Она говорила все громче. Приманит орлов даже ненамеренно.
– Я тоже хочу, чтобы ты перестала, – прошептала я.
– Перестану, когда ты умрешь. – Она снова шептала. Запах дыма стал уже явным. – Я хочу покоя. Хочу твоей смерти. – Бормотание и щебетание снова стало громче: голоса перекликались, словно в движении. – Вот и они. Не хочу смотреть. На этот раз я не хочу видеть. Просто хочу, чтобы все получилось.
Она закрыла амбразуру ставнем.
Я не шевелилась, не дышала. Некоторые существа способны видеть тепло. Может, орлы способны. Я ждала и смотрела, как в небе переливаются огни северного сияния. В кронах копошились зверушки. Мимо пронеслась летучая мышь, и я уловила слова «огонь» и «берегитесь, берегитесь».
Джерси рыдала.
И я не могла себе лгать. Мне было страшно.
Как мне объясняться на Генеральной Ассамблее мира? Что есть справедливость? У нас не прописаны законы относительно убийства.
Вот только она нездорова.
Что мне сказать? Что я всем лгала, что боялась ошибиться, боялась потерять контроль над расследованием, боялась манипуляций Стивленда и потому молчала. Роза умерла из-за того, что я секретничала и промедлила.
Меня перестанут уважать. А ведь на самом деле я ради этого живу. Уважение. Власть. Сейчас это у меня есть. Я – модератор и уполномоченный по общественному порядку. Нож Сильвии – это знак того, что я особенная. Я другая. Я чуть лучше остальных. Но я позволила Розе погибнуть. А потом заняла ее место – и сделала это с радостью.
Я подползла к бамбуковой роще. Стивленд раздвинул передо мной свои охранные чертополохи – и здесь я буду дожидаться рассвета, скорчившись в роще холодной ночью. Плоды правды и разума не дадут мне заснуть. Я дрожу и размышляю. От Джерси меня отличает только то, почему я так поступала. И то, что я умею останавливаться. Северное сияние опять стало ярче. При таком свете почти можно было бы читать. Если что-то меня ищет, оно меня найдет, и Стивленд меня защитить не сможет. Он всего лишь растение.
Я отличаюсь от Джерси тем, что буду все делать как надо. Я постараюсь выжить, а потом приложу все свои силы к тому, чтобы быть максимально хорошим модератором. Я лгала, я делала ошибки, меня могут снять с должности модератора и уполномоченного голосованием, но я все равно останусь собой – с ножом или без него.
День 377. Я еще ни разу не пыталась обойтись без плодов бамбука – и не знала, что мне будет настолько плохо. Меня снедают голод и жажда, но мне не нужны пища или питье: меня так мутит, что я ничего и съесть не смогла бы. У меня болит голова. У меня такое чувство, что вот-вот произойдет нечто ужасное: какое-то нападение, ураган или катастрофа, – хотя я дома, и мой муж заснул, глядя, как догорают угли в очаге и дожидаясь, чтобы я легла. В конце концов я засну, но только потому, что прошлой ночью не спала вообще.
Я больше не буду есть плоды, не стану пользоваться мазью. Мне надо освободиться от Стивленда.
Прошлой ночью, съежившись в бамбуковой роще, я не могла спать от страха. Мышцы у меня затекли и судорожно сократились, но я боялась потягиваться, даже дрожать боялась. В свете северного сияния я видела свое дыхание. Три раза я слышала шаги орлов, шелестевшие по траве, их разговоры друг с другом в форме свиста, треска и щелчков, как от ломающихся веток. Время от времени до меня долетал дым от их костра. Они готовили мясо. Я сжималась в комочек и думала о себе и о том, что всегда делала то, о чем меня просили, а не то, чего мне хотелось самой. Я всегда лгала себе.
Мне наконец стало понятно, почему я спала с Роландом. Я использовала его, чтобы отомстить всем модераторам, под управлением которых мне пришлось работать, и самому Миру – за то, что он навязал мне такую работу, от которой я страдала. Я нарушала правила, бунтуя против Сильвии.
В конце концов сквозь верхушки деревьев показался Свет. Восток начал светлеть. Индюшачьи кланы и птицы-боксеры залаяли, отмечая свои территории. Ветер принес запах мокрой золы. Я надеялась, что это означает, что орлы снялись со стоянки. Я ждала. Если они и уходили, то вроде бы не по тропе в мою сторону. Наконец я встала – вернее, попыталась. Суставы ног скрипели, как растрескавшаяся посуда, слабые и болезненно-закостеневшие. Мне пришлось подтягиваться на руках, ухватившись за бамбук.
Стивленд наблюдал. Охранные чертополохи расслабились, пропуская меня наружу. Мне показалось, что я услышала тихий свист на севере, – и застыла. Орлы? Ястребиные летучие мыши? Он повторился, все еще тихий, но уже более четкий: глиняный свисток мирянина, две низкие ноты. Свист команды спасателей. Видимо, Стивленд прислал помощь. Я протиснулась между чертополохами и поспешила к укрытию. Надо не выпускать Джерси до прихода команды. Ставень бойницы открылся.
– Это… – начала я.
– Я слышала, – прервала она меня. В тенях я едва различала ее лицо и окрашенные в зеленый цвет волосы. – Они идут от города. – Она зарыдала. – Те орлы…
– Они ушли.
Что-то с деревянным стуком упало на пол внутри здания, словно от пинка.
