Я успела пять раз медленно вдохнуть и выдохнуть, прежде чем Стивленд ответил. Я знаю, насколько быстро он способен отвечать. Он раздумывал. И наконец: «Я соглашаюсь». Интересно, насколько искренне. Открытое голосование подтвердило его избрание.
Конец собрания. Мы продолжали толпиться в Доме Собраний в неких поминках по Джерси: можно было выразить свои глубокие сожаления из-за ее болезни, избегая более тяжелого вопроса о ее злодеяниях. Такого на Мире не бывает!
Сосна похлопала меня по плечу, погремев бусинами на своем жилете.
– Молодец, – прошептала она мне на ухо. – Удачи.
Она и другие Бусины и Зеленки окружили Стивленда, чтобы к нему подольститься. Я быстро ушла с собрания и задержалась у одного из уличных стволов, зная, что он имеет уши.
– Поговорим завтра.
Мы со Стивлендом уже разговаривали чуть раньше – и разговор получился неприятным. Стивленд заметил, что я не ем плоды.
– Ты боишься, что я попытаюсь тобой управлять?
Внезапно оранжерею наполнили слизни, жужжащие и ползущие ко мне. Мои руки оказались привязанными к столу, а сквозь плоть уже выглядывали кости. Черви-термиты сверлили мои кости. А потом видение исчезло.
«Это запах, – объяснили слова на стволе. – Газ, дающий дурные сны. Не бойся плодов. Я делаю их приятными, делаю полезными, но не делаю их такими, чтобы вами управлять. Я могу многое, но это было бы неправильно. Я научился доверять мирянам и понял, что руководство – это не насилие. Принуждение – это насилие. Мутуализм подразумевает доверие, так что я покажу, что ты можешь мне доверять. Я хочу помогать всем мирянам, и я способен приносить много добра. Будущее может стать новым образом жизни. Он тебе понравится».
Благодарю звезды за то, что я старуха. Мне не вечно иметь дело со Стивлендом.
День 379. Итак, кризис миновал, проблема решена. Утром я встала, оделась и пошла к печам. Най, пекарь, работал с подростковым усердием, вытаскивая лепешки с чечевичной начинкой из духовок, испускавших белый дым. Руки у него были обсыпаны мукой, на шее висела нитка бус. Стекавший по щекам пот намочил завитки наметившейся бороды. Он работал под девизом, который сам вырезал и закрепил над печами: «Хлеб – это основа Мира. Первым урожаем стала пшеница».
Мне нравится по утрам получать хлеб. Печи стоят у задней стены квадратного строения. Из-за сажи, осевшей на стенах и потолке, там темно, как в пещере. Широкие двери стоят распахнутыми (их закрывают только в самую серьезную непогоду), и даже холодный утренний ветер не способен разогнать атмосферу помещения – теплую и наполненную ароматами дрожжей, хрустящих корочек и древесины гикори. Я, как всегда, оказываюсь в числе ранних пташек и жду вместе с зевающими ребятишками и полевыми рабочими, готовящимися отправиться к дальним посадкам. Сосна явилась, увешанная нитками бусин Поколения 6, словно покрытая росой кукла. Она метеоролог и картограф, и утренние наблюдения для нее важны.
– Хорошее получилось собрание вчера, – бросила она.
Кое-кто из присутствующих закивал.
– Все было продумано, – отметил кто-то.
– Скорее спектакль, чем обсуждение, – буркнула я.
У Стивленда поблизости стволов не было.
– Мы сказали, что хотели. – Сосна пожала плечами и улыбнулась. – Ну вот: теперь у тебя есть помощник.
– Стивленд наверняка считает, что помощник – это я.
Она взглянула на бамбук, возвышающийся над домами, и снова пожала плечами.
– Фиппокоты считают, что мы здесь для того, чтобы придумывать им игры. Сегодня мы пойдем собирать лен. Принесем его им, и они наперегонки помчатся освобождать пух от семян и поедать их, а мы набьем пухом матрасы. Коты могут думать, что хотят. И Стивленд тоже.
Я получила теплый батон и, уходя, взяла пару розовых бамбуковых плодов из корзины, стоящей на скамье у пекарни: вкусную порцию витаминов, микроэлементов и, возможно, антибиотиков, вместе со слегка стимулирующими алкалоидами, потому что наше здоровье важно. Возможно, из Сосны получится хороший следующий модератор, и она достаточно молода, чтобы прослужить несколько десятилетий. Мне пора об этом подумать. Думаю, следующий ко-модератор будет из Поколения 6, потому что именно от них пришло предложение о ко-модераторе. Вот пусть и справляются.
Я поела, проводила мужа до его мастерской, присоединилась к группе, собиравшей чечевицу, и отправилась искупаться. И наконец, я пришла в оранжерею и, несмотря на теплый день, закрыла за собой дверь.
«Собрания комитета всегда открыты для наблюдателей, – написала я. – Наши консультации тоже следует начать завтра. Если тебе надо сказать что-то приватно, говори сейчас».
«Зачем наблюдатели?»
«Потому что за свои решения мы отвечаем перед остальными гражданами».
Я надеялась, что зрители заставят Стивленда сдерживать свою вспыльчивость и облегчат мою ношу, хотя, что еще важнее, я создам нужный прецедент. Ведь главная цель – это держать его под контролем.
