Она зарыдала: болезнь не давала ей успокоиться.
– Мы можем им помочь. Мы можем вернуть стекловарам здоровье. Если они нам позволят.
Я встала на колени и обняла ее за плечи. Эти слова меня поразили: «если они нам позволят». А зачем нам ждать? Это – навязанная дружба. Мы решили, что будет так. Мы заставим их принять помощь. Власть у нас, и пусть чертовы царицы привыкают к этой мысли, чем скорее – тем лучше.
Я глубоко вздохнула. Злость ничему не поможет.
Курчавая что-то говорила Бартоломью.
Общение! Пусть мы и не можем понять, что она говорит.
Он взял грифельную доску и начал писать.
– Она есть печаль, – громко зачитал он, указывая на Мари. – Вы все есть болезнь.
Он протянул доску Курчавой, которая стала ее рассматривать, водя пальцем по линиям письма. Она умеет читать!
Он продолжил писать:
– Вам нужна хорошая еда. Мы есть печаль потому что вы болеть. Мы дать вы хорошая еда.
Курчавая прочла, снова повернулась к остальным и начала на них орать. Бартоломью посмотрел на меня и подмигнул.
– Хотите говорить? – заорала я на нее. Если им нравится ругаться, то я могу тоже. – Я хочу слушать. Чек-ооо! Ккак!
Она повернулась ко мне.
– Бартоломью, скажи ей… нет, заставь ее прийти поговорить со мной в Дом Собраний. Наедине. Мне есть что сказать.
– Заставить?
Я взмахом указала на окружающий нас радужный бамбук.
– Пора становиться агрессивно-дружелюбными, верно, Стивленд? Я и она, и больше никаких идиотских игр. Мы становимся лучшими друзьями. Прямо сейчас.
Бартоломью бросил взгляд на Мари.
– Наверное, пора попробовать что-то еще.
– Приведешь ее.
Я ко-модератор. Я могу приказывать. Я помогла Мари добраться до ее дома, чтобы она отдыхала – чего она делать не желала, – а потом пошла к Стивленду в Дом Собраний.
– Хэй, воды и солнца. Я намерена навязывать дружбу. Хватит быть милой.
«Тепла и воды. – Пауза. – Ты – личность симпатичная, а новая тактика представляется перспективной, но тебе не понравится данное мной обещание».
Дверь оставалась открытой, так что встреча не была тайной, но в Дом Собраний никто не зашел. У всех было слишком много работы.
– Ты мне всегда будешь нравиться.
Я села. Его жизнерадостность, скорее всего, была напускной, как и моя.
«Я обещал апельсиновым деревьям, что вы их срубите».
– Что?! Черт, мне никогда не понять растения.
«Они не хотят, чтобы их срубали. Но они не желают выращивать питательные сережки для стекловаров, которым нужны аскорбиновая кислота и тиамин, с медью. Я могу переместить к апельсиновым деревьям медь для этой цели. Вы могли бы обрывать сережки в таком количестве, чтобы опыление по-прежнему происходило. Однако они отказываются обогащать свои сережки. Животный эквивалент был бы лев, бросающий вызов фипп-мастеру».
– Фипп-мастер Стивленд?
Я хотела пошутить. Он ответил медленно:
«Возможно, сравнение не идеальное, хотя созданный тобой образ смешной. Они упрямятся. Дополнительное количество меди обеспечит увеличенное производство цитохромовых энзимов и пластоцианинов в их хлоропластах. Им такая деятельность пошла бы на пользу. Они отказываются, потому что апельсины по природе своей непокорные. Они регулярно отказываются присоединиться к нам, остальным растениям, для синхронизации, чтобы делиться опылителями или плодоядными животными для распространения семян, – возможно, потому, что растут в тени и не нуждаются в договорах по листвяным правам. Однако они не неразумны. Они осознают, что им выгодно нам помогать».
Хорошо хоть, я знала, что такое хлоропласты.
– Если мы их срубим, то ничего не сможем собирать.
«Я предлагаю срубить одно дерево под корень, что почти варварство, но необходимое. И нам надо спешить. Их сережки как раз завязываются. Если сильно подрубить дерево, оно пострадает, но не погибнет, а вся роща испугается. Мы не можем ждать. Стекловары давно больны, и, если мы сможем вернуть им здоровье, они станут податливее. Они увидят, что мы желаем им добра и что совместная жизнь с нами будет полезна для всех. Нам надо апеллировать к разуму стекловаров. Я заметил, что разумные существа легче поддаются управлению, потому что они способны предвидеть результаты своих действий на больших отрезках времени».
– Управлению?
Татьяна говорила, что он стремится забрать над нами слишком много власти.
«Совершенно верно. Вы, люди, и я почти без труда смогли прийти к мутуализму, а он подразумевает взаимный контроль. Я – существо общественное, так что наличие общественного контроля желательно. Стекловары подчинятся, но нам надо спешить. Я устал. Знаю, что вы тоже. Болезнь Мари прогрессирует. Апельсиновое дерево надо срубить уже сегодня утром. Древесина очень полезна. Я могу направить лесника к оптимальному дереву, чтобы максимально напугать апельсины».
Это прозвучало не слишком пугающе – по крайней мере, то, что касалось взаимного контроля.
