ся на слизнях и рыбе.
– Это? – шепотом спросила я.
– Они поют, – сказала она. – Они зажгли огонь. Если будешь умолять, я тебя впущу.
Вот чего она добивается: заманить меня в дом.
– Почему? – прошептала я. – Почему ты их убила?
Она засмеялась – и я поняла, через какую из амбразур она со мной говорит.
– Забавно будет смотреть, как тебя едят. Хотелось бы мне выйти! Я бы привязала тебя к дереву, чтобы ты не сбежала. Слышала, что им нравится готовить еду, привязывая ее живой и раскладывая вокруг нее костер.
Это была полная чушь.
– Тебе ведь страшно, правда? – не унималась она. – И холодно. Ты пыталась поймать меня, но это я тебя поймала! – Она говорила как-то ребячливо, словно сейчас у нас игра в «замри», когда разрешается дразнить замерших на месте игроков. – Ты играла честно? Ты играла по правилам? Ну конечно же! Ты никогда не уклонялась от заданий. Модератор? Это я сделала тебя модератором. Я сделаю тебя пищей для орлов!
Я знала другую Джерси: терпеливую и щедрую. В крайнем случае – робкую и податливую. Кто эта женщина?
– Ты только подумай! – воскликнула она. – Вонючие орлы с громадными когтями! Они могут прятаться где угодно. Ты их заметишь только тогда, когда им попадешься. Завтра я скажу, что ты пыталась меня убить. Ты за мной гналась. Я спряталась, а орлы спасли меня от тебя. Это ты убийца. Все мне поверят. Ты вечно крадешься со всякими секретами.
Когда дети начинают говорить таким тоном, я ухожу. Меня такое бесит. Она даже ребенком так не разговаривала. Но у меня был способ изменить ее тон и получить правдивые ответы.
– Зато у меня есть еда! – поддразнила я ее в ответ.
– Надеешься подкупить орлов?
– Плодами-то? Нет. Но у меня они есть, а у тебя нет. Разве ты не проголодалась?
– Что за плоды?
– Бамбуковые.
– Если не поделишься, я закричу, чтобы орлы пришли.
– А так будешь молчать до рассвета?
– Обязательно.
Она лгала, но это значения не имело. Я нанизала четыре плода на длинный прут и поднесла к амбразуре. Она втащила их внутрь, но в следующую секунду уже сказала:
– Они странные. Это яд. Они меня убьют.
– Нет. Это новые, с витаминами.
– Докажи. Съешь такой сама.
Я чуть было не отказалась, но передумала и ответила поспешно, чтобы она ничего не заподозрила. Мне необходимо узнать правду.
– Конечно, – сказала я.
Один плод вылетел в окно и упал на землю. Я заставила себя поднять его без колебаний. Хорошо хоть это оказался самый маленький. Я надеялась, что окажусь эмоционально выдержаннее Роланда – или что плод разума нейтрализует плод правды. Я постаралась, чтобы она хорошо видела, как я ем плод – и я глотала большие куски, чтобы он медленнее переваривался. Вкус у него оказался приторный и немного напоминал ту добавку железа, которую я получала во время беременности.
Я ждала. Я не видела ни одной луны, по которой можно было бы определить время. Еще одна занавесь зеленого света разгоралась на севере. Сияние пошло рябью и приобрело красные полосы. Мерцали звезды и крабы. Пауки продолжали бормотать.
Я медленно приблизилась к амбразуре.
– Убивать приятно?
Плоды скоро подействуют, и мне надо было, чтобы к этому моменту она уже говорила.
– Тебя будет приятнее всех. Я не шучу насчет орлов. Я видела их костер, слышала их. Надо бы уже их позвать.
Мне надо было ее отвлечь.
– Отца за что?
Снова хихиканье. Плоды правды еще не подействовали, иначе она стала бы мрачной.
– Я не знала, что убивать так легко. И так приятно. Я убивала котов, но это не сравнить. Они не умоляют. А папа умолял.
– Начни с начала.
– А ты не умоляешь. Я думала, это будет приятнее всего. Татьяна – и умоляет.
– Почему ты его убила?
– Но прислушайся: вот и они.
Снова бормотание. Это не пауки. Ветер принес обрывок разговора – на языке, полном сложных скрипов и потрескиваний. Странный, мерзкий запах. Я начала соглашаться – это действует плод правды? Я задумалась. Если она решит, что орлы близко, она их позовет.
– Это пауки. Пауки, они охотятся на рыбу, учат молодь охотиться.
Я все еще могу лгать!
– Я видела их костер.
Я набрала побольше воздуха и снова солгала, с трудом выдавливая слово за словом:
– Это было северное сияние. Ты видела его отблеск в луже.
Ее шаги прошуршали по каменному полу укрытия. Скрипнула петля на ставне. Дальше по тропе что-то разговаривало. Разве орлы умеют говорить? Они барабанят перед нападением, но стука я не слышала. Мне показалось, что я чую дым.
Джерси снова подала голос.
– Значит, тебя ничто не убьет. Мне придется самой тебя убить.
– За что меня убивать?
Этот вопрос дался легко, поскольку отражал мои истинные мысли.
– На Мире никто никому больно не делает. Ты за этим следишь. Это приятно, да? Ты заставляешь других хорошо себя вести. Я могу хорошо себя вести. А вот представь, что заставляешь мучиться. Заставляешь умереть. Я и это могу. – Ее тон изменился, стал не таким игривым. – Я делаю им больно. Я их удивляю.
– Я удивлена. Ты никогда такой не была.
– Я никогда такой не была.
Она помолчала, вздохнула – и снова замолчала.
«Не молчи», – хотелось мне сказать.
