Сока было немного, но его хватило для тех, кто горевал сильнее всего. Ури поднял чашку из серой глины со словами: «За Кэрри, Зию и Нинию, которые уже не увидят будущего Мирного Содружества». Он осушил чашку, словно стопку водки, и швырнул в очаг. Она раскололась. Чашку сделала Зия. Другого гончара у нас не было.
Я поцеловал Паулу на прощанье и минуту разминал ей плечи. Она не ляжет спать, пока все не получат утешение, а потом, как наш метеоролог, подготовит прогноз – и только потом уснет. Я устал, а встать мне предстояло до рассвета, меньше чем через пять часов коротких суток Мира. Мне как ботанику колонии для работы нужен был дневной свет.
Паула легла в постель – и еще спала, когда меня разбудил будильник. Я поспешно его выключил, надеясь, что не разбудил ее, но она повернулась и тесно прижалась ко мне.
– Мне снились дети, – сказала она.
Мы много говорили о детях. Они будут расти при местном притяжении, поэтому окажутся ниже ростом, адаптируются к среде, будут принадлежать Миру. Только Миру. Ее Ирландия и моя Мексика ничего для них не будут значить. Я обнял ее крепче.
– Мир станет домом.
Я лежал неподвижно, зная, что она обычно резко просыпается, но не менее быстро засыпает. В темноте я плохо видел хижину, которая теперь была нашим домом.
Мы не рассчитывали на рай. Мы ожидали, что будут трудности, опасности и, возможно, крах. Мы надеялись построить новое общество в гармонии с природой, но с момента нашего прибытия уже девятнадцать человек погибли из-за несчастных случаев и болезней, в том числе и те трое, которые умерли накануне по непонятной причине.
Когда ее дыхание стало ровным, я выскользнул из постели. Холодный воздух шлепнул меня по голому телу. Я тихо оделся и вышел на улицу. Наша площадь была размером с небольшое футбольное поле, и по двум ее сторонам мы собрали домики из дерева, кусков посадочных модулей, камней, глины, парашютов и древесной коры. На третьей стороне располагалась лаборатория, под которую отвели специальный посадочный модуль.
Четвертая сторона площади оставалась открытой и смотрела на поля, где росла единственная осина, обернутая снежной лианой. Ветки лианы свисали, словно ветви плакучей ивы. Зия решила, что это похоже на живую скульптуру, назвала ее Снеговиком и поливала. В предрассветных сумерках он походил на призрака, стоящего на страже у нашего поселка. Над ним яркой звездой сиял Свет – коричневый карлик, вращавшийся вокруг Солнца, а наш Мир занимал их точку Лагранжа. Свет был достаточно ярким, чтобы его было видно даже днем.
Я прошел мимо углей у Зии в очаге. По соседству был загон, где жила пара пушистых зеленых травоядных размером с обычную кошку, они подскочили к решетке, чтобы посмотреть на меня. Мерл был специалистом-животноводом, и они стали его экспериментом по одомашниванию. Венди назвала их фиппокотами в честь придуманного ею в детстве зверька с розовым носом и загнутым хвостом, хотя мне казалось, что они больше походили не на кошек, а на кроликов. Со временем мы создадим четкую таксономию представителей местной биологии. Мы все решили, что самого важного назовем в честь Стивленда Барра – первого нашего погибшего. Я намеревался дать имя пшенице.
Гран вышел из лаборатории, дошел до Снеговика, сорвал плод и отправился обратно. Похоже, он работал всю ночь – что не удивительно. За педантичность его прозвали Граммом.
Я прибавил шаг, чтобы догнать его.
– Завтрак? – спросил я.
Даже при этом слабом свете было видно, как у Грана покраснели глаза.
– Те плоды, которые вчера ели женщины, оказались ядовитыми. Плоды Снеговика – нет. Кажется. Раньше не были. Буду проверять.
– Я помогу.
В лаборатории Рамона сгорбилась у компьютера, ее нежное лицо осунулось. На столе неподвижно лежал фиппокот. На боку у него был длинный разрез, красная кровь ярко выделялась на зеленом мехе. Я поспешно отвел взгляд. Древесный сок – пожалуйста, но не кровь. Хорошо хоть мертвых женщин уже унесли.
– Я скормил Флаффи западный плод, чтобы посмотреть симптомы, – сказал Гран. – Он просто заснул. Паралич. Он не страдал. Хоть это хорошо.
– Что это за яд?
– Проверяем, – ответила Рамона.
– Вы кожуру тоже проверили? – спросил я. – Не только сок? Надо проверить мякоть, кожуру, всё.
– Мы просто измельчили плод целиком, – сказал Гран. – Даже мелкие семечки.
– Могу приготовить образец от Снеговика. Отдохните.
Вместо отдыха Гран стал осматривать мертвого фиппокота. Я сосредоточил взгляд на плоде, а когда образец был готов, Рамона уже успела получить результат.
– Тут новый алкалоид. В том плоде, который ты проверял две недели назад, Октаво, его не было. Вот оба списка. – К ее голосу с мощным лондонским акцентом постепенно возвращалась присущая ей бодрость. – Есть мелкие отличия, но вот это – значительное.
Мы все знали, что алкалоиды часто бывают лекарственными или даже токсичными. Я передал ей образец и отправился за новыми плодами к восточным зарослям в слабых лучах рассвета и в окружении утреннего щебета и жужжания. Я обдумывал то, как могут различаться эти плоды.
