На ней был изображен некто на четырех тонких ногах, поддерживающих тело с нависающим горбом. Странно согнутые руки-прутики и булавовидная голова с желтовато-коричневой кожей росли из плеч. На голове по бокам были большие серые глаза и вертикальный рот. Я видела немало других изображений и представляла себе строение их тела. Эта плитка оказалась самым хорошим мелким изображением стекловара. Внизу шла надпись: пять линейных отметин и три треугольника – возможно, имя этого существа.
– На нем одежда, – добавила я.
Красная кружевная безрукавная туника доходила до конца его торса. Я видела кружево в компьютерных текстах.
Портрет пошел по рукам.
– Почти богомол, – сказал Октаво.
Мужчина или женщина? Мы этого не знали.
– Там хорошая охота, – сказал Джулиан. – У стекловаров были фермы, и там по-прежнему растут одичавшие тюльпаны и картофель.
Он придерживался нашего плана. А Вера сделала то, чего я и ожидала.
– Вы сбежали, и, что бы вы ни нашли, вам за это придется отвечать. – Она встала на ноги, размахивая руками с обвисшей кожей, так и не выпустив из пальцев разорванную тряпицу. – Вы действовали, не заботясь о благополучии и интересах Содружества в целом. Через четыре дня состоится собрание для судебных слушаний. А сейчас пора спать.
Внуки заскулили.
– Завтра я вам еще что-нибудь расскажу, – шепотом пообещала я им.
Конечно, рассказывать было что. Что-то из того, о чем мы умолчали, было не особо важным – вроде того, насколько тяжело нам далась обратная дорога. Мотыльки мешали нам меньше, а вот пульсирующей слизи стало больше. Прошли дожди, и река стала более полноводной, так что исчезли песчаные отмели, по которым было легко идти. Мы смотрели на плавник, застрявший в ветвях деревьев у нас над головами, и боялись, что сильная гроза может вызвать паводок. Обувь у нас сносилась, рюкзаки были нагружены артефактами, а вонючие земляные орлы запомнили нас как источник трилобитов и требовали кормежки.
Самым печальным было то, что закончились плоды бамбука. Мы растягивали их, сколько могли, но маленькие порции были ничем не лучше их полного отсутствия. Я уставала, у меня болела голова, я была голодная – и Джулиан чувствовал себя ничуть не лучше.
– Новую порцию можно получить, только вернувшись в город, – сказала я как-то вечером, ложась в гамак. – Но не сейчас. Одни мы там не выживем – вернее, недолго. Нам надо переселить туда всю деревню, всех. Нам надо там жить.
– Родители эту дорогу не осилят.
– А они вообще захотят идти? Не думаю.
Я замолчала, пытаясь представить себе жизнь без них. Могут ли они представить себе тот город, сияющий в лесу у реки? Город большой, на самом-то деле… слишком большой.
Они про него знали. Они всегда про него знали. Они лгали нам всю жизнь.
Я лежала молча, не в силах это осознать, а он гладил меня под одеялом.
– Как бы мне хотелось, чтобы они смогли увидеть этот город, – сказал он. – Тогда они пошли бы.
– Они видели спутниковые снимки, – проговорила я наконец.
Спутник тщательно обследовал ближайшую местность на предмет ресурсов. Пока мы шли вверх по каньону, Джулиан рассказал мне про разлом, в результате которого возник водопад на Громовой реке у нашей деревни, и о гранитных горах, окружавших плато, на котором стоял город стекловаров. Спутник наверняка запечатлел достаточно деталей: все крупные водопады долины и реку, змеящуюся через лес на плато. Крыши города должны были привлечь внимание любого наблюдателя, но мы пользовались только метеорологическими картами, а карт геосъемки не видели.
Джулиан быстро сообразил.
– Они знали! Мама, Вера…
– Видели его каждый день на погодных картах.
– Знали. И скрыли. Почему было нам не сказать? Почему?
– Надо у них спросить. Но сделать это так, чтобы людям захотелось переселиться в город.
Я убедила его не бросать Вере вызов сразу же, хотя сначала нам хотелось это сделать, как только мы вернемся в деревню. Мы обсудим ее антиобщественное поведение на совете Содружества. Я знала, что его соберут, – и не ошиблась.
В деревне на следующий день после урагана мы начали отвечать на вопросы еще до того, как вышли из погреба. Джулиан отправился на охоту, а я вышла на площадь, чтобы сплести пару корзин для просеивания пшеницы, и масса народу нашли себе дела на площади.
– А там есть фиппокоты? – спросил маленький Хиггинс.
– Да, и они играют и катаются, как и здесь.
– А земля там хорошая? – поинтересовался один из фермеров.
– Ну, деревья там крупнее.
– А какой там климат?
– Это надо спрашивать у Веры: у нее ведь данные по погоде. Но нам показалось, что там более прохладно и влажно. Поля не надо будет поливать. И мы знаем, что ураганы разбиваются о горы, так что нам больше не придется их опасаться.
– Там были земляные орлы?
– Возможно, но город окружен стеной.
– А что стало со стекловарами?
– Может, эпидемия, а может, они переехали жить в другое место.