«У меня есть приватный разговор». Эти слова быстро исчезли, сменившись целым абзацем:
«Я не согласен с решением относительно стекловаров. Я многого не понимал в стекловарах, потому что не имел сообщества разумных животных для сравнения, но теперь я наблюдал вас – и меня тревожит их поведение. Они представлялись не совсем разумными. Однако по решению граждан Мира мы инициируем контакт – и нам надо стремиться к миру и пониманию. Я произведу плоды по их вкусу в качестве даров. Полагаю, если возникнут проблемы, а они привыкнут к плодам, то с их помощью можно будет ими управлять».
Слова растаяли, а ствол остался черным.
«Это все?» – спросила я.
«Персис и Волк задирают других детей».
«Им нравятся шутливые драки. Возможно, ты неверно интерпретируешь их игры. Но я это проверю».
«Группа женщин по определенным вечерам собирается около западных ворот в одиночку, – сообщил он. – Это подозрительно».
«Клуб философов. Им нравятся дебаты».
«Почему они не допускают других?»
«Чтобы не допускать серьезных людей».
Я там один раз побывала в качестве гостьи.
«Я их послушаю».
«Узнаешь много интересного».
«А ты хочешь что-то сказать приватно?» – спросил Стивленд.
Мне хотелось упомянуть Веру в качестве предостережения против деспотизма, но Стивленд не понял бы.
«Модератором быть трудно, – предупредила я. – У тебя будет мало настоящих друзей».
«Я рад быть модератором, особенно ко-модератором. Дуализм в модераторах – это хорошо: животное и растение, временное и постоянное, более сильное руководство для Мира и идеальное равновесие, как объяснил Бартоломью. Я рассмотрел полисахариды моих наиболее активных корней и пришел к выводу относительно равенства».
«Мы равны?»
«Равенство – это не факт вроде продолжительности дней. Я явно превосхожу вас размерами, возрастом и разумом. Равенство – это идея, убеждение – как красота. В основе лежит дуализм варварства и цивилизованности. Варварским будет пожирание мирян орлами. Цивилизованным – попытка мирян заключить мир со стекловарами. Цивилизованно жить с мирянами как равными. Именно варварство уничтожило цивилизацию бамбуков, когда мои предки допустили, чтобы их взаимодействие с животными стало эгоистичным. Мои действия будут руководствоваться цивилизованностью, которая подарит им смысл, а моему виду даст новую цель».
Это требовало какого-то ответа. Жаль, что у меня не получалось верить Стивленду всей душой. В своей должности уполномоченного мне часто приходилось слышать, как люди заявляют о своем намерении начать новую жизнь и отказаться от дурных привычек вроде плохого обращения с мужем или уклонения от работы. Возможно, они были искренни, но зачастую возвращались к прежнему. Порой только ужасное потрясение могло привести к стойкому изменению.
«Это благородные цели, – написала я. – Я с оптимизмом смотрю на нашу совместную работу модераторами. – Мне следовало высказаться позитивно, даже если это заявление – сплошной самообман. – До завтра. Воды и солнца».
Я только что навещала Джерси. Наблюдающий за ней медик работает со всем тщанием. Она накормлена и получила весь уход, какой мать дает новорожденному, включая мягкую, теплую и чистую постель у окна в клинике. Лозы тянутся к ней от бамбукового ствола на улице. Одна заползает ей в ухо, еще одна – в ноздрю. Обе растут и исследуют ее мозг, пробуя кровь и ткани, пока Стивленд выясняет, как паразиты сделали ее безумной.
А излечить ее он мог бы? Скарлатину он лечить умеет. Он мог бы убить паразитов. Но ему она нужна мертвая, а не исцеленная.
Широкие полосы мягкой материи не позволяют ей травмировать себя непроизвольными движениями. Дыхание у нее спокойное. Кожа розовая и теплая. Третья лоза обвивает ее шею, и мелкие корешки подают седативные и болеутоляющие вещества. Со временем он введет достаточно успокоительного, чтобы она уснула навеки, как он это делает при эвтаназии. Мы похороним ее на кладбище, и Стивленд отправит более крупные корни питаться ею – как сделает это и со мной, когда меня заберет старость.
Перед тем как вечером вернуться к себе в кабинет, я забралась на городскую стену. За полем, в лесу, какое-то дерево затряслось, а потом рухнуло. Фиппольвы работают, а Роланд ведет их песней. Перекликались летучие мыши. Роща бамбука выросла вдоль стены. Стивленд может слышать, но мысли он не читает. Даже лозы в голове у Джерси не помогут ему понять, что ею руководила любовь, мучительно искаженная, трагически стойкая. Как нам понять, в какой момент наши собственные мысли ведут нас к невыразимой ошибке?
Мы говорим себе, что на Мире хорошо, что мы счастливо живем в Радужном городе, живем в безопасности среди восстановленных руин прежних стекловаров, где Стивленд – наш друг, помощник и вождь. Сбор урожая – это радостное время года. Долгая зима отделяет нас от Дня Наготы, но в этот день я сожгу нечто такое, что никто не опознает – и это нечто будет символизировать Стивленда. Однако я не буду клясться, что изменюсь. Я слишком стара для перемен, какими бы нужными они ни были.