– Убей меня, – жалобно попросила она. – Хочу, чтобы ты меня убила. Пожалуйста! Я выйду, а у тебя ведь есть лук, или нож, или еще что-то, да? Пусти его в дело, хорошо?
Я не ответила. Если бы я ее убила, то вполне могла бы говорить о самозащите и избавить граждан от необходимости решать, что с ней делать. Внутри дерево скрежетнуло о дерево: она убрала с двери задвижку. Кожаные петли скрипнули, открываясь. Она застыла на пороге, устремив на меня опухшие глаза, теребя пальцами прядь спутавшихся волос.
Она прыгнула головой вниз.
До земли было всего три метра, но ее намерения были очевидными. Казалось, она летит целую вечность – а я смотрю на нее с замершим сердцем. Плод правды вызывает уныние, а она съела несколько. Сильный удар головой вдали от медицинской помощи может быть – и должен был стать – смертельным. Это было самоубийство.
Вот только она оттолкнулась слишком сильно и при падении немного повернулась, приземлившись на плечи. Что-то хрустнуло: ее кости, или валяющиеся на земле ветки, или и то и другое. Она вскрикнула, попыталась встать – и рухнула обратно. Уловка? Я обошла ее по кругу.
Ее пальцы зарывались в землю. Ноги дергались. Глаза умоляли.
– Убей меня. Я хочу, чтобы ты меня убила. Ну же!
– Почему? – Я не приближалась. Может, она и травмирована, но явно не кардинально. – Я знаю, что у тебя есть какая-то причина.
– Я получила травму.
– А предпочитаешь умереть. Почему?
Она застонала, задергалась и посмотрела мне в глаза.
– Дети. Дети. Они узнают, почему я так поступала. Не хочу, чтобы они думали, будто я готова была им вредить. Если ты меня убьешь, они об этом не узнают.
Вполне разумное желание. Однако проблему должен был решать Мир, а не я. Пусть Мир и решает. Однако как мать – пусть и холодная – я могла понять ее желание уберечь детей. Свистки становились громче.
– Говори, что так развлекалась, – посоветовала я. – Скажи, что именно так мне и говорила. Или что ты злилась на твоего отца, и Гарри, и Розу, потому что вы спорили. Скажи им, что даже не помнишь, как это делала. Я подтвержу, что ты говорила именно то, что ты решишь.
Она неверяще смотрела на меня.
Она ничего не сказала.
– Судить людей в мои обязанности не входит. Моя работа заключается в обеспечении порядка и спокойствия. И все. А у жителей Мира свои обязанности.
Чьи-то голоса выкрикивали наши имена – и я отозвалась.
Роланд выбежал на тропу, вспотевший, несмотря на утренний холод, запыхавшийся.
– Татьяна! Ты здесь, ты цела!
Он крепко обнял меня, а потом посмотрел на Джерси, так и лежавшую на земле, – и снова на меня.
– Она упала и получила травму.
Появились остальные члены команды. Медик осмотрел ее, а потом ее примотали к носилкам, забрасывая меня вопросами с такой скоростью, что я не смогла бы ответить, даже если бы захотела.
С Роландом и двумя самыми сильными мужчинами спасательной команды мы пошли осмотреть орлиный лагерь. Мы приближались осторожно, ориентируясь на запах мокрой золы, прислушиваясь. Орлы ушли, оставив после себя поляну с вытоптанной травой, влажное кострище с мелкими костями, немного кала – и следы ног. Следы раздвоенных копыт, а не орлиные. Как следы раздвоенных копыт из музея – следы на керамике работы Гарри.
– Стекловары! – прошептал один из мужчин, а потом повернулся обратно к укрытию и заорал: – Стекловары! Идите смотреть!
– Уверен? – усомнился Георг. – Это могли быть оленьи крабы.
– Не-а, у оленьих крабов они полуовальные. Смотри: тут четкое раздвоение, два прямоугольника, резкие края. И их масса.
Я воззрилась на следы и лагерный мусор – и не сразу заметила, что не дышу. Я чуть было не встретилась со стекловарами! Они существуют. С того самого момента, как Сильвия обнаружила этот город, мы гадали, вернутся ли они. И теперь мы это узнали.
– Давай их найдем!
Роланд повернул ко мне лицо увлеченного ребенка.
Я немного подумала.
– Нет. Они могли бы найти нас, если бы захотели, – и не сделали этого. Если мы пойдем по их следам, они решат, что мы за ними гонимся. Может, они нас боятся.
Он уставился в землю.
– Ага, боятся.
– Может, знают, что мы охотимся, – огорченно согласился Канг.
Я тоже была расстроена. Стекловары!
– Надо будет придумать, как с ними встретиться. Позднее, но в ближайшее время.
Дорога до города заняла несколько часов – из-за моей усталости и из-за того, что нести носилки было трудно. Когда нам надоело обсуждать стекловаров, начались вопросы относительно убийств. Джерси – под сильными обезболивающими – молчала. Я показала, где был похоронен Лейф. Команда сможет вернуться позднее и принести его останки в город на кладбище. Мы вернулись в город под возгласы облегчения – и недоумения. Прибежали дети и муж Джерси. Я отвела его в сторону.
– Она упала из дверей укрепления.
Он застыл разинув рот.
– Скажи детям, что ей нужен врач и она какое-то время проведет в клинике. Отведи их в дом и не выпускай. Твои родные тебе помогут.