– Сколько там плодов бамбука?
– Изобилие.
Мне сказали, что в наше отсутствие окончательно сломался томограф, что отец Николетты умер от космического рака, что открыли новый вид ящериц, крошечных и ослепительно-желтых, опыляющих цветы тюльпана.
Я заправила основу, заканчивая первую корзину, отмерила и нарезала тростник для второй.
– Наверное, радужный бамбук хочет того же, что и снежная лиана, – сказала я. – Даров и небольшой помощи.
– Там красиво?
– Ты даже себе не представляешь.
Рамона прихромала к нам, опираясь на две палки и кутаясь в шаль. Было странно видеть ее не в клинике, где она работала, – и сначала я решила, что она пришла послушать про город, но вид у нее был слишком печальный. Возможно, еще один родитель умер, и она пришла кому-то сообщить. Но она подошла ко мне.
– Сильвия, мне так жаль, – сказала она.
Она привалилась к моему рабочему столу и взяла меня за руку. Ее руки были холодные и дрожали из-за болезни Паркинсона. Мои родители уже умерли, тогда о чем она так жалеет?
– Джулиан погиб. Он сделал ошибку с отравленной стрелой.
Она что-то еще объясняла, но я ее не слушала. Джулиан умер. Джулиан!
Не может быть.
Рамона обняла меня. Она была тощая и тряслась.
– Мне так жаль. Знаю, что вы были близки.
Я попыталась заговорить – и обнаружила, что не дышу. Я заставила себя сделать глубокий вдох.
– Что случилось?
– Он погиб. Джулиан погиб на охоте.
– Как?
Даже на этом коротком слове голос у меня задрожал.
Она снова все объяснила – и я заставила себя слушать. По ее словам, это был просто несчастный случай на охоте в лесу у озера. Он накладывал на тетиву отравленную стрелу, а она соскользнула. Вот только она лгала. Я это понимала: еще один лживый родитель. Он никогда не сделал бы такой ошибки. Он был отличным охотником – беззвучным, словно лесная сова.
Они лгали про Землю, лгали про город – а теперь лгали про то, как умер Джулиан.
Он умер. Они его убили.
Все говорили мне, как им жаль, обнимали меня и плакали. Я вспоминала, как мы с ним карабкались по долине к той первой бамбуковой роще, вместе, надеясь, что из-за очередного камня выскочит стекловар. Я вспоминала долгую дорогу домой после того, как мы оба столько узнали. Я спала с ним, ела с ним, говорила с ним – рассчитывала, что мы всю мою жизнь будем вместе.
Теперь жизнь изменилась и никогда не станет прежней.
Мы устроили похороны тем же вечером. Октаво ни с кем не желал разговаривать и к могиле не пошел. К своему собственному сыну! Не пошел, потому что знал: это не несчастный случай. Однако он не собирался что-то делать с теми, кто его убил. А может, не мог ничего сделать.
Я шла за телом Джулиана, когда его несли к могиле, и думала: не хочу, не желаю умирать здесь, не хочу вести тяжелую уродливую жизнь под диктовку лживых родителей-убийц, чтобы в итоге меня в лохмотьях пронесли по унылым полям и оставили на съедение жадной тупой снежной лиане. Вера произнесла короткую безликую прощальную речь. Я ничего не стала говорить. Наверное, не смогла бы. Да и потом детям разрешалось только хвалить умерших.
Поздно ночью у себя в комнате я съела сушеный плод бамбука, сладкий и пряный, но почувствовала себя только хуже, зная, что масса таких же ждут меня, хотят, чтобы я пришла: сады, украшенные плодами, в городе, сверкающем под солнцем, – а Джулиан больше никогда его со мной не увидит. Он был бесплоден, и потому им можно было пожертвовать. Он стал предостережением: подобные преступления совершались на Земле – и родители оставили Землю для того, чтобы убежать от этого, но все равно остались землянами. А я продолжу и без Джулиана. Должна.
На следующий день я была тиха и через день тоже. Порой я делала вид, будто он по-прежнему со мной, а порой представляла себе, что я вернулась с ним в город или что я в городе в будущем, мы все отправились туда жить – и я ищу те места, где мы побывали вместе. Хуже всего было ночью, одной – пытаться засыпать в одном уродливом здании, с теми людьми, которые его убили. Я обдумывала, как вернуться в город, что мне необходимо сделать – и о том, почему они убили Джулиана, чтобы я молчала, но я молчать не буду. Я заставлю их говорить.
Брайен сказал всем, что проанализировал сушеные плоды, а когда его спросили о результатах, он вздохнул. Сказал, что объяснит все на совете.
Тем вечером я вышла на площадь, когда там расставляли скамьи, а Синтия подошла ко мне и спросила про город.
– Он большой и красочный, – сказала я.
– Тогда почему его нет на спутниковых снимках?
Она часто занималась собирательством и для этого полагалась на карты.
– Хороший вопрос.
Она нахмурилась, намотала прядь волос на палец и задумалась под завывания летучих мышей у нас над головами.
Вера вышла из какого-то дома с одним из родителей, которого вынесли на совет на койке. Она призвала всех к порядку, и мы все уселись.