– Когда ты изменилась?
– Не знаю.
Снова молчание.
Что с ней не так? От плодов правды все остальные становились разговорчивыми. Она их вообще-то съела?
– Как ты изменилась?
Вопрос был простой, честный. Я ждала, пока она ответит, – ждала, хоть меня и переполняло нетерпение плодов разума. Я уже собиралась повторить вопрос, когда она проныла:
– Я хотела, чтобы это прекратилось. Хотела больше не думать.
Плоды правды не помогали другим выражаться связно. Похоже, ей тоже.
– Не думать о чем?
Она прошептала ответ так тихо, что мне пришлось переспросить.
– Как причинить боль.
– Зачем?
– Зачем? Зачем делать больно моим детям? Я люблю своих детей. – Наконец-то она стала мрачной. – Я хочу делать им больно. Постоянно думаю, как бы сделать им больно. Я это вижу. Хватаю метлу и бью Брэма, до крови, ломая кости, выбивая зубы, уродуя лицо… Ох, я это слышу, вижу, обоняю. Всегда, всегда, всегда. Во время купания хочу их утопить. Когда муж меня целует, я думаю, что могу его укусить, вырвать кусок шеи. Я думаю об этом, чувствую это, ощущаю вкус этого. Больше ни о чем не думаю. И вижу это во мне. Я хочу это прекратить, прекратить.
Я не могу вспомнить, чтобы она хоть раз даже посмотрела на своих мальчиков сердито. Но ведь она же говорит правду?
– Чтобы это прекратить? – повторила я за ней.
– Я все время чувствую себя не так. Какой бы я доброй ни была, как бы ни обращалась с мальчиками, насколько хорошо, какой бы ни была ласковой с мужем, я не прекращаю думать о том, как бы сделать им больно. Я держу дом в порядке, я работаю, но это не помогает. Я чувствую, как мои пальцы сжимают нож и каково было бы вонзить лезвие ему в грудь. Кровь, много крови. Я это вижу, и я это чувствую, и меня это тревожит, постоянно, постоянно, когда я просыпаюсь, когда пишу Стивленду, когда сплю, иногда мне это снится, и это все математическое уравнение: сколько раз я смогу ударить Брэма, пока он не умрет. Максимальное число.
– Но ты своим детям вреда не причиняла, – мягко сказала я.
– Да. Но и прекратить не получилось. Я старалась. Старалась. Ничего не помогало. Я убивала котов. Я убила папу и других. Не помогло.
Я постаралась, чтобы в моем голосе не было ни тени осуждения.
– Ты думала, что если их убить, то тебе станет лучше.
– Если сделаю это с кем-то другим, то не сделаю с детьми.
– Ты убила отца.
– Я не планировала. Я искала синептичий риф, хотела его поджечь – и нашла его у конскохвостого дерева. Он упал и сломал ногу. Знаю, ты думаешь, что я его ненавижу. Он был гадкий, когда я была маленькая, и я думала, что его ненавижу. Я думала… думала, что хочу делать больно моим детям из-за него, – вот что я думала, когда увидела его лежащим на земле. Я его обманула. Сказала, что хочу устроить его поудобнее, а потом привести помощь, но я этого не сделала. Я наваливала на него камни, один за другим, один за другим, пока он не перестал дышать. Он умолял и страдал, и все было именно так, как я себе представляла. И я решила, что дело сделано. Мне больше не надо думать о том, что я сделаю такое со своими детьми. Я свободна.
Из-за оказавшихся у меня в организме плода правды и плода разума мне хотелось ее прервать и сказать, что ей надо было к психотерапевту. В клинике есть хороший психотерапевт, Ветер. Я справилась с этим порывом и стала ждать продолжения.
– Я слушаю. – Я заставила себя говорить понимающе. – Ты освободилась.
– А вот и нет! Я все равно думала, как бы убить детей и мужа! И про папу. Я переживала это снова и снова. Каждый камень. Лучше это, чем думать про своих детей. А потом я подумала о других, о том, чтобы убивать других. Любого, кто будет рядом. Я решила, что если снова это сделаю, то мне станет легче, мне будет о чем думать. Я решила выбрать кого-то особенного и сделать это ужасно – и так будет даже лучше. Гарри. Гарри все любили, и его работа была такая значимая! Убить его – идеально.
Я узнала все, что было нужно, однако плод правды заставляет человека говорить. Мне пришлось стоять и выслушивать то, чего мне знать не хотелось.
– Было так здорово смотреть, как он так медленно умирает. Даже лучше, чем я ожидала. Когда появились слизни, они не спешили. Я боялась, что они начнут с его глаз, и он не сможет видеть и бояться, но они не начали. Но уже назавтра я стала думать о том, как было бы здорово привязать для слизней моих детей и как я заваливала бы камнями мужа. Я не хочу, но не могу перестать думать о том, как бы я это сделала и как это было бы приятно, и я не смогу удержаться, потому что это будет так весело.
– И тогда ты убила Розу, – прервала я ее.
– Я не собиралась, но подвернулся шанс, а она – важная персона, и я подумала, что если убью кого-то важного, кто мог бы говорить мне, что делать, то я смогу говорить себе, что делать, а чего не делать. А если я убью тебя – это ведь ты меня преследуешь. Это ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой. Ты вечно командуешь, распоряжаешься другими. Если я тебя убью, то мне станет лучше. Мне не придется бояться, что про меня узнают. А если я смогу передохнуть, то у меня будет время измениться. Больше мне ничего не надо. Я хочу перестать думать. Хочу перестать думать про тебя, про папу, про Гарри, про мою семью, про все-все-все. Я хочу перестать!