Я поспешила к пекарне, чтобы помочь разнести хлеб. По словам Стивленда, один из способов одомашнивания животного – это его кормление: хлеб, рагу, плоды, салаты, супы, чай, жаркое… что найдется.
В пекарне пахло сладким дымом и хлебом – чудесно. Трое пекарей были по локоть в тесте. Все печи работали. В мокрой от пота и липнущей к телу рубашке Най вытаскивал из печи сланцевые поддоны с усыпанным орехами хлебом для стекловаров. Я и не знала, что у него такие мускулы! Ну, наверное, это сказываются подъем поддонов, вымешивание теста, перетаскивание мешков с зерном и мукой. У остальных пекарей тоже оказались сильные руки и плечи, когда я присмотрелась.
– Конечно, пшеница скоро закончится, – сказала одна из них.
Она формировала буханки из куска теста размером с четырехлетнего ребенка.
– У нас и так было маловато пшеницы, – откликнулся старший пекарь, занимающийся чечевичными пирогами.
– Маловато? – переспросила она. – У нас десятимесячный запас… вернее, был до того, как пришлось кормить дополнительные рты.
– Пять дней, одиннадцать мешков муки. Сама посчитай. Если урожая не будет, то муки не хватит.
– И дров тоже, – подхватила женщина. – Нам нужны дрова.
Старший пекарь поднял голову, и его лысый череп покрылся складками из-за выгнувшихся бровей.
– Может, пару помощников. Работать каждый день – это одно, но с восхода до заката? Я для этого слишком стар.
– Подмастерье, – ответила женщина. – Как насчет той Жемчужины? Она достаточно взрослая.
– Жемчужина любит готовить, а не печь, – возразил тот. – Есть разница.
Наконец подал голос Най:
– Работник. Работник-стекловар. Они сообразительные. Они быстрые.
Мы все на него уставились. Он продолжил складывать ореховые батоны в корзину. Они получились безупречные.
– А я думал, ты их не любишь, – удивился старший пекарь.
– Моя любовь значения не имеет. Это то, что нам нужно. Нам надо сделать их нашей частью. Значит, они должны делать то, что мы делаем. Я буду с ними работать, буду их учить, буду с ними есть, буду с ними говорить. Потому что должен.
Все какое-то время молчали, а потом старший пекарь сказал:
– Они уже умеют печь. Они пекут хлеб. Так что смогут быстро освоиться в нашей пекарне.
– Ага, стекловар… – буркнула женщина.
– Ну, это ведь мутуализм, – объяснила я. – Вам нужны дрова и работник, и вы их получите.
Я улыбнулась им всем, и в особенности Наю. Он помог мне наполнить корзину батонами для цариц и детей.
Я прошла через центральные ворота городской стены. Мы держали их наполовину прикрытыми – на всякий случай. Приятно было оказаться снаружи, видеть глазурованную кирпичную стену и радужный бамбук, возносящийся внутри нее, словно в громадном саду, и мне было понятно, почему стекловарам захотелось нас выселить. Город прекрасен.
За рекой основные и работники ковыляли по своим загонам, огороженным широкими изгородями из колючих плетей ежевики и густых кустов терна. Охранники, включая Сосну, наблюдали за ними с луками в руках. Их страховали дополнительные часовые на дальнем берегу, а Флора показывала охранникам, кого следует стреножить. Канг вышел из леса, нагруженный пальмовыми листьями – материалом для крыш.
Орлиные перья. Когда все закончится, мне надо будет вручить в награду массу орлиных перьев.
Нам надо найти работника, который бы стал подмастерьем-пекарем. Как?
Я старалась не смотреть на вытоптанный сад ребятишек и взрытые поля, где раньше сверкали тюльпаны. Стивленд сказал, что с нашей помощью растения быстро оправятся и станут еще преданнее благодаря продемонстрированной нами заботе – особенно ананасы. Хотелось надеяться. Глядя на поля и лес, окружающие нас, я ощущала себя очень маленькой. А что, если растения решат, что мы им не нравимся? Теперь они уже знают, что делать.
У цариц под навесом были циновки на земле и была еда, но ни одежды, ни мебели – ничего лишнего. А ожидался дождь, и вскоре будет холодать. Они захотят получить обратно свои накидки? В письме мы объяснили, что им достаточно будет просто попросить. Письмо лежало на земле – и, насколько мы знали, осталось непрочитанным. Однако мы точно знали, что кто-то из стекловаров умеет читать и писать. Им достаточно просто начать общение. Даже не обязательно соглашаться – просто нацарапать записку. Просто назвать нас идиотами. Хоть что-то. Чертовы царицы.
– Чек-ооо, Бартоломью! – прокричала я, входя под навес.
– Это как посмотреть, – проворчал он.
Он сидел на циновке и сам с собой играл в го. Царицы разговаривали друг с другом и вроде на нас не смотрели, даже когда я поставила корзину с хлебом в центре навеса. Дети подбежали и начали хватать хлеб, как только я отошла.
– Меня по-прежнему игнорируют, словно какашку, – посетовал он.
– Какашки – это дары. Можешь спросить у Стивленда. Ты – дар стекловарам. Они просто пока этого не поняли.