«Лесник мог бы привести льва, – предложил он. – Деревья львов боятся. Львы едят корни. Для животных это эквивалентно атаке на лицо. И вы, и стекловары – не аборигены Мира, поэтому исходно вам тут плохо. Я прилагаю немало усилий, чтобы поддерживать ваше здоровье, а стекловары не получают помощи и слабеют. А когда они раньше здесь жили, я был не в состоянии помогать им так, как помогаю вам. Возможно, город умер из-за недоедания – если предположение Мари верно и недоедание ведет к развалу общества. Я не знаю. Невежество – это еще один вид дисбаланса. Я могу делать только самые общие предположения относительно их потребностей, но мы сейчас быстро выясняем много разных вещей».
На улице начался дождь. Мне хотелось бы закрыть дверь – но в этом случае мы оказались бы одни.
– Хорошо. Царицы… ну, ты видел. Они что-то задумали.
«Они поняли, что ситуация совершенно неожиданная. Возможно, это даст нам шанс к общению и созданию нового равновесия. Бартоломью убедил одну из цариц прийти. Полагаю, его крики и гнев были наигранными. Люди обладают исключительной способностью к притворству».
– Точно. Я тоже могу кричать.
«Тебе надо уравновесить ее поведение. Полагаю, это станет поворотным моментом. Нам всем пойдет на пользу, если текущее патовое положение удастся завершить позитивно».
– Равновесие, равновесие, равновесие.
Я услышала голос Бартоломью:
– Вот куда мы шли. Сюда. Нет, сюда!
– Чек-ооо! – крикнула я. Царица и какой-то работник вошли и остановились. – Заходите! – позвала я, маня их к себе.
Бартоломью с зонтом из пальмовых листьев подгонял ее сзади, и она шагнула ближе, а следом за ней – работник. Даже издали я увидела, что работник болезненный и немного слепой, – Мари уже научила меня, на что обращать внимание.
Курчавая осмотрелась.
Бартоломью уселся за стол, демонстрируя, как принято себя вести в Доме Собраний. Она сделала еще несколько шагов.
– Она настояла на работнике. Поэтому мы так долго.
– Нет проблем. – Я взяла грифельную доску и кисточку. – «Мы предлагать-вы дружба. Мы говорить-вы о будущем. Я быть Люсиль» – я постаралась записать свое имя фонетически. – «Я быть глава город».
Я повернулась в Бартоломью. Письмо мне не особо хорошо давалось.
– Грамматика правильная? Императив?
– Почти.
Он поправил какое-то слово. Царица нагнула голову, чтобы посмотреть. Я осталась сидеть – мое лицо было на уровне ее большого тела, в пределах досягаемости четырехпалых когтистых рук.
– Ну, – обратилась я к ней. – Говори, что ты думаешь.
Я подвинула письменные принадлежности к ней. Она воззрилась на них и издала звук – вроде бы отрицания.
Я встала.
– Ну мы же не можем ждать вечно – ни мы, ни вы. Нам надо как-то двигаться. – Я снова указала на кисть, краску и доску и как можно царственнее сказала: – Напиши хоть что-то, черт подери. Ты одна – и тебе не надо спорить с другими царицами – только со мной.
Она посмотрела на пишущие принадлежности с подозрением. Кисть она взяла, как незнакомый инструмент, примеряясь к тому, как держать ее четырьмя пальцами – два маленькие и противопоставленные, два прямые, но с суставами, как у человека. По наружной стороне ее пальцев шла жесткая полоса плоти, вроде как ноготь. Продольные кутикулы в некоторых местах были смещены и покрыты свежими струпьями. Она начала писать медленно, и буквы получались неровными, как будто ей никогда особо не приходилось писать.
«Вы украсть мы вещи». Перевод: мы забрали все их имущество. И правда.
– Напиши вот что, – сказала я Бартоломью: он мог писать быстрее и лучше меня. – Мы их себе не оставим. Вы знаете, что нам нужна дружба, а не война. Мы можем поделиться городом.
Она прочитала написанное, что-то проворчала, а потом устроилась на скамье, поджав под себя ноги, – села. Работник уселся на полу рядом с ней – очень близко.
«Может вы не нуждаться-вы друг», – написала она.
Готова спорить, что слово «друг» она написала с презрением.
Стивленд ответил: «Да, мы не нуждаться. Не нуждаться есть искусство. Наше искусство есть мы дружить с вы». Это была игра слов, потому что «искусство» и «нуждаться» писались почти одинаково. Бартоломью указал на ствол Стивленда. Курчавая посмотрела и сказала что-то вроде «Иип!» Она кивнула и повернула голову вбок. В горле у нее скрежетнули зубы. Работник придвинулся к ней поближе.
Он продолжил на стекловском: «Я быть Стивленд. Твои предки меня знать. Я рад возможно к ты обращаться». Перевод: «Как тебя зовут?»
Она указала на него и посмотрела на меня. Начала что-то говорить, но остановилась.
Я кивнула.
– Стивленд, – сказала я, сопровождая слова жестами. – Люсиль. Бартоломью.
Я указала на нее. Она произнесла нечто вроде «Видеть-Ты». По крайней мере, я повторила именно это.
«Вы разум выбрали делить-мы город, – написал Стивленд. – Вы болеть. Твои сестры быть-они слепы. Ваши дети дрожать от голод один. Мы вы кормить. Делать вы здоровые».
Она фыркнула. Тонкими, покрытыми болячками пальцами она обмакнула кисть в краску и начала писать – кажется, слово «мы», – но зачеркнула его и написала медленно, с трудом построив слово «рабы».