– У Снеговика этого алкалоида не было, – сообщила она, когда я вернулся. Она переключилась на другой экран. – Посмотри на структуру. Немного похожа на стрихнин, да?
– Надо проверить количество сахара и органелл.
Я потянулся за микроскопом.
Работая максимально быстро, уже через час, когда солнце взошло и осветило комнату, мы разобрались в случившемся. Я понял, что это я во всем виноват – и мне пришлось прекратить работу, опасаясь уронить и сломать какой-нибудь важный прибор. Паула пришла как раз в тот момент, когда я пытался все объяснить.
– Плоды не просто созревают, – говорил я. – Они могут созреть и измениться со сменой времени года. Они могут стать более подходящими для определенного вида животных, которые станут эффективнее распространять их семена – а для других животных станут ядовитыми. Или, может быть, западные лианы и восточные – это разные виды. А может, почва разная.
– Может быть, – отозвался Гран. – Мы еще мало знаем.
Рамона кивнула. Они оба смертельно устали – и не поняли.
– Я ошибся, когда сказал, что плоды безопасны, – и это их убило, – не сдавался я. – Возможно, изменения в метаболизме азота вызвали избыток алкалоидов. Или это могло стать реакцией на паразитов или патогены. Или это фотоингибирование. А может, было нетипично сухо. Могли как-то измениться деревья, на которых они паразитируют.
Паула взяла меня за руку.
– Давай выйдем и поговорим.
В теплом солнечном свете она ласково посмотрела на меня:
– Это всегда удар, но мы же знали, что что-то может идти не так.
– Я их убил.
– Мы уже ели западные плоды, и все было в порядке. Ты не виноват.
– Мы устроили поля по моим рекомендациям. Там тоже может что-то пойти не так. И еще много людей могут погибнуть.
– Мы просто не станем есть западные плоды, пока не разберемся.
– Но что мы будем есть?
– Что-нибудь найдем. Я уверена, что ты делаешь все возможное.
Она взяла меня за обе руки и поцеловала.
Помимо поиска съедобных растений в мои обязанности входило описание и классификация растительности Мира.
На первый взгляд она была похожа на земную: деревья, лианы, травы и кустарники. Однако кустарники с синеватыми листьями, похожими на крылья бабочек, оказались какими-то сухопутными кораллами, трехсторонним симбионтом фотосинтезирующих водорослей и крошечных животных с каменными скелетами, в которых были заперты крылатые ящерки. Другие виды наземных кораллов ловили и пожирали мелких животных, и в какой-то момент кустовой коралл обнаружил, что содержать пленных выгоднее, чем охотиться.
Более внимательный взгляд говорил, что небо, хоть и синее, но тоже не земное. Зеленые ленты с пузырьками водорода плыли по воздуху и запутывались в верхушках деревьев – или, возможно, намеренно за них зацеплялись. Другие парящие растения напоминали воздушные шары с иглами кактуса.
У некоторых деревьев кора была из ацетилцеллюлозного пластика, отслаивающегося листами с бритвенно острой кромкой. Возможно, со временем мы сможем получать из нее вискозу или лак. Я постепенно находил плоды, семена, корневища, стебли и цветки, которые могли бы оказаться съедобными – что было весьма важно. Кроме того, как ботаник колонии я должен был разработать какую-то таксономию. Любой факт поможет нам в поисках своего места в этой экологии.
Незадолго до отлета с Земли мы репетировали прибытие. Мы якобы не знали, где оказались, но уже через несколько минут после того, как нас высадили из грузовиков на грунтовую дорогу в лесу, мы обо всем догадались.
Я заметил величественные белые сосны с длинными голубовато-зелеными иголками, американские лиственницы с шишками и осинообразные тополя, чьи плоские листья трещали на горячем ветру.
– Это север Соединенных Штатов, восточнее Миссисипи, – сказал я. – Будь это Канада, деревья были бы здоровее.
Мерл прислушался к крикам и песням птиц.
– Точно. Граклы и каролинские гаички. – Он пожал плечами. – Это не значит, что мы в Каролине. Они сильно сместились из-за жары.
Паула посмотрела на облака.
– Грозовые тучи. Надо озаботиться укрытием.
Постепенно мы определились точнее и поняли, что это Висконсин, еще до того, как наткнулись на пару индианок-меномини, собиравших лозу для корзин. Совет племени поддерживал наш проект и разрешил нам провести два месяца в лесу их резервации, пытаясь выживать, так что женщины извинялись за то, что нарушили наше уединение. Однако перед уходом они посоветовали нам мазать кожу золой с жиром, чтобы отгонять тучи комаров – этот совет пришелся очень кстати.
В остальном выживание трудностей не представляло: мы уже знали об окружающей среде очень многое. Олени, например, были съедобны. Эта репетиция только усилила нашу решимость: мы наблюдали катастрофическое состояние леса, несмотря на заботу меномини. Глобальное потепление превращало лес в прерию. Вокруг нас деревья умирали от жары, жажды и болезней, обрушивая всю экологию. Флора и фауна не просто мигрировали на север. Катастрофа шла одновременно слишком быстро и слишком медленно. На юго-западе Висконсина обожаемые Альдо Леопольдом «Песчаные округа» превращались в п