и вот он протопал шесть миль от дома своей любезной до моего кабинета.
Он уже дважды был у меня на приеме. Вскоре после выхода из тюрьмы он попал в специальное заведение для послетюремной реабилитации и оттуда его послали ко мне на психотерапию. Он пробыл у меня час и заявил: «Воткни ты это все знаешь куда?» – и ушел. Подружка привела его обратно. Он еще час вежливо слушал меня и вежливо сказал на прощанье: «Вы знаете, куда это следует воткнуть» – и ушел.
Затем лечиться ко мне пришла его приятельница. Мы разговорились о том, о сем. Ей хотелось, чтобы ее дочки, десяти и одиннадцати лет, скорее подросли и стали зарабатывать себе на хлеб на панели. Я спросил, неужели она хочет, чтобы ее дочери стали проститутками. «Если мне это подходит, то и им подойдет», – заявила она. Поняв, что я ее не одобряю, она ушла и больше не появлялась.
Изгнанный из дома своей подружки, невзирая на жару и шесть миль пути, Пит явился ко мне и спросил: «Что вы мне тогда пытались сказать?» Я еще час бился с ним, на что он вежливо ответил: «Вы знаете, куда это следует воткнуть» – и опять ушел.
Он вернулся к подруге и снова просил принять его, но она отказала. Он обошел все пивнушки, там тоже кругом отказ. И вот Пит опять вернулся ко мне, оттопав 18 миль в страшную жару и страдая от похмелья.
Вошел он ко мне и говорит: «Что вы мне тогда пытались сказать?» Я отвечаю: «Виноват, Пит, но я уже воткнул. Могу лишь вот что предложить: у меня большой огороженный двор позади дома. Там найдешь старый тюфяк, можешь на нем спать. Если пойдет дождь, что маловероятно, оттащи его под навес. Если похолодает, что маловероятно, я дам тебе одеяло. Если захочешь пить, там снаружи дома есть кран, а утром стукни тихонько в кухонную дверь, и моя жена выдаст тебе банку тушеных бобов со свининой».
Мы пошли к воротам, и я добавил: «Если ты хочешь, чтобы я конфисковал твои ботинки для предупреждения побега, тебе придется долго меня упрашивать». Упрашивать он не стал, так что обошлось без конфискации.
Днем ко мне из Мичигана приехали моя младшая дочь и внучка. Поставив машину под навес, дочь спросила: «Что это за человек сидит на заднем дворе, голый до пояса, и вид у него совсем больной?» – «Это Пит, мой пациент. Он алкоголик. Обдумывает жизнь». Дочь говорит: «У него на груди большой шрам. Меня интересует медицина. Я пойду поговорю с ним, узнаю, откуда у него этот шрам». «Верно, девчонки, пойдите, поговорите с ним», – поддержал я.
Пит сидел на лужайке, и ему было одиноко и очень жаль себя. Возможность поговорить с девушками его обрадовала. Он рассказал им всю свою жизнь. О чем он говорил, я не знаю, но он никак не мог выговориться.
Моя дочь узнала, что во время одного ограбления он получил пулю в сердце, срочно был доставлен в больницу и прооперирован на открытом сердце. Кровь из сердца откачали и зашили. А после этого он отсидел срок в тюрьме.
Девочки проговорили с ним до самого вечера, а потом моя дочь спросила: «Пит, что бы ты хотел сегодня на обед?» Пит ответил: «Я бы выпил пинту-дру-гую, но этого мне не видать». Дочка подтвердила со смехом: «Нет, этого не видать. Я сама приготовлю тебе обед». Дочь у меня отменная кулинарка и обед для Пита она приготовила на славу. Он такого в жизни не едал, уплетал за обе щеки.
Утром дочь приготовила такой же роскошный завтрак и опять девочки проговорили с ним весь день. Они хорошо узнали Пита.
Проведя четверо суток у меня во дворе, Пит попросил разрешения сходить к своей приятельнице. Он оставил у нее свой старый автомобиль. Возможно, удастся его подремонтировать и продать долларов за 25. У меня не было никаких законных прав удерживать Пита у себя во дворе. Хочет уйти? Его право. Пусть идет. Пит вернулся с 25 долларами в кармане.
Он сказал, что хочет все обдумать, и провел во дворе ночь. Наутро он попросил разрешения пойти поискать работу. Вернулся он с двумя предложениями. Одна работа была легкая, хорошо оплачиваемая, но на неопределенный срок. Другое место – тяжелая работа на заводе, но постоянная и с хорошей оплатой.
Пит сказал, что ему нужно подумать, какую работу выбрать. Он провел во дворе еще одну ночь. Утром он сообщил о своем решении пойти работать на завод. Он объяснил мне, что 25 долларов ему хватит, чтобы снять дешевую комнату и продержаться на сосисках и гамбургерах до первой зарплаты.