Кто-то из детей подхватил письмо с земли и вроде бы собрался его порвать – просто скучающий малыш, который ищет, чем бы заняться. Они были реально милые, эти детишки – с мягким курчавым мехом и чуть великоватыми головами, как у человеческих детей. Беллона что-то провизжала. Малыш положил письмо. Прискакавший кот сделал кувырок. Им детишки тоже понравились. Дети и кот принялись играть в «делай как я».
– Им не хочется признавать, что мы существуем, – сказал Бартоломью. – Но сегодня утром две из них встали и прошагали из-под навеса в сторону городских ворот. Им явно хотелось куда-то попасть: отлично, я сопроводил их, и они отправились прямо в музей. Во время первого визита они ни на что не обращали внимания – или так нам показалось, – но это было притворство, потому что они точно знали, что хотят посмотреть в этот раз – и это был раздел, посвященный оставлению города.
– Эй, это уже что-то!
– Она читала надписи, вон та, – он указал на самку с полоской курчавого черного меха вдоль спины, ту, которая прошлой осенью больше всего реагировала на наших послов. – Там написано не только по-мирянски, но и на стекловском, и они из-за чего-то поругались. Нет, «поругались» – это слишком сильно сказано. Они из-за чего-то расстроились. Они что-то обсуждали. Что-то их глубоко тронуло. Ну, знаешь: та табличка, которая начинается словами: «Радужный город был основан примерно четыреста лет назад такими же космическими пришельцами, как мы». Они сразу же вернулись и с тех пор не перестают говорить. Послушай.
– Они друг друга перебивают.
– Как обычно. Там сказано, что в городе жила тысяча стекловаров. Думаю, именно об этом они и говорят. Я видел, как они считали на пальцах. Они что-то планируют, вот к какому заключению я пришел.
Беллона схватила письмо и стала им размахивать. Мы с Бартоломью переглянулись.
– Надеюсь, не какую-то глупость, – сказала я.
– Они не глупые.
Они продолжали разговаривать с теми же бесстрастными лицами и пронзительными визгливыми голосами. Курчавоспинной было что сказать. Я поставила несколько камней, чтобы усложнить Бартоломью игру, не переставая прислушиваться. Курчавая схватила буханку хлеба и ударила ею Беллону по лицу. А потом заорала так громко, что у меня в ушах зазвенело.
– Еда им нравится, – отметил Бартоломью. – Мари! Доброе утро!
Я повернулась: она поспешно шла к навесу. Утро было не холодным, но она натянула на себя несколько свитеров. Кожа у нее пожелтела, и она выглядела измученной.
– Доброе утро, Бартоломью. Как они едят?
– Съедают все, что мы им даем.
Он встал, чтобы ее обнять. Зеленки постоянно так.
– Даже рагу и салаты?
– Они обожают рагу.
– Отлично. Стивленд ночью провел несколько анализов. Они истощены, сильно истощены, болезненно. Они инвалидизированы, и рост у них остановился преждевременно. Это… – Она покачала головой. – Это многое объясняет. Царицы в том же положении, что и все, а ведь они вроде бы предводители. Они не в том состоянии, чтобы руководить.
Царицы продолжали спорить, игнорируя нас. Мари встала прямо посреди них и начала указывать и говорить – крича, чтобы ее услышали.
– Посмотрите на их глаза! Обратите внимание на фасетки! Часть сверкает, а часть – нет! Вот эта самка – смотрите, она полностью слепая! – Это оказалась Сероглазка. – А вот у этой – видите сероватую область по краям глаз? Видите, какая она широкая?
Я подошла на несколько шагов и прищурилась.
– Так что она видит только центром глаза? Это даже не половина. Черт.
У Курчавой глаза были почти целиком блестящие. И она возглавила какой-то план.
– Да, слепота, – подтвердила Мари. – Но есть и еще кое-что похуже. Посмотрите сюда, на кожу вокруг глаз и рта. – Сероглазка от прикосновения Мари дернулась, словно на нее прилетел жук. – Эти отметины, похожие на морщины – на самом деле это язвы и шрамы от язв. Это не все, но под мехом их не видно. Зубы у них в глотке, и у тех, кого я вскрывала, зубы были испорченные. Эти стекловары – не такие, как в музее. То есть они, конечно, потомки, но их здоровье… Пропорции выглядят неправильными. Стариков нет, а если никто не доживает до старости, то они все умирают молодыми от чего-то. Если ты истощен, то возникает масса всяких проблем.
Она гневно махнула на траншею, используемую как центр даров.
– В части фекалий есть кровь и всяческие паразиты. Простое слабительное принесло бы немало пользы. – Она упала на колени перед ребенком – тем, который побывал в коме от транквилизаторов, – и взяла его за руки. – Посмотрите на этого ребенка. Глаза уже портятся. Мех редкий, когти деформированы.
У нее на глаза навернулись слезы. Ребенок нервно дернулся.
У меня возникло чувство, что я должна что-то сделать.
– Язвы на ногах не заживают, – не унималась Мари. – Изъязвления у ребенка! – Она дотронулась до суставов, и ребенок завизжал. Царицы замолчали, а Курчавая подошла ближе посмотреть. – Деформированные суставы. И мне страшно подумать, – у нее по щекам потекли слезы, – как это отражается на умственном развитии. Нам с трудом удается обеспечить себе полноценное питание. Это требует всех наших умений – и немалой помощи Стивленда. Мы не созданы для этой планеты, но можем получать необходимое.