В свой первый свободный вторник он пришел к своей подруге и сказал: «Одевайся. Пойдем со мной». «Никуда я с тобой не пойду», – ответила она. «Нет, пойдешь, – сказал Пит, – даже если мне придется вынести тебя на руках». «Куда же это ты собираешься меня нести?» – спросила его любезная. «В Общество анонимных алкоголиков. Нам обоим туда нужно».
Они регулярно стали туда ходить. Через две недели Пит произнес свою первую речь, которую начал так: «Любой пьяница, будь он самый беспросветный забулдыга, может стать трезвенником и остаться им. Для этого в качестве стартовой площадки ему нужен задний двор». (Смех.)
Походив вместе с Питом к Анонимным алкоголикам, его приятельница пришла ко мне на лечение. Она решила, что ее дочери должны окончить среднюю школу, а затем поступить на курсы машинописи и стенографии и честно зарабатывать себе на жизнь. Они заслуживают лучшей доли, чем была у их матери.
Насколько мне известно, вот уже пятый год Пит не пьет и добросовестно работает на своем заводе. А моя психотерапия заключалась в том, что, закрыв его на заднем дворе, я сказал: «Если ты хочешь, чтобы я конфисковал твои ботинки для предупреждения побега, тебе придется долго меня упрашивать». Моя работа в тюрьме помогла мне узнать кое-что о своеобразном понятии чести у заключенных. Мои слова были обращены к этому чувству чести.
Я полагаю, что врач должен дать пациенту возможность обдумать свои проблемы в благоприятной обстановке. Такова роль врача и не более того.
Взять все эти правила гештальт-терапии, психоанализа, трансактного анализа… Теоретики излагают их в учебниках так, словно все люди похожи друг на друга. Что касается меня, то за 50 лет практики я убедился: каждый человек – это индивидуальность. В каждом пациенте я видел и старался подчеркнуть его индивидуальность, его особенности.
В примере с Питом я воззвал к его чувству чести, как его понимает уголовник, и тем самым смог удержать его на заднем дворе, где он обдумал свою жизнь. Пит мне сказал, что моя дочь и внучка – пришельцы с другой планеты. Они не похожи ни на одну из тех женщин, которых он знал. Они, ей-ей, с другой планеты. (Эриксон улыбается.)
Года два спустя моя дочь приехала домой из медицинского института и сказала: «Хочу обследовать сердце Пита». Мы позвонили Питу и попросили прийти к нам. Дочь самым тщательным образом выслушала его сердце, проверила давление и сказала: 'Все в норме, Пит". «А я вам сразу мог это сказать», – ответил Пит. (Эриксон улыбается.)
Нельзя изменить прошлое. Заглянуть в него полезно. Но пациенты живут сегодня. Каждый день вносит изменения в вашу жизнь.
Только подумайте о переменах в нашем веке. В 1900 году мы путешествовали на лошадях или поездом. Если бы кому-нибудь вздумалось полететь на Луну, он угодил бы в клинику для душевнобольных. Генри Форду советовали завести себе лошадь. Ему говорили: «Эта бензиновая повозка никогда-никогда не заменит лошадь».
Сколько было бунтов против строительства железных дорог в этой стране. Как-то в библиотеке Бостона я читал подшивки газет с яростными выступлениями против железных дорог. А мы их построили. И автомобили у нас есть. Когда начали вводить автобусные линии, и здесь не обошлось без предубеждений. А теперь автобусных маршрутов не счесть.
В двадцатых годах, когда доктор Годдард заговорил о запуске ракеты на Луну, многие считали, что ему место в психушке. В 1930 году я читал научную статью, в которой какой-то физик доказывал, что если самолет будет двигаться со скоростью, превышающей скорость звука, он распадется на молекулы, то же произойдет и с пилотом. И вот летают реактивные самолеты, преодолевая звуковой барьер, – и пилот жив, и самолет невредим.
Недавно я на собственном опыте убедился, что в ближайшей мастерской на ремонт машины может уйти от недели до двух. Но если надо отремонтировать сложнейший механизм на планете Марс, то достаточно полутора дней. (Эриксон улыбается.)
Зигфрид (Смотрит вопросительно.)
Эриксон: На Марсе очень сложный механизм можно отремонтировать за полтора дня.
Зигфрид: Какой механизм?
Эриксон: «Маринер», который приземлился на Марсе.
Зигфрид: А, понял.
Эриксон: А в мастерской прождешь неделю.
Джейн: Вы хотите сказать, что когда занимаетесь с пациентами, вы предпочитаете не заглядывать в прошлое. Вы начинаете работать с ними в настоящем.
Эриксон: Да, в том времени, в каком они находятся. Сегодня – это сегодня. Завтра они уже будут в завтрашнем дне… другое дело – через неделю, через месяц, через год. Вполне можно забыть свое прошлое, точно так же, как мы забываем, как научились стоять, ходить, разговаривать. Все это забывается.
Было время, когда вы твердили (говорит по буквам) «М-а-м-а, ма… ма… мама». А сейчас читаете вслух страницу за страницей, ничуть не задумываясь о слогах, о буквах, о произношении. Читая